Образовавшаяся за короткий срок буржуазная прослойка общества вряд ли могла похвастаться честностью и порядочностью в накоплении капитала. Еще в девятнадцатом веке Бальзак увековечил истину, что за каждым большим состоянием кроется преступление, а за разрастающимися в короткие сроки капиталами новой России преступления тянулись длинной чередой. И не то чтобы совесть сильно мучила новых русских – они преспокойно спали и с аппетитом ели, – но где-то в глубине души появилось неизвестное доселе чувство, которое трудно было описать словами. Новоявленные бизнесмены, подчиняясь неизвестному чувству, ссужали колоссальные суммы на реконструкции, реставрации и даже строительство новых храмов. Они стали демонстративно креститься, носить увесистые золотые кресты и регулярно посещать службы, чтобы получить индульгенцию у Бога, если таковой действительно существует.

Ридгер не утруждал себя раздумьями о существовании Всевышнего. Он поступал так, как того требовало время. И если посещать церковь стало нужно, дабы соответствовать положенному образу, он и посещал; вот только креститься так и не научился и креста никогда не носил. Он просто ходил на службы в те храмы, в которых собирались соответствующие его статусу люди. Позже эти походы превратились в привычку, и он даже начал испытывать непонятную тягу к священным строениям и вообще ко всему, что связано с религией. Сам того не замечая, он время от времени наскоро осенял себя крестным знамением, после чего воровато озирался, удостоверяясь в отсутствии случайных свидетелей этого невольного и нелепого действа. Но верить Ридгер продолжал только в себя, в свои силы, свою волю и свой ум, считая, что все вышеперечисленное принадлежит только ему и является его личной заслугой. Делиться славой он не желал ни с кем, и уж тем более с Богом, в существовании которого очень сильно сомневался.

Церковь, в которую он приехал сегодня, находилась под Москвой и не отличалась обилием высокопоставленных прихожан. Впервые Игорь случайно оказался здесь пару лет назад, возвращаясь в Москву с деловой встречи. Так вышло, что он разговорился с местным священником, который, как выяснилось, тоже был на войне, а по возвращению, – вероятно, разочаровавшись в общепринятых ценностях, – оставил мирскую жизнь. Их первая беседа была недолгой, но оставила в душе Игоря приятные впечатления.

Он приезжал сюда нечасто, но зато исключительно по доброй воле, подчиняясь странному желанию, в причинах возникновения которого разбираться не считал нужным: ходят же некоторые в походы, на рыбалку, в лес. Ездят, в конце концов, на дачу, и абсолютно не задумываются, почему их привлекает такой досуг; так с чего ему забивать себе голову лишними вопросами? Ездит и ездит! Что в этом странного? Должен же человек отдыхать от суеты. А здесь он отдыхал, отдыхал душой. Здесь ему нравилось. Он бы вообще купил эту церковь, будь это возможно.

Машину Игорь, как всегда, остановил прямо у церковных ворот. Выйдя на улицу, он деловито окинул взглядом окрестности и, кивнув стоящей у входа женщине в ответ на низкий поклон, прошел на территорию.

Народу было мало, и Ридгер неспешно побрел по мощеной дорожке, ведущей к храму. Зайдя внутрь, он остановился. От знакомой приятной смеси запахов талого воска, штукатурки и прохладной сырости, у него слегка закружилась голова. Хорошо! Спокойно… Он не знал имен святых, не разбирался в драматизме библейских сюжетов, изображенных на иконах – он просто стоял, смотрел и слушал.

– Добрый вечер, Игорь.

Это был знакомый голос.

– Здравствуйте, отец Константин.

– Рад видеть тебя вновь, – лицо священника не выражало никаких эмоций, но Ридгеру показалось, что он улыбается.

– Вот решил заехать…

Игорь будто оправдывался: ему вовсе не хотелось выставлять напоказ свои чувства.

Отец Константин понимающе кивнул.

– Это хорошо… Хорошо, что ты не забываешь Господа.

Ридгер ухмыльнулся, затем неожиданно, словно эта мысль только что осенила его, спросил:

– Может быть, у вас есть несколько минут? Я бы с удовольствием прошелся, поговорил. Знаете, так устаешь от городской суеты, а здесь… Одним словом…

Ридгер сбился: он нервничал. Встречи с отцом Константином всегда начинались одинаково: каждый раз он пытался выглядеть достойно, быть хозяином положения, и каждый раз это стремление уступало место легкой робости, ставящей его в положение просителя. Ридгер никогда не позволял себе такой слабости, никогда и нигде, и лишь здесь это невнятное чувство не причиняло неудобств – скорее, было приятно.

– Да, конечно, – ответил священник. – Всегда рад… Всегда.

Они вышли на улицу.

День сдавал свои права. Косые тени деревьев ложились на землю, расчерчивая прихрамовую территорию причудливыми, неестественно вытянутыми силуэтами, которые с каждой минутой вытягивались еще чуть больше и чуть перемещались по мере движения солнца, неумолимо клонящегося к закату. Наступал вечер.

Священник молчал. Игорь знал, что он не заговорит первым, а будет терпеливо ждать. Для Игоря этот момент был самым волнующим. В мирской жизни он всегда начинал беседу сам, всегда обладал правом первого и решающего слова. Дома, на работе, на встречах и на отдыхе он привык задавать тон беседе. И все крайне внимательно его слушали, но лишь с тем, чтобы понять, как дальше себя вести, дабы не угодить в немилость, а еще лучше, извлечь для себя выгоду из общения с таким влиятельным человеком. Никому и дела не было до проблем Игоря, каждый как под увеличительным стеклом рассматривал себя в лучах могущества Ридгера. Игорь мог начать разговор и оборвать его. Если тема исчерпала себя, или собеседника занесло не в ту сторону, то лишь от одного его сурового взгляда несчастный трусливо замолкал, тщедушно обдумывая последствия неосторожного слова. А здесь… Здесь никто не собирался соглашаться с Игорем, и спорить никто не думал. Но главное, что никто ничего не ждал от него и ни к чему не обязывал.

Ридгер не привык к подобному. Он совершенно не владел ситуацией и не контролировал ее. От его прихоти абсолютно ничего не зависело – он был безвластен над этим местом и этим человеком, смиренно следующим рядом. И хотя отец Константин был обходителен с ним, он вел себя так не из-за желания получить что-либо от Ридгера и не из-за страха попасть к нему в немилость, как поступали многие в миру, а просто так, без всякого умысла. Возможно, из-за желания помочь – помочь великодушно и бескорыстно, как искренне любящие родители помогают своим детям, ничего не требуя взамен. Игорь прекрасно понимал, что ровно ничего из услышанного от отца Константина не найдет у него отклика. Как и в детстве, наставления и трудные для понимания примеры и аллегории будут противоречить всему тому, что для него так важно и дорого, но… Он чувствовал заботу и внимание. Это было сродни далекой и почти забытой родительской опеке, от которой он безумно мечтал освободиться, и которой так безнадежно не доставало ему теперь в его взрослой, красивой и независимой жизни.

В этот раз пауза затянулась. Они молча прохаживались по аккуратным дорожкам, выложенным вокруг здания церкви. Игорь делал вид, что любуется природой, отец Константин смиренно ждал. Легкий ветерок нежно теребил листву на деревьях, легко сметал сорные травинки с земли, развеивал скопившуюся в воздухе пыль.

– Это как бороться с собственной тенью, – неожиданно нарушил молчание отец Константин. – Чем больше действий ты предпринимаешь, чтобы угомонить ее, тем суетливей она становится. Ты тратишь свои силы и энергию, а она словно питается твоими запасами и останавливается лишь тогда, когда ты прекращаешь бессмысленные попытки.

Отец Константин будто угадал непроизнесенный Игорем вопрос и приступил к ответу, как обычно, туманному и замысловатому.

– Посмотри на тени, отбрасываемые деревьями. Они покорны и не беспокоят Создателя; с их помощью можно легко обнаружить источник и причину, – и он указал на растянувшиеся по территории церкви силуэты, а затем посмотрел на солнце, прикрывая глаза ладонью. – Видишь, как просто.

Отец Константин взглянул на Игоря и сдержанно улыбнулся.

– Господь наградил нас великим даром – свободой воли. И мало кто задумывается, что выбор, который мы делаем ежедневно, является именно нашим выбором, именно нашим.

Он остановился, повернулся лицом к Ридгеру и, заглядывая в глаза, положил на его плечо руку, словно упреждая лишние бессмысленные движения. Игорь на мгновение замер.

– Зачастую мы сами создаем ад и можем долгое время находиться в нем исключительно из-за того, что неистово предаемся порокам и грехам. Это трудно понять человеку неверующему – так же, как и то, что победить грешные мысли и желания можно лишь путем полного раскаяния и смирения, которые будет означать отказ от пустых суетных деяний. Только тогда мы избавимся от власти Сатаны и сможем увидеть Господа. Только тогда мы будем поистине счастливы. И только тогда забудем о бессмысленной войне с собственной тенью, которая является всего лишь отражением нас самих.

Отец Константин несколько секунд молчал, наблюдая, как Игорь морщит лоб, тщетно пытаясь постичь недоступное его разуму откровение, а затем продолжил неторопливое движение, увлекая его за собой.

– Понимаешь, Игорь, все, что сегодня тревожит тебя – это следствие твоих же усилий, следствие твоих ошибок и твоих деяний. Остановись – и все вокруг тебя начнет обретать понятные очертания.

Игорь бессильно покачал головой.

– Ваши слова мне совершенно неясны. Я не склонен считать себя ни грешником, ни праведником. Я всего лишь живу и делаю то, что считаю нужным. Я не могу отрицать существование Бога, но и не собираюсь глубоко вникать в этот вопрос.

– В тебе говорит гордыня, – тихо произнес священник.

– Возможно, это так. Но это моя жизнь, и я не думаю, что должен к кому-то обращаться для наведения в ней порядка. Я всегда рассчитывал только на себя. Надеюсь, и в дальнейшем буду поступать, руководствуясь этим принципом.

– Прости его, Господи! – смиренно произнес отец Константин и медленно размашисто перекрестился.

Теперь Игорь немного расслабился. Волнение, которое он обычно испытывал перед началом разговора, отступило. Спина выпрямилась, плечи расправились, и гордый взгляд больше не упирался в землю.

– Вы, отец Константин, как и я, видели много боли и страха. Вы воевали и смотрели в глаза смерти, вы теряли друзей. Почему Бог не остановил все это, как вообще дозволил? Чем виноваты мирные жители, попадающие под тотальные зачистки? Разве они могли выбирать? В чем вина тех, кто считал, что воюет за истину, а получалось, что истина выражает интересы группы прохвостов, обогащающихся за счет войны?

– Пути Господни неисповедимы. Мы лишь должны верить в его непогрешимость.

– Опять эти многозначительные фразы, не дающие даже мало-мальски понятной информации. Отчего все священники, не умеющие ответить на прямой вопрос, прячутся за текстом заученной наизусть книги? Ответьте, отец Константин, почему?

Игорю показалось, что теперь он ведет беседу, и его голос играет первую партию. Он обретал привычное состояние, освободившись от изначального трепета.

– Мне трудно ответить лучше, чем сказано в Библии. Но если ты хочешь знать мое мнение, то знай: именно этим сложным путем я пришел к Богу. Именно тернистый путь помог мне освободиться от гордыни и тщеславия. И я благодарен Господу за милостивое позволение хоть немного приблизиться к нему и избавиться от власти Сатаны. Никто не в состоянии понять промысла божьего, но все, что он делает, совершается нам во благо.

Ридгер усмехнулся.

– А те, кто был в аду вместе с вами и попал на кладбище, а не в лоно церкви – те тоже должны благодарить его?

– Ты богохульствуешь, Игорь! Не забывай, где находишься.

Ридгер разочарованно вздохнул.

– Да-да, кончено… Простите.

– Бог простит.

Они продолжали свое неторопливое шествие. На некоторое время повисла немая пауза.

– Я, в общем, хотел задать вопрос, – оборвал тишину Ридгер. – Как вы считаете, существуют ли знаки… указания, предостережения? Иными словами, дает ли нам Бог подсказки, как лучше поступить, что предпринять, чего опасаться? Например, в снах или еще каким-либо образом?

Отец Константин многозначительно поднял брови.

– Все, что нам нужно знать, есть в нашем сердце. Слушай свое сердце, и тогда ты познаешь Господа. А предсказания, колдовство, гадания – от лукавого. Это его козни. С их помощью он вводит нас в заблуждение, отводя от истины.

– Значит, церковь не приемлет предвиденье? – удивился Ридгер.

– Не совсем так. Есть святые, которым Бог поведал некоторые свои тайны, но все они заслужили того смирением и чистотой души. Они обрели покой и знания, отказавшись от мирских грехов и обретя счастье в истинной вере.

– Будь смиренным – и обретешь покой, – со скрытой иронией произнес Ридгер. – Наверное, это не по мне. Какая-то рабская идеология.

– Все мы рабы Господа, желаем мы того или нет.

– Я – нет! – твердо ответил Ридгер.

Священник с состраданием и сочувствием посмотрел на него.

– Все в руках Господа. Но ты ведь приехал сюда сам, а значит, чего-то ищешь. Не задумывался, чего? И отчего ты всякий раз замираешь сердцем, чувствуешь прилив радости, завидев издалека купола нашей церкви? Не обманываешь ли ты себя, Игорь? Не противишься ли ты своему естеству, произнося такие слова?

– Я?! – словно мальчишка, пойманный на обмане, Игорь покраснел, но сообразив, что это разоблачение ничем ему не грозит, мгновенно расслабился и даже по-детски невинно улыбнулся. – От вас ничего не скроешь. Откуда знаете про купола?

– Я не первый год служу здесь. И, поверь, люди не такие уж разные. Их различают лишь греховные желания, а в остальном все очень похожи, – и он позволил себе улыбнуться чуть более радостно, чем прежде.

– Ах, отец Константин! – Ридгер шутливо погрозил пальцем. – Не хотел бы я встретиться с вами за столом переговоров.

Они еще минут десять общались: Игорь задавал вопросы, отец Константин отвечал. Он отвечал, как обычно, туманно и витиевато, но Игоря это устраивало: во всяком случае, в его словах не было нравоучений и указаний – их Ридгер не потерпел бы ни от кого.

Прощаясь, отец Константин осенил Игоря крестным знамением, пожелал удачи и невзначай заметил, что будет рад следующей встрече. Ридгер знал, что эти слова произнесены не ради соблюдения этикета – он действительно желает ему удачи и действительно будет рад встрече.

Отец Константин удалился, а Ридгер вышел с территории церкви и спустился к реке, живописно протекающей у подножья холма, на котором возвышался златоглавый храм. Он бродил по берегу, зарывая мысы своих дорогих ботинок в светло-зеленую траву. Просто бродил и никуда не торопился. Он любовался природой, наблюдал за полетом птиц, расчерчивающих небо непонятными, хаотичными с первого взгляда траекториями – наверное, тоже просто так, без всякой цели. Просто летают друг за другом, радуются хорошей погоде и не думают, что будет через несколько дней, полностью доверившись судьбе… Или Богу?

Ридгер позавидовал этой окрыленной свободе. В глубине его сознания зарождался вопрос, который Игорь не мог сформулировать словами, но чувствовал, что он поразительно волнует его. Что же доставляет им такую радость в жизни? Отчего они беззаботно тратят свои силы на бесцельные полеты вместо того, чтобы направить их на какое-нибудь полезное мероприятие – например, постройку шикарного гнезда, где им будет комфортно и тепло, и где можно накапливать съестные запасы, чтобы не переживать о завтрашнем дне… И что… и для чего? Они ведь и так совершенно беспечны, если проводят время, как и где им хочется. А еда… еда и так находится поблизости, и ее можно раздобыть в любой момент. Так для чего же делать запасы? На зиму? Но зачем? Ведь зимой они отправляются в теплые страны, где мошки и комары, трепеща от приближения пернатых твердоклювых охотников, все же не собираются покидать свое обиталище и, сродни своим палачам, беспечно рассекают воздух нелогичными пассами, радуясь жизни. Но чему? Чему они так радуются?

Ридгер представил себя большим комаром. Хотя нет, не большим и неповоротливым, а маленьким и юрким, с сильными крылышками и отточенным острым хоботком, который, подобно стальной игле, способен проколоть насквозь толстую кожу и вдоволь напиться чужой крови. Его передернуло. Он даже поморщился и брезгливо сплюнул на землю. Но не от явственного запаха крови, ведь его он знал не понаслышке, а от полной безысходности, которую сулила ему комариная жизнь.

Неужели бесконечная погоня за пропитанием и есть смысл их жалкой жизни? Неужели так никчемно они проводят свой век? Где же стремление к славе, богатству, где погоня за удачей и хитроумные жизненные комбинации? Где все те неповторимые удовольствия, без которых жизнь так пресна и однообразна? Как он сможет просто так летать с единственной мыслью об укусе какого-нибудь ротозея, подвергая свое никчемное существование риску оборваться от смачного шлепка потной и скользкой ладони? Он даже не стал бы сопротивляться – так и закончил бы комариный век, сося свежую кровь и одновременно наблюдая за приближением неминуемой гибели. В таком финале есть хоть какая-то доля романтики.

Ридгер усмехнулся своим странным мыслям. Он поднял голову к небу и еще раз посмотрел на птичьи игрища, прикрывая ладонью глаза от уже потускневших лучей вечернего солнца, которое большим и тяжелым огненно-красным шаром нависло над горизонтом.

– И эти не лучше комаров, – вслух произнес он. – Летают, сами не понимая, зачем, чему-то радуются, на что-то надеются, для чего-то живут…

«Пути Господни неисповедимы!» – прозвучали слова отца Константина в его голове.

И Ридгер подумал, что Бог насмехался, когда создавал птиц, комаров, да и вообще животных, которых лишил возможности жить по-настоящему.

Неожиданно для себя он выделил из ряда обездоленных Богом тварей змей. Моментально провел в голове аналогию со своим сном и тут же потерял из вида беснующихся в воздухе птиц и теплое закатное солнце, перестал слышать хрустальное журчание воды в реке. Игорь полностью вернулся в свой мир, который крепче крепкого держал его в своих мощных тисках.