С детства его волновало мученичество за веру: он не мог понять, как продолжали эти мученики терпеть нечеловеческие муки, веря при этом в своего Бога. Ясно же было, что Бог, в которого они верили и за которого стоило так страдать, не мог допустить ничего подобного. Теперь он понимал, что вера была для них десятым делом, а первым стало мученичество, боль, самоцель, единственный способ самому стать Богом – высшим, величайшим Богом, которому нет дела ни до страдания, ни до сострадания. Попытки приписывать ему любую мораль были бесплодны – он ценил только величие.