Русская канарейка. Блудный сын

Я как могла тянула последние страницы романа, но когда-нибудь он должен был закончиться. К огромному моему и я больше, чем уверена многих других читателей сожалению.

В рецензии ко второму тому книги я не могла не удержаться от цветистых дифирамб писательнице и её блестящему произведению. Но признаюсь как на духу (теперь можно), немного боялась браться за третий том. Думала, ведь столько раз уже случалось, что после первого тома автор "сдувается" и на следующих томах выезжает за счёт успеха первого. А тут уже две прочитанных книги, одна лучше другой – вдруг потом будет двойное разочарование? Но не узнать продолжение истории талантливого оперного певца Леона и его глухой возлюбленной (даже рука не поворачивает написать просто "его девушки") Айи абсолютно не представлялось возможным.

Третий том стал шикарным заключением трилогии, разделив почётное место на пьедестале качественной литературы со своими двумя собратьями по циклу. Каждому действующему лицу воздалось по заслугам, каждый прошёл свой путь до логического конца, хотя порой судьба, в данном случае путём карающей руки автора, в некоторых случая сотворила его несправедливо жестоким. На этот раз захватывающая road-trip Леона и Айи – это головокружительный микс опасного преследования, лихорадочной погони и отчаянной попытки избежать смерти. Завораживающие декорации мелькают перед нами, как кадры на потёртой киноплёнке, – винтажная квартира в Париже, старинный замок в Фламандии, монастырская ферма в Бургундии, театральные подмостки в Лондоне, красочный Портофино, катакомбы Ливана, сумбурный Крит, манящий Иерусалим... Сочные и спелые зарисовки, созданные талантливым вдохновением Дины Рубины, так и хочется собрать в плетёную корзинку образов и сварить из них красочно-тёплое варенье, чтобы хватило на подольше.

«Я буду ждать тебя
В самолетах, поездах,
В приютах горных рек,
В приютах гордых птиц.
На разных языках
Чужие профиль, фас.
Везде тебя найду,
А время года, знаешь ли, не важно» (с.)

…И никаких слов не хватит, чтобы описать то, что я чувствую. Слишком скуден ассортимент, когда финал как обрыв сердца.

Вчера ночью, хотя какой ночью, уже утреннее зыбкое молоко разливалось в листьях клёна под окном, я перевернула последнюю страницу и подумала, что подобное испытываю первый раз. Это счастье с примесью горя. Как бы не захлебнуться… Но ведь известно, что новый день все расставляет по местам. И вот я упираюсь взглядом в белый лист и снова не могу разобраться в себе. Мне слышится невероятный дуэт, неземная оратория в стенах аббатства, и я не могу сдержать улыбку. А после вспоминаю, что любимый мой Голос разрывает беспросветную тьму, и вроде как прежде, но все же не так, и мне плохо до дурноты.
Первая бессовестная попытка разузнать финал, ну или хотя бы убедиться в том, что я встречусь с Леоном и Айей в финале, была совершена уже в середине первой главы. Дина Ильинична испугала едва ли не сразу, как только я ринулась с героями с места в карьер. Где-то на последних страницах встретила любимое имя, выдохнула и как-то удержалась от читательского безумия. Попыток было несколько… Отчаянная идея: наличие имени на странице почти ни о чем не говорит. И хорошо, что удержалась. Выхвати я взглядом среди строчек не имя, а фрагмент судьбы, хватило бы мне сил дочитать?
Какой же она была, эта книга? Она была подобна изысканному блюду с невероятным набором сложносовместимых ингредиентов. Она была самой нежностью, когда на страницах властвовала любовь, робким прикосновением, порывом страсти то в маленькой парижской квартирке на рю Обрио, то в старинном полуразрушенном замке где-то в Бургундии. Она была хаосом побега, когда опасная игра только началась. Она была прищуром горящих мщением глаз, когда до задуманного оставался лишь один рывок. Она была болью, болью, болью. Тогда, когда Айи не было рядом. Когда даже мысль о ней была под запретом. Эта книга была невероятна и столь же прекрасна, как и ее старшие сестры, но саднила, заставляла вздрагивать пальцами уже с первых страниц.
И каким неуловимым, неистовым охотником был Леон! И какой всё-таки сильной, смелой, любящей оказалась Айя! И как хитро искусница-судьба воздала по заслугам тем, кто предал, одарила тех, кто был достоин. Вот только Леон… Нет, не буду об этом думать! И какой причудливый узор получился в конце, когда Дина Ильинична вывела в свет таких разных последних по времени Этингеров!
Сейчас, конечно, самое время взглянуть на всю сагу с высоты птичьего полета и оценить, но мне кажется, что что бы я ни сказала об этом цикле, об этой витиеватой истории, об этой мимолетной жизни, прожитой рядом с героями, все будет обыденно и даже в чем-то пошло. Какими словами описать этот авторский слог, это кружево слов, в которое я влюблена уже так давно и которым залюбовалась и теперь? Как передать это чувство вечного полета: из шумной Одессы в солнечный горький Израиль, а оттуда в чувственный Париж, а после в опасный Лондон и, конечно, в качающийся на волнах Портофино? Каждое определение будет слишком простым по сравнению с тем, какие этюды и целые пейзажи создавала Дина Рубина!
Как облачить в слова, в обычные строчки тот восторг, ту тревогу, то счастье, то горе, что чередовались глубоко внутри, когда в судьбе любимых героев снова и снова случался резкий поворот и оставалось лишь затаить дыхание, верить в лучшее и надеяться, надеяться?
И как разобрать по косточкам до основания каждый том? Каждый по-своему уникальный и прекрасный: то погруженный в эпоху «Желтухин», то остросюжетный «Голос», то бесконечно надрывный «Блудный сын». Словно пытаться выяснить, кто из троих детей одной замечательной матери лучше.

…И никаких слов не хватит, чтобы описать то, что я чувствую. Сохраню и эту, пусть и не мою, но прожитую жизнь глубоко внутри. Запомню и эту очередную любовь из-под пера Дины Рубиной. Пусть сейчас чуточку больно. Только реет в голове стая мыслей о жизни и пресловутых тисках истории, о вере и верности, о любви, что бывает выше любых обстоятельств. Пусть. И это утихнет. Остается лишь понимание, это вечно слетающее с последних страниц понимание, что ради подобных историй и стоит прочитать еще сотни и сотни книг. Милая Дина, спасибо!

«Я буду петь тебе
Необходимо вслух
В мансардах голубей
Нечаянно всю ночь,
В финальных виражах,
В Женеве и в Москве,
Я буду петь тебе!»
(из репертуара гр. Ночные снайперы)

Жаль, не могу услышать. Поёшь, как сирена, – так, что забывается боль? Как ангел смерти ты поёшь, да, Леон?

Если в твоём прошлом - слишком много страшного, такого, что простому человеку сложно представить, если ты внушаешь ужас врагам, хоть они и не знают, кто ты, и даже друзья иногда относятся к тебе настороженно, очень сложно ожидать, что можно будет изменить жизнь мановением некой волшебной палочки. Леон, ну ещё одно дело - ей-богу последнее, кто же ещё, Леон, понимаешь, Леон, теперь уж точно в последний раз... И не просто чувство долга перед страной и соратниками, ещё и внутренняя необходимость распутать змеиный клубок, прихвативший жизни его агентов-друзей толкает Леона Этингера, ныне вроде как уже не служащего в израильской "конторе" и мечтающего о том, чтобы просто быть частным лицом, просто певцом, на опасное, рисковое, безумное предприятие. Естественно, это очень сильно усложняет его жизнь и отношения с Айей, которая, конечно же, нашлась, сама приехала к нему, когда он уже почти потерял надежду. Но встреча вышла вот такая:

В день своего ослепительного явления на пороге его парижской квартиры, едва он разомкнул наконец обруч истосковавшихся рук, она развернулась и ляпнула наотмашь:
– Леон! Ты бандит?
И брови дрожали, взлетали, кружили перед его изумленно поднятыми бровями. Он засмеялся, ответил с прекрасной легкостью:
– Конечно, бандит.
Снова потянулся обнять, но не тут-то было. Эта крошка приехала воевать.
– Бандит, бандит, – твердила горестно, – я все обдумала и поняла, знаю я эти замашки…
– Ты сдурела? – потряхивая ее за плечи, спрашивал он. – Какие еще замашки?
– Ты странный, опасный, на острове чуть меня не убил. У тебя нет ни мобильника, ни электронки, ты не терпишь своих фотографий, кроме афишной, где ты – как радостный обмылок. У тебя походка, будто ты убил триста человек… 

Как совместить в одном человеке и одной жизни ангельский голос, - редчайший контратенор, взрывную феерию любви к глухой Айе ("Глухая… Ни капли интереса ни к твоему гениальному голосу, ни к музыке, ни к опере. Ни единого пересечения с твоей жизнью. Ничего не скажешь, идеальная пара для оперного певца."), концертную загруженность и то, что исподволь точит, не даёт забыть, что существует организация, что по земле ходят люди, которые виноваты-виноваты-виноваты многократно и конкретно перед тобой виноваты тоже, и что самое страшное - планы их таковы, что убийство нескольких человек перед ними покажутся детскими играми? Что будет, если груз персидских ковров, содержащий не только ковры, прибудет в пункт назначения?

И Леон, снабдив "контору" сведениями, которые удалось добыть не без помощи Айи и нежной Николь, дочери швейцарского банкира (вот уж кого мне в этой книге искренне жаль - её чувства к Леону гораздо глубже, чем можно ожидать от избалованной богатенькой девчушки), решается на собственную операцию: цель - месть, остывшая достаточно, чтобы уже считаться холодным блюдом, но не достаточно, чтобы забыть о причине... Вся история с выслеживанием яхты, проникновением, очередным театрально-шпионским выступлением проходит на лигурийском побережье Италии, в местах, которые прекрасно работают декорациями)).

В связи с музыкальностью книги невозможно не вспомнить и многократно упомянутую композицию, которая к тому же ещё послужила и отправной точкой расследования Леона, и именно в этом исполнении:

Так что, под прекрасную мелодию наши герои уходят в огненный закат? Как-то не вышло...

– Он всегда путал сцену с жизнью, твой драгоценный Кенарь! – злорадно добавил Меир. – Решил, что он и тут – солист. Заигрался мальчик. Полез исполнять главную роль и – сгорел. Так что поделом ему…

Плен у "воинов джихада" - вещь страшная, и мне, хоть это далеко не первое прочтение книги, по-прежнему пришлось терпеть из последних сил, чтобы не бояться и не плакать... Кстати, хочу обязательно сказать, что независимо от религиозных и политических пристрастий писательницы (о которых мне в общем-то ничего не известно, а если что-то и приходит в голову - только страна проживания, предполагающая не слишком бурную любовь к арабскому миру), Дина Ильинична не случайно вводит в историю адвоката Азари, пользующегося влиянием в обоих противостоящих лагерях. Его слова:

«Грязные собаки… – думал он. – Они превратили ислам в исчадие ада. Невежи, они не знают Корана, зато с детства научаются убивать, полагая, что “джихад”, борьба за веру, – это и есть та кровавая бойня, в которую они погрузили цветущий Восток, а мечтают погрузить весь мир… Они понятия не имеют, что Коран запрещает насилие в вопросах веры…»

Как браться за дело освобождения/выкупа, когда пленник ни официально, ни косвенно - уже никак - не является агентом? Кто будет этим заниматься? Сколько сможет выдержать утончённый артист все пытки и издевательства? И как жить теперь Айе, которая как раз после его исчезновения понимает, что беременна?

– Ну, ты, полегче, – отозвалась она, слизывая языком катящиеся по губам слезы – первые ее слезы с того дня, как она пустилась в длинный изнурительный путь за его тенью. – Это тебе не арбуз. Это последний по времени Этингер.

И опять мне жаль расставаться с героями, и опять мне было мало всего - фееричных сцен, цветного и музыкального языка, неудержимой жажды жизни персонажей, театра в каждой строчке...

...путешествие в страну-театр с человеком-театром, в чуткой готовности Леона к мгновенному воплощению, превращению, оборотной стороне, где день становился ночью, а луна так похожа была на «царский червонец».
Ее бесконечно удивляло то, как зависало время, как раздавалось пространство и каждый миг набухал сердцебиением опасного счастья.