Глава 1.

В половине четвертого утра в середине августа уже светает. Ни малейшее дуновение ветерка не нарушало сонный покой старого, запущенного парка. Тихо дремали давно не крашенные скамейки вдоль дорожек. Белели остатки разбитой вандалами скульптурной группы, изображавшей семейство благородных оленей. Ржавая металлическая ограда с выломанными прутьями не препятствовала проникновению в парк гуляющих самих по себе кошек, собак, бомжей, влюбленных парочек и прочих озабоченных личностей, коим по ночам в парке делать совершенно нечего. Ничуть не таившиеся от людей и превратившиеся в профессиональных попрошаек белки тихонько шуршали в листве деревьев. В небе были видны расчертившие его в разных направлениях следы метеоритов. Традиционный августовский звездопад – Персеиды был в самом разгаре. Обломки кометы Свифта-Туттля, орбитальный путь которой Земля пересекает ежегодно, то и дело врезались в верхние слои атмосферы планеты по большей части там и сгорая бесследно. Лишь самым крупным метеорам выпадал случай поразить землю и именоваться в этот краткий миг метеоритами.

По невероятному стечению обстоятельств сразу три из них, ярко прочертив небо с разных сторон, угодили в безмятежный парк. Удивительно было и то, что летели они вовсе не со стороны созвездия Персея, как прочие, и упали практически бесшумно, не оставив ни малейшей вмятины на влажной от росы земле. На мгновение лишь полыхнуло всеми цветам радуги и тут же погасло. Вспышка пробудила от ночного безмолвия птиц, дезориентировано встрепенувшихся, заклекотавших было, но тут же умолкших. По их расписанию еще была ночь.

Едва слышно ступая, по дорожке из выщербленного, растрескавшегося и местами разрушенного проросшей травой асфальта двигалась женщина. Ее свободные одежды, струящиеся вдоль тела и мягкой волной ниспадающие на землю, меняли цвет от грязно-серого оттенка асфальта под ногами до кремово-розового наверху. Длинные золотистые волосы крупными локонами ниспадали до талии и тоже словно меняли цвет вместе с платьем. Вся она, от аккуратных босых ступней, едва выглядывающих из-под края одеяния, до прозрачно-розовых ушных раковин, была какая-то светящаяся изнутри и нежно переливающаяся.

Женщина с любопытством оглядывала неухоженный, одичавший парк огромными, широко распахнутыми глазами, видя вокруг лишь красоту и гармонию. Окружающий ее мир был чарующе прекрасен: от буйно разросшейся и захламившей собой старые кусты черной смородины крапивы, до усыпанной измельчавшими красными ягодами вишни. Им суждено было быть ободранными и съеденными вечно голодными мальчишками задолго до того, как они окончательно поспеют. Все вокруг вызывало ее восторг: от неутомимо грызущего сердцевину еще совсем зеленого яблока червяка, до похрапывающего на лавочке мужичка. Во всем ей виделась красота и гармония, пусть остальные ее и не замечали.

Другие уже ждали ее, прогуливаясь по заасфальтированному пятачку в центре парка, где сходились дорожки и когда то, при прежней еще власти, работал фонтан. Сейчас же его чаша в форме раковины служила урной для тех, кто отчаялся найти ее в парке и была доверху забита смятыми банками из-под пива, сигаретными пачками, шуршащими упаковками от чипсов, мороженого, сухариков и прочей дребедени.

«Здравствуй, Сестра!» – сдержанно улыбнулся Разум. В то время как Хаос радостно заключил ее в неуклюжие объятия.

«Ах, какое чудное место! Безмятежное и немного таинственное.»

«Ты видишь красоту даже там, где её нет, Чувство. Словно некрасивых мест и не бывает вовсе.»

«Так и есть, Хаос. Все в этом мире прекрасно.»

«Ты не сказала бы такого, окажись в жерле действующего вулкана.»

«И в этом будет своя красота. Грозная, смертельная, но завораживающая.»

«Ты неисправима, Сестра.»

Все трое улыбнулись.

Они не виделись очень давно (несколько веков по местному летоисчислению), занятые своими делами. И вот вновь оказались на периферии облака разумной жизни, продолжая давний спор. Обитатели этой планеты были столь легковерны и так просто поддавались чужому влиянию, словно были железными опилками, несущимися вслед за магнитом. Грех было не воспользоваться этой их особенностью для проведения эксперимента.

Убежденные антагонисты Разум и Хаос были несхожи во всем. Разум – спокойный, сдержанный, строгий, с правильными чертам лица, ясным взглядом, неизменно доброжелательный, но скучный, как учебник по математическому анализу. И Хаос – несуразный, вечно лохматый, с разноцветными глазами (один – карий, другой – зеленый), смотрящими в разные стороны, безоглядно увлекающийся всем и вся, неисправимый оптимист, путаник и врунишка.

Что общего было у трех внеземных сущностей? Только задача, стоящая перед ними. Создать на этой планете такое мироустройство, чтобы её обитатели были счастливы. Только счастливое существо, как известно, способно к созиданию и саморазвитию.

«Должен сказать, Сестра, что наш последний эксперимент оказался более, чем удачным. Признаюсь, не ожидал,» – сказал Разум. – «Твои методы оказались весьма эффективны.»

«Все просто, Разум. Я дала людям то, чего они хотели. Затронула лучшее, что было в них и вытащила наружу.»

«Знаешь, как они назвали этот период?»

«Эпоха Возрождения. Согласитесь, название говорит само за себя.»

«Так может быть на этом и остановимся?»

«Мы договорились, что будем выявлять сущность этого мира и давать людям то, чего они хотят. Последний раз мы поощрили их тягу к прекрасному, перед тем – стремление навести порядок.»

«О да! Помню я твой порядок! Они маршировали стройными легионами в кожаных сандалиях всюду, куда смогли дойти или доплыть и подминали мир под себя, расширяя империю. Несли так называемую цивилизацию. Это не порядок, это – насилие.»

«Для кого как,» – философски заметил Разум. – «Не будем отклоняться от плана. Пришло время выяснить, что они такое сейчас и дать им желаемое. Условия прежние. У каждого из нас будет по одной попытке.»

Глава 2.

Утро добрым не бывает. Особенно если случается в пятницу тринадцатого, после бурно отмеченного накануне Мишаниного дня рождения. А что? Дата круглая – целый полтинник стукнул, как-никак. Даже до субботы откладывать не стали, вчера и организовались. Много ли им надо? Нинка сгоношила отменной закуски: картошечки там, окорочков пожарила, овощей, грибочков маринованных – все чин-чином. Именинник запасся 3-х литровой банкой самогона. Её, впрочем, не хватило. Бегали потом, добавляли. Но это Василий уже помнил смутно.

Проснулся он от того, что озяб, как цуцык. Приоткрыл мутные глаза и обнаружил себя скукожившимся на скамейке. Василий перевернулся и спустил ноги на землю, пытаясь сообразить, куда это его занесло. И понял только, когда нашарил глазами остатки скульптуры в конце аллеи. Страшный сушняк в его горле дал бы фору любой пустыне, а в голове гудел злой пчелиный рой. Сложно сказать, чего ему сейчас хотелось больше: приткнуть куда-нибудь гудящую голову и не шевелиться или опохмелиться. Уронив голову на колени, Василий вдруг обнаружил на асфальте прямо у своих ног яркую алюминиевую баночку. Это что ж такое будет?

Подхватив ее грязной лапой, он покрутил находку в руках. «Амброзия» гласила надпись, окруженная радужными разводами. «Бабская какая-то дрянь. Сладкая небось,» – подумал алкаш. – «Неужто мы вчера такое пили? Неудивительно, что у меня голова болит.» Но выбирать не приходилось. Мужик решительно вскрыл банку и вылакал ее до дна. Потом посидел немного, дожидаясь результата. Его не было. Совсем никакого. Василий тяжело вздохнул, поднялся и поплелся по аллее. Срочно нужно было опохмелиться. Сократив путь, он покинул парк через дыру в заборе и тут же напоролся на Витька-дальнобойщика.

«Какие люди!» – угрожающе обрадовался тот. – «Ты то мне и нужен, ханурик. Иди-ка сюда.»

«Ну ты чё, Витек? Че так сразу?» – стушевался Василий. – «Ну сглупил я. Так то ж по пьяни. С кем не бывает?»

«А трезвым ты и не бываешь никогда,» – отрезал Витек.

Сглупил Василий накануне утром не то чтобы по-крупному, но несомненно оскорбительно для дальнобойщика. Василий имел несчастье обоссать колесо раскорячившейся во дворе Витьковой фуры. Приспичило. А когда заметил, что тот наблюдает за происходящим с балкона, из озорства обоссал все, на что хватило мощности, пока источник не иссяк. Пустяк, по большому счету, но обидный.

Человеком Витек был серьезным, можно сказать суровым. Работал сам на себя, мотаясь по стране с грузами. Дома бывал наездами. И ласточку свою – кормилицу берег пуще глаза. Кощунственная выходка Васьки – балабола могла стоить ему и пары выбитых зубов. Но уж больно жалкий вид был у него сегодня утром. И бить страшно, вдруг помрет?

«Ну хочешь, я твою красавицу помою?» – заискивающе предложил Василий. – «Вот ей Богу помою.»

«Нет, дружок. Ты ее языком вылижешь. Самолично. Прямо сейчас и начнешь,» – с этими словами Витек схватил пропойцу за шкирку, что было нетрудно при его гренадерском росте и не без умысла выставляемых напоказ мускулов, и нежно подталкивая коленом под зад, повел узника во двор дома.

По случаю раннего утра позорное это шествие наблюдал лишь одинокий собачник с черно-рыжей овчаркой – военный пенсионер Громов Петр Альбертович. Убежденный сторонник порядка во всем, он приветствовал его наведение любыми методами. Допинав пленника до переднего, более всего пострадавшего колеса, Витек подтолкнул его под зад последний раз: «Давай, начинай.»

«Вить, ну ты чего, в самом деле?» – заныл Василий. – «Западло так. Нельзя что-ли по-человечески? Я твою дуру до блеска отмою, только водой.»

Витек, немного помедлив, сунулся в кабину, достал резиновое ведро, швырнул его пропойце и скомандовал: «Ладно уж. Пошли за водой.»

Василий, переведя дух, угодливо подхватил ведро и посеменил за дальнобойщиком в подъезд. Когда они вернулись назад несколько минут спустя, Васька выронил полное ведро себе под ноги, а Витек замер в полнейшем изумлении. Фура сияла и переливалась, словно елочная игрушка, только что покрытая свежим лаком. Выглядела машина будто игрушечная, едва вынутая из коробки, только в натуральную величину.

Мужики переглянулись. Пока Витек с некоторым опасением обходил свою ласточку, Василий счел за благо смыться. Дальнобойщику сейчас явно не до него, так чего глаза мозолить и нарываться на неприятности? День – два, и Витька свалит в рейс, а когда вернется, это происшествие и вовсе забудется. Странностью и необъяснимостью происшествия он не заморачивался. Улизнул, да и ладно. Повезло.

***

Добравшись, наконец, до дома Васька первым делом припал к крану и принялся хлебать воду. Налакавшись, точно бродячий пес из лужи, он присел на табурет и отер лоб мокрой рукой.

«Явился, не запылился!» – вплыла на кухню Людмила. – «Где всю ночь шлындал, ирод?»

Бывшую жену Василий знал, как облупленную, поэтому деланно-равнодушный тон супруги его нисколько не обманул. Попытки перевоспитать мужа Люся предпринимала всегда. И когда они сидели в школе за одной партой: она – Людка-бегемотиха, чуть ли не на голову выше него с круглыми щеками и сурово сдвинутыми бровями, и он Васька-баян – мозгляк и задохлик, вдохновенный враль и сочинялка. И когда заходила периодически проведывать его уже после окончания школы, все понукая идти куда-нибудь учиться.

Людка всегда была как любимая мозоль. Если не трогать – не болит, а если задеть ненароком – саднит до слез в глазах. Согрешили они по-пьяни, когда Ваську в армию провожали. Хотя он всегда подозревал, что пьяным был только он. Наутро пунцово-красная Людмила, стыдливо опуская глаза, поставила в известность, что ночью у них было по-всякому и ждать из армии она его будет верно. Пусть даже не сомневается. Не то, чтобы Василий очень уж настаивал. Ему вообще было пофигу, мало ли что за два года случится.

Людмила же на правах невесты зачастила к его родителям и начала писать обстоятельные письма, особо напирая на описание свадеб школьных подружек. Получилось, что по возвращении из армии Ваське и деваться то было особо некуда. Пришлось жениться. С тех пор и мыкались. Единственная их дочь давно выросла и, будучи замужем, жила отдельно.

С годами Люська еще больше закабанела и превратилась в классическую «бензопилу». Пилила она никудышного супруга каждую совместно проведенную минуту без устали. Поэтому Василий старался, чтобы минут этих оказывалось как можно меньше, зависая то в гаражах, то у друзей – приятелей. Да хоть у черта лысого, только не дома.

Когда Людмила решила развестись с ним после двадцати пяти лет совместной жизни, Василий сначала было воспрял духом. Но ненадолго. Развестись то они развелись, но квартиру – малогабаритную двушку, разменять на что-нибудь мало-мальски устраивающее Людмилу не удалось. Съезжать из отремонтированной и обустроенной под себя квартиры она не желала категорически. Уж лучше существовать вдвоем. Поэтому жили почти по-прежнему. Люся в большой комнате, Василий – в маленькой. Бывшая супруга самостоятельности и обретенной от нее независимости за Василием не признавала. И воспитательный процесс продолжала по-старому.

Она категорически не терпела беспорядка и, демонстративно зажав нос двумя пальцами, приоткрывала дверь во владения бывшего супруга и закидывала туда все, что нарушало порядок в квартире: немытые сапоги и нестиранные куртки, брошенные в коридоре, оставленные на балконе инструменты и прочее. Комната вскоре стала напоминать лавку старьевщика, заваленную кучей разного хлама. Однако, когда ей это было нужно, Людмила, невзирая на свое разведенное положение, гоняла супружника и в хвост, и в гриву. Речь шла, разумеется, сугубо о хозяйственных надобностях: прибить, починить, передвинуть. В качестве благодарности Люся щедрой рукой наливала оголодавшему без домашней пищи бывшему супругу борща, попутно выспрашивая досконально о его делишках. Василия такой натуральный обмен устраивал полностью. В общем, развод мало что изменил в их совместной жизни.

«Неужто по бабам шлялся, обольститель?» – съехидничала супруга. – «Или дрых где под забором спьяну?»

Последняя версия была куда ближе к истине. Лавочка в парке, считай, тот же забор. Он точно помнил, что шел домой. Помнил, как переходил дорогу, пытаясь взмахом рук остановить машины. Помнил, как споткнулся о брошенные на земле трубы и переполз их потом на четвереньках на всякий случай. Слава Богу, не свалился в разрытую для ремонта теплосетей яму и не свернул шею. А потом его, видать, совсем развезло. Вот и прикорнул где придется.

«Опять зенки залил с утра пораньше, алкаш чертов? Все мозги пропил. Когда ты уже допьешься до ящика?» – завела пилу Людмила. – «Ты, хрен моржовый, когда обещал стиралку починить? Третий день белье в тазике киснет. А ты все шляешься.»

Супруга красноречиво погрозила ему вынутой из холодильника палкой сырокопченой колбасы, поставила чайник и приступила к сооружению горки утренних бутербродов для себя любимой.

«Когда уж ты сдохнешь пиявка? Всю кровь у меня выпил,» – привычно ругалась бывшая супруга.

«Люся, не искушая меня,» – неожиданно и для самого себя в том числе шарахнул кулаком по столу Василий. – «Куплю я тебе новую стиралку, только заткнись сейчас.»

Уронившая было от мимолетного испуга чайную ложечку Людмила быстро пришла в себя и уперла руки в боки. У нее словно второе дыхание открылось: «Я тебе сейчас рявкну, сморчок. Ты у меня порявкаешь тут. Спущу с лестницы, как мешок с дерьмом. Ишь, разошелся, тунеядец.»

Не дожидаясь дальнейшего развития скандала, Василий счел за благо ретироваться от закипающей супруги и выпить где-нибудь пивка для поправки здоровья. Загвоздка была, как всегда, в деньгах. Точнее, в их отсутствии. Соображая, у кого бы можно было стрельнуть на опохмел, Василий спускался по лестнице, сунув руки в карманы. В правом приятно громыхнуло, и ладонь загребла тяжелую кучку. Не веря своим глазам, пьянчужка выгреб из кармана пригоршню новеньких, блестящих десятирублевых монет и лихорадочно пересчитал их. 180 рублей. Василий аж просиял от удовольствия. Откуда взялись монеты он не помнил, хоть убей. Но это было неважно. На пиво хватало с лихвой.

***

Люся с аппетитом, который ничто не могло испортить, умяла сложносочиненный бутерброд, состоящий из белого хлеба, колбаски, майонеза, сыра и порезанного тонкими ломтиками соленого огурчика, запила чаем из пол-литровой кружки и лакернула завтрак парой конфеток. Как же без сладенького?

Ругань с бывшим мужем Людмилу не расстроила ничуть, она была привычной ежедневной рутиной, вроде мытья унитаза. Настроение портила лишь предстоящая стирка, которую она откладывала уже три дня, понадеявшись на ненадежного супружника. Послышался звонок домофона.

«Кто там?» – спокойно осведомилась Люся.

«Доставка. «Арктика». Какой у Вас этаж?» – деловито пролаяли внизу.

«Третий,» -машинально ответила Людмила, но тут же спохватилась. – «Вы ошиблись, наверное.»

«Крупской 35, квартира 12?» – уточнил голос на том конце. – «Куприянова Людмила Марковна?»

«Да, но …»