Моему любимому мужу и другу Сергею посвящается эта книга.

Все события, происходящие в романе, вымышлены, а любое сходство с реально существующими людьми – случайно.

Маленький Артемка в нетерпении ждал завтрашнего дня. Мама обещала позвать его друзей, купить большой торт и подарить велосипед. Завтра у него день рождения – ему исполнится целых шесть лет! И еще от бабушки с дедушкой Артемка надеялся получить ролики, не зря же он просил об этом весь год. А папа должен сегодня приехать из командировки, и, конечно же (Артемка даже не сомневался в этом), он привезет что-нибудь совершенно необыкновенное.

Сначала Артемка все время выскакивал на балкон, откуда хорошо была видна дорога. Потом, чтобы как-то развлечься, начал кружиться на одной ножке, стараясь каждый раз остановиться точно напротив перил, и наконец, устав, оперся подбородком о пахнущее краской дерево и замер в ожидании.

Он загадал: если ему удастся заметить момент, когда папина машина въедет во двор, то на эти выходные отец непременно возьмет его с собой на рыбалку. Но время тянулось невыносимо медленно, отец все не ехал и не ехал. И Артемка скучал, вертя головой по сторонам.

Вдруг на балконе внизу кто-то появился. Мальчик, свесив голову, с интересом стал рассматривать бритый затылок незнакомца и яркую рубаху. Сначала мужчина постоял, насвистывая незамысловатый мотив, потом достал пачку сигарет и, красивым жестом откинув крышечку блестящей металлической зажигалки, прикурил.

Артемка замер в восхищении. Вот если бы у него была такая, все ребята во дворе просто обзавидовались бы! Но ни мама, ни папа ни за что ему такую не купят. Можно было бы, конечно, попросить бабушку, она всегда делает то, что хочет Артемка, но ей не очень нравится, когда мальчики играют с огнем.

«А что, если спуститься и постучаться к тете Вике? Тогда можно попросить у дяди зажигалку и даже, пока бабушка не видит, попробовать зажечь огонь», – подумал Артемка. Он был мал и верил в людскую доброту.

Внизу хлопнула балконная дверь, и мужчина оперся спиной о перила.

– Что тебе нужно? – резко спросил женский голос.

– А ты не догадываешься? – хохотнул мужчина. – Бедная маленькая девочка, плохой дядя чего-то от нее хочет, а она не понимает…

– Урод.

– От уродицы слышу. Тебе придется мне дать.

– Ха, держи карман шире. Твое дело там вообще плевое, ты и червонца не заработал.

– Гадина, кто тебя на него навел?

– Я тебе в постели оттанцевала. И ему, между прочим, тоже. Так что мы в расчете.

– Да ты как была жабой холодной, так ею и осталась. Секс с тобой и червонца не стоит!

И парень засмеялся, запрокинув голову и слегка откинувшись назад.

То, что произошло дальше, потрясло Артемку. Он увидел, как блеснул на солнце браслет с голубовато-зелеными камешками и две женские руки с силой толкнули мужчину в грудь. В последнее мгновенье на его лице отразился смертельный ужас, и он камнем рухнул вниз. Артемка охнул и опрометью бросился на кухню.

– Бабушка, там дядя упал, – прошептал он.

Женщина как раз доставала из духовки противень со сдобными булочками, и ей было не до внука. Но, мельком взглянув в его расширенные глаза и быстро выпрямившись, она спросила:

– Где?

– Там, – так же шепотом ответил Артемка и указал пальцем в сторону балкона.

Внизу на асфальте лежал парень. Расплывающееся вокруг головы кровавое пятно и нелепая изломанная поза неподвижного тела не оставляли надежды на то, что он жив.

Бабушка перекрестилась и побежала к телефону.

Глава 1

Когда мне было шесть лет, отец, собрав маленький чемоданчик, ушел «за туманами и запахом тайги». Мама держалась днем, а по ночам тихо плакала, думая, что я уже сплю. Спустя год мама умерла – сгорела от тоски, объяснила мне, когда я повзрослела, бабушка. Она так боялась потерять и меня, что оберегала буквально от всего и всех, стараясь заменить собою весь мир. Результатом такого воспитания стал мой полный инфантилизм – к семнадцати годам для меня составляло проблему пообщаться с продавцом в магазине или спросить медицинскую карту в регистратуре поликлиники. Кроме того, я шарахалась от сверстников и считала себя отвратительной дурнушкой.

Меня раздражало в себе все: и слишком темные волосы, и невысокий рост, и излишняя бледность, и худоба. Пожалуй, нравились только глаза – синие, в темно-серую бархатистую крапинку. Справедливости ради надо сказать, что красивый цвет глаз не спасал меня от комплекса неполноценности, и я старалась особо не высовываться и быть не слишком заметной.

В конце концов, ощущение собственной неполноценности так мне надоело, что я обложилась книгами по психологии и начала по крупицам выстраивать свой новый образ. По мнению авторов, этого добиться легко: нужно просто копировать тех, чье поведение тебе нравится. Но такая задача оказалась невероятно трудной! Чужая личина жала в плечах и никак не хотела прирастать к коже. Я проявила упрямство, и мало-помалу что-то стало получаться. Я даже принялась экспериментировать, теперь мне не трудно было подойти к абсолютно незнакомому человеку и заговорить с ним. Роли выбирались самые невинные – «Впервые в городе», «Заболела подруга», «Не могу вспомнить адрес», «Помогите найти любимую собачку!»…

Признаться, мне это даже стало нравиться, и я уже не для учебы, а чисто развлечения ради разыгрывала психологические этюды.

Вскоре студенческие годы остались позади, и я оказалась в небольшой редакции одной из местных газет. Моих ровесников там не было, а с женщинами постарше я всегда чувствовала себя, так сказать, в своей тарелке. С ними мы пили чай, мило болтая, и мне не нужно было что-то из себя изображать.

Тридцатипятилетняя Надюха имела двоих детей, объем бедер сто тринадцать сантиметров и неистощимый запас оптимизма. Большая любительница взбитых сливок и шедевров кондитерского искусства под названием «пирожные», она никогда не отказывала себе в маленьких слабостях. С ней можно было поболтать обо всем на свете и поплакаться в жилетку.

Тамара Марковна как раз находилась в том счастливом периоде жизни, когда дети уже выросли, а внуки еще не появились. В сущности, она переживала время второй молодости и открытия для себя мира Большого Секса. Вместе с мужем, разумеется. Как-то раз она сказала, что такой полноты ощущений у нее не было даже в юности – постоянно кто-то находился рядом: то свекровь за стенкой, то дети под боком. Но дети выросли и разъехались, свекровь отошла в мир иной, и квартира опустела, затихла. К счастью, их с супругом чувство друг к другу было еще живо, и зерно свободы упало на благодатную почву.

Еще у нас работала Соня Абрамовна, которая никогда не выходила замуж, но о мужчинах знала все. Она носила стрижку «паж», курила крепкие папиросы и изредка отпускала перченые одесские шутки, на которые никто никогда не обижался. Несмотря на немного ехидный склад ума, она являлась добрейшим человеком и всегда первая бросалась на помощь.

Никакой закулисной жизни у нас в редакции не существовало, потому что нам нечего было делить и все просто занимались своим делом. А когда умерла моя бабушка, именно эти женщины поддержали меня, не дали совсем упасть духом и сломаться. В общем, мне было легко с ними, и я не хотела ничего менять.

Иван ворвался в мою жизнь как ураган. Человек-праздник, человек-фейерверк, где бы он ни появлялся, там сразу становилось шумно и светло. Не знаю, что Иван нашел во мне – отличнице и тихоне, но, завоевав меня, он тут же принялся перекраивать мою жизнь.

Он так искренне восхищался мной, что остатки комплекса неполноценности, которым я когда-то страдала, улетучились окончательно. Надолго или навсегда, я не знала, но новое состояние положительно мне нравилось. Чертовски приятно чувствовать себя желанной!

Иногда от давления Ивана я уставала и, видимо, поэтому все никак не решалась назначить день свадьбы. Точнее, я никак не могла определиться, ответить ему «да» на его предложение руки и сердца или огорчить отказом.

Вероятно, для того, чтобы подтолкнуть меня к принятию решения, а может, действительно без всякой хитрой мысли, как уверял он, Иван повез меня в Москву. Мы засиживались за полночь в небольших «кабачках», а потом бродили по ночному городу, целуясь. День был расписан по минутам, и Ванька не давал мне покоя, не отпуская ни на шаг.

Исключение, пожалуй, составила прогулка по Арбату. Начинало темнеть, длинноволосый бородатый художник с глазами усталого странника неторопливо складывал картины, и я замерла у одной из них. Автор, заметив мой интерес, не торопился ее убирать. Так, постепенно, мы остались вдвоем – я и картина: на ней тоненькая хрупкая девушка стояла у самого обрыва, и треугольник ее платья-паруса рвал ветер. Может быть, он стремился увести ее от опасного края? Но девушка не замечала его усилий, ей хотелось улететь туда, в безоблачную и бездонную синь неба, оттолкнувшись от земли и вытянув за спиной руки, как крылья…

Иван подошел незаметно и, склонившись, тихо сказал:

– Она похожа на тебя.

Я смутилась под пристальным взглядом художника, с дотошностью препаратора изучавшего меня, скомканно попрощалась и пошла вперед. Наверное, эмоции слишком захватили меня, потому что когда я очнулась, Ивана рядом не было. Он прибежал позже, запыхавшийся и возбужденный.

Сюрпризы Иван делать умел. Когда мы вернулись в гостиницу, картина стояла на столе, прислоненная к стенке, а рядом, опираясь на вазу с цветами померанца, – открытка. В ней неуклюжим Ваниным почерком были выведены стихи, одна из «Песен к возлюбленной, посланных с цветами померанцев» Отомо Якамоти:

 
«Померанцы, что цветут передо мною,
возле дома, среди множества ветвей,
как хотел бы
ночью с ясною луною
показать возлюбленной своей!»
 

Наверное, на меня это произвело очень сильное впечатление, если после долгих колебаний я вдруг, не задумываясь, ответила – «да» в ответ на очередной вопрос Ивана, выйду ли я за него замуж.

Все-таки не каждый мужчина любит японскую поэзию и не путает цветок померанца, символа любви, с цветами желтой акации, вестниками разлуки. Откуда же мне было знать тогда, что знатоком тейки и языка цветов была милая девушка, работавшая в цветочном магазине? Об этом спустя месяц проболтался сам Ваня, но это уже ничуть не волновало меня. Он оказался нежным, заботливыми и любящим, а остальное было не важно.

Жили мы в просторной четырехкомнатной квартире Ивана, решив со временем продать оставшийся мне в наследство небольшой дом бабушки. Со свадьбой тоже не торопились – назначили дату в августе.

Первая размолвка у нас произошла, когда Иван назвал моих любимых коллег курицами. В моем представлении ни Надюха, ни Тамара Марковна, ни уж тем более харизматичная Соня Абрамовна не заслужили такого хамского отношения. Я ужасно обиделась и три дня с ним не разговаривала.

Он сначала тоже держал паузу, но потом не выдержал, приволок охапку цветов, раскидал их по комнате, бухнулся передо мной на колени и разыграл сцену раскаяния. Иван уверял, что все понял и больше никогда и ни за что не будет лезть в мою жизнь.

Хватило его ненадолго, вскоре Иван предпринял новую атаку. Начал он издалека – с туманных рассуждений о личностном росте и карьерных взлетах, о роли случая в жизни человека, о необходимости работы над собой. Иногда поднималась тема соответствия профессионального статуса жены высокому статусу «титулованного» мужа (Иван был бизнесменом средней руки, но считал себя без пяти минут олигархом).

В тот день я слушала его в пол-уха, меланхолично жуя кукурузные хлопья и одним глазом пытаясь смотреть «Запах женщины». Мне ужасно нравится сцена, где слепой герой Аль Пачино ведет в танце девушку, не ошибаясь при этом ни на шаг…

И тут до меня дошел смысл того, что говорит Иван:

– Понимаешь, я больше не мог смотреть, как ты гробишь себя! Я от твоего имени написал заявление, и Семен Аркадьевич – святой человек! – все понял и подписал. А послезавтра тебя уже ждут на новом месте работы.

От злости я запустила тарелкой в стену, хлопья с осколками разлетелись по всей комнате, а я, как следует бахнув дверью на прощанье, ушла. Около полуночи Иван разыскал меня в одном из городских баров в компании трех юнцов, которым я лихо показывала, как правильно пить текилу.

– Диана, – взмолился Иван, – прости меня! Честное слово, я просто не знал, как тебе доказать, что ты губишь себя!

Так я оказалась в редакции газеты «Любимый город».

Перед первым рабочим днем на новом месте я изрядно нервничала. Перемерила весь свой гардероб и осталась недовольна – все было не то. Одно платье – слишком строгое, другое – слишком легкомысленное и фривольное, третье и вовсе вызывающее. Пошла на компромисс: выбрала черные брюки и шелковую блузу, а чтобы смягчить официальность наряда, талию подчеркнула ажурным ремешком, сплетенным из тонкой кожи.

Когда я вошла в редакцию, сразу стало ясно, что выбор был неверным. Впрочем, любой мой наряд оказался бы мимо цели, потому что правильнее было бы выбрать серенькое бесформенное платьице, на ноги надеть растоптанные лапти и вообще прикинуться бесцветной молью. Такой совет, во всяком случае, мне померещился в обращенных на меня змеиных взглядах. Серпентарий дружно рассмотрел меня с ног до головы, и я чуть не провалилась сквозь пол. Хотя, вполне возможно, причиной этому были мои детские комплексы, которые в тот момент дружно дали о себе знать.

– Здравствуй, – откликнулась на мое приветствие женщина, которую я вначале не увидела.

На вид ей было около сорока. Рыже-каштановые волосы, уложенные колечками вокруг лица, и добрые близорукие глаза. Она улыбнулась и поманила меня за собой в соседнюю небольшую комнату.

– Вот твой стол. Тут еще обитает юрист, но он бывает два раза в неделю, и сейчас его нет. Располагайся. Если что нужно – спрашивай, я рядом. Зовут меня Галя.

Порадовало то, что от «серпентария» я отделена стеной с дверью, пусть и постоянно открытой. Но попасть за свой стол можно, только пройдя через весь гадюшник.

В тот день, кроме Гали Молочковой, со мной больше никто не заговорил. И если бы не она, я бы точно почувствовала себя аутсайдером. Но Галя была по-прежнему дружелюбна и мила и совершенно не обращала внимания на поведение своих коллег.

На следующий день я собиралась на работу, как на каторгу. В какой-то момент удушливой волной накатила злость, и мне мучительно захотелось плюнуть на все и вернуться в уютный мирок моих прежних коллег.

– Даже и не думай! – заявил вдруг Иван. И добавил в ответ на мой немой вопрос: – У тебя на лице все написано. Нельзя всю жизнь засовывать голову в песок, надо уметь отвоевывать место под солнцем!

Я вздохнула и поплелась «воевать». Все повторилось в точности, как в первый день, с тем лишь отличием, что теперь меня никто не окидывал ехидным взглядом – меня вообще не замечали. Кое-как дотянув до перерыва, я выскочила из кабинета и понеслась по коридору, ища место, где можно было бы перевести дух. Сначала мне показалось, что коридор свернул в тупичок, но когда глаза привыкли к темноте, я разглядела небольшую черную дверь.

За дверью оказался залитый солнцем сад. Старый и запущенный – с разросшимися кустами сирени, узенькими дорожками, давным-давно замощенными камнем, сквозь прорехи в котором весело лезла трава; с фруктовыми деревьями, покрытыми наростами и мхом; с беседкой, когда-то выкрашенной в белый цвет, а ныне стыдливо прикрывшейся диким виноградом, – он рождал мысли о романтических встречах, свиданиях украдкой и страстных прощальных поцелуях. Наверное, в таких вот беседках принято читать стихи, вдохновенно откинув волосы со лба.

Я прислушалась, и в шелесте листьев мне померещились слова. Кто-то слегка хрипловатым голосом читал Гумилева:

 
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так, что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
 

И тут же другой, молодой и звонкий голос, продолжил:

 
Монастырского леса озера,
Переполненные голубым,
Говорят: нет лазурнее взора,
Как у тех, кто влюблен и любим…
 

Я вздрогнула и пошла вперед, стараясь избавиться от наваждения. Мне нравились эти стихи, но, с другой стороны, мне нравились и другие. Почему же почудились именно эти? В общем, мне померещилось что-то грустное, сродни мрачному предсказанию.