Весна у меня выдалась урожайной на дома, у которых не все дома: застрявший меж двух миров «Дом по ту сторону» Макнотона, головоломный особняк из «Маленького, большого» Краули, но лучше прочих — возведенный Дэвидом Линдсеем древний Ранхилл, три комнаты которого однажды исчезли, будто и не было их никогда. А куда и какие саксонские черти их унесли — это уже отдельный разговор.
Раньше я считала, что самый изящный и безжалостный фантом был селекционирован Оливером Онионсом в условно относимой к ghost stories и весьма горькой повести «The Beckoning Fair One». Сейчас вынуждена признать, что наваждение, воображенное Линдсеем (десятью годами позже выхода шедевра Онионса) — пожалуй, богаче и соблазнительнее. «Манящая» Онионса — это столкновение на некоей нейтральной территории мужчины и мечты — заведомо бесплодное, хоть оттого и не менее трагическое. «Наваждение» Линдсея — вторжение мужчины и женщины, рука об руку, в мечту, в «макабрическую страну троллей и смертельной весны», как с характерным ироническим пафосом суммирует Евгений Головин. Но для женщины это влечение и важнее, и опаснее, недаром в оригинале роман называется именно «The Haunted Woman»: её спутник входит в запретные комнаты, чтобы что-то обрести, сама же дама настроена в открытом ею мире что-то потерять — будь то шелковый платок или репутация — о, чудесная трансгрессия, о, радость расставания, да здравствует новая я!
В одном из своих писем Эмили Дикинсон утверждает: «Природа — это дом, полный привидений. А искусство — это дом, который хочет, чтобы в нем жили привидения». Дэвид Линдсей как-то удивительно просто и гармонично передал эту hauntedness природы и искусства, не прибегая к беспомощным метафорам из разряда «нашему жалкому умишку этого не объять». Жалкий умишко, который то и дело подводит лавкрафтианских персонажей, в мире Линдсея не страдает. А вот сердце — сердце может не выдержать. Такой красоты? такой опасности? новизны? жизни? Недаром чарам подвергаются двое преснейших обывателей, тогда как единственный посетитель дома, связанный с искусством, благоразумно проходит мимо — каким бы заурядным художником он ни был, его познаний о Красоте достаточно, чтобы избегать ее крайних проявлений.