Перед некоторыми произведениями просыпается немота. И написать о них хочется, а ничего не пишется. Смотришь на эту глыбу, а в мыслях пустота и пухлый такой восклицательный знак.
Написана повесть твёрдым, воспитанным войной почерком, но с такими вкраплениями деталей вокруг, что перехватывает дух. Всё обостряется на войне, внимание к этим самым деталям - тоже. И вот лежит Димка, контуженный от близкого разрыва, грудь хриплыми потугами вырывается наружу, в ушах звон. И вдруг после мрака перед глазами
Серый булыжник неба и чёрные подсолнухи в белёсой мёртвой измороси
,а позже появляются слова
Кирпичные, знакомые и неожиданные. Постепенно, вместе с сознанием, они начали складываться в низкие и шерстяные фразы.
Атмосфера, события и язык складываются в некий сюр. У человека переключается сознание на какую-то неведомую волну от пережитого - болевого шока, выброса адреналина, оглушения, созерцания месива - всего, что осталось от минуту назад живого человека. В общем, у автора этот суматошный заклин в душе героя передано до жути правдоподобно.
Как когда-то писал А. Шумилин:
[война] это не панорамные романы с их романтизацией и лакировкой действительности.
По его заповеди написаны эти страницы.
Но главное - в посыле, который заложен на страницах. Словом, за живое.