Посвящается моим друзьям, без которых эта книга никогда не была бы написана

Все имена и фамилии действующих лиц, а также время, место и характер описываемых событий вымышлены, любые аналогии неправомерны

Господи, дай мне смирение для того, чтобы принять то, чего я не могу изменить; силы, чтобы изменить то, что я могу изменить; и мудрость, чтобы отличить одно от другого.

Курт Воннегут

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Неведомым чувством сердце распято:

Кто виноват и что виновато?

Тэсфайе Гэссэсэ

2003 год, три года после Миллениума

Мне часто снится один и тот же сон. Я поднимаюсь по длинной и круто уходящей вверх деревянной лестнице. Она совсем старая, ее ступени прогнили, жалобно скрипят и прогибаются под моими ногами. Сердце вздрагивает каждый раз, когда, кажется, вот-вот мягкая гниль изъеденного временем и жучком дерева расползется под моей ногой.

Я не знаю, где нахожусь, куда иду и зачем. Просто иду, хотя по спине ползет в такт моим шагам липкий холодок страха, до того омерзительный, что я чувствую даже его запах – волнами исходящее от него чудовищное зловоние, которое неотступно следует за мной по пятам.

Вокруг теснится темнота. Тихо и кажется, что я остался один в целом мире. Поднимаюсь выше, но ничего не меняется: тяжелая тьма обволакивает меня. Она непроницаема и давит со всех сторон так, что трудно дышать. А лестница все также круто уходит в пустоту, в никуда. Однако я все иду по ней, поднимаюсь с необъяснимым упрямством осла, и внутри меня копошится предательское чувство, что буду идти так до тех пор, пока какая-нибудь ступенька не проломится подо мной и нога не потеряет опору.

Это страшит – не нащупать под ногой опору. И хотя внутренне я готовлюсь к этому, неизбежное всегда неожиданно.

Шаг, еще шаг. Вот и она, гнилая ступень. Я не вижу ее в темноте, но отчетливо чувствую, что сейчас произойдет. Еще мгновение, хррррусть… и я, беспомощно и жалко хватая руками воздух, уношусь в густую, бездонную мглу…

115

Я проснулся в ледяном поту, и, часто и глубоко дыша, вскочил в постели. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, его оглушительный стук слышит весь мир. Эта мысль судорожно забилась в голове, будто потревоженная птица отчаянно захлопала крыльями, – чужой мир слышит биение моего сердца. Руки мои невольно дернулись и припали к груди, словно старались заглушить буйный звук, не дать ему вырваться наружу, за пределы моего тела. Странное чувство тревоги тонкой оболочкой, как второй кожей, тут же обвилось вокруг меня. Что-то должно произойти. Или уже происходит, только я об этом еще не знаю. Что происходит?

Что случилось в этом огромном мире, пока я спал?

Я долго не мог прийти в себя. Лишь растерянно оглядывался по сторонам. Я дома, в своей кровати, один – жены нет уже второй день, она на каком-то симпозиуме в Москве. Не отсюда ли тревога? Может, с ней случилось что-то плохое? Может, она тоже поднималась по лестнице и не сумела дойти до конца?

Не сразу пришло понимание того, что со мной всего лишь приключился дурной сон. Такое бывает… Сознание вяло и неохотно возвращалось к жизни. В голове кружились банальные вопросы. К чему был непонятный сон? Куда я шел и зачем? Почему каждый раз ломается другая ступенька? Отчего я не могу вовремя остановиться, хотя знаю, что следующий шаг станет последним, что улечу в бездонную пропасть?

Я падал так уже тысячи раз, но все равно что-то заставляло меня взбираться наверх и вновь и вновь наступать на прогнившую ступень.

Спать дальше я не мог. Знал, если засну, то снова пойду по проклятой лестнице и снова сорвусь в бездонную пропасть. Надо успокоиться. Я перешел в кухню и, не зажигая свет, устроился на табурете возле окна. Закурил, равнодушно глядя в густую темноту за окном – там висела душная, июньская ночь.

За окном вяло ползла другая жизнь, но и там было пусто и темно, совсем как в моем сне. От мысли об этом липкий холодок страха зазмеился по моей спине.

114

Телефон зазвонил, когда я брился в ванной, без настроения скобля заросший подбородок дешевым одноразовым бритвенным станком. Звонок гулко прокатился по квартире, ловко поднырнул под закрытую дверь ванной и упруго отскочил от зеркала, в котором брилось мое отражение. Я подумал: ну и пусть звонят. Меня нет дома. Или есть, но сейчас я занят.

Я ведь могу быть настолько занят, чтобы не отвечать на звонок?

Телефон не умолкал. Он трезвонил, как сумасшедший. Казалось, что сработал не один, а несколько аппаратов одновременно. Почему раньше я не замечал, что у нашего старенького телефона такой громкий и неприятный звонок? Пришлось сдаться. Я отложил бритвенный станок, сполоснул покрытое рваными клочьями мыльной пены лицо несколькими пригоршнями воды, накинул на плечо полотенце и, на ходу утирая им мокрые щеки, вышел в прихожую. Снял трубку.

Ответом была тишина.

– Алло?! Говорите, слушаю вас, – сказал я.

Из трубки не доносилось ни звука, но я на миг представил себе, как таинственный человек со смазанным пятном вместо лица сидит сейчас в какой-то комнате и сжимает в руках телефонную трубку. А может, он стоит у таксофона? Напряженно вслушивается в нотки моего голоса и тихо насмехается надо мной. Вокруг снуют прохожие, но никому даже в голову не приходит, что человек, застывший с трубкой в руках и холодной усмешкой на устах, просто испытывает терпение другого человека.

И тот, другой человек, – это я. То есть, он испытывает мое терпение.

– Говорите же! Алло! Я вас не слышу! Что за дурацкие шутки?

Я хотел повесить трубку, как вдруг в ней раздался молодой женский голос.

– Ты кое-что мне задолжал, помнишь?

Голос прозвучал низко, далеко и бесцветно, словно его унес с собой слабый порыв ветра, растворившийся в просторах бескрайней степи. Казалось, он был мне не знаком, но интонацией заставил напрячься.

– Кто говорит?

– Ты меня не узнал? – сухо и невыразительно ответила девушка, и было не понятно, задала ли она вопрос или произнесла свои слова утвердительно. – Какая жалость… Я-то рассчитывала на другое. Ну да ладно, еще успеется. Главное, что я узнала тебя. Этого пока достаточно.

– Достаточно? Для чего? Для кого? Что за бред… Кто вы, скажите? Хорошо, можете не отвечать, если не хотите, сам догадаюсь. Только скажите, что я вам задолжал? Не помню, чтобы занимал в последнее время деньги.

– А кто тебе сказал, что речь о деньгах? – насмешливо поинтересовалась девушка. – Все время забываешь, что в мире много других ценностей. Впрочем, ты не меняешься.

– Послушайте, – чувствуя подступающее раздражение, сказал я, повышая голос. – Если вы звоните по делу, говорите быстрее и конкретнее. У меня нет времени на глупые разговоры. А если просто шутите, то советую больше никогда сюда не звонить. У меня есть друзья в милиции. Я быстро вас вычислю.

– Не волнуйся, я знаю.

– Знаете? Что знаете? Кто вы, черт побери?

– И ты меня знаешь, просто ты меня забыл. Не волнуйся, скоро ты меня вспомнишь.

Я похолодел от тона, которым были сказаны эти слова. Они словно подпирали собой высокую плотину, на которую давил невероятно мощный массив воды. И я почувствовал себя так, будто стоял под этой плотиной – дрожащей от напряжения и уже пошедшей, местами, пугающими трещинами.

Я желал, но не мог убежать – от ощущения не убежишь.

Я так и видел перед собой капельки воды, предательски просочившиеся сквозь глубокие трещины на серой бетонной стене плотины. Маленькие, дрожащие капельки, в которые превращались слова звонившей девушки. Одна маленькая капелька была не страшна для такой большой плотины. Но чем дольше я смотрел на стену перед собой, тем больше видел дрожащих капелек. Они появлялись одна за другой, и этот процесс был необратим, он лишь набирал мощь и скорость. Сначала капелек были десятки, потом стали сотни, тысячи, миллионы… Они одновременно подрагивали, будто волновались от чьих-то глухих методичных ударов гигантским молотом с той стороны стены, все сильнее и сильнее, и их дрожь, как по живой ткани передавалась плотине, которая тоже, казалось, начала мелко дрожать…

Пауза затянулась. Я встряхнул головой, стремясь сбросить оцепенение. Но воображаемая картина была слишком яркой. Осадок от увиденного опустился на дно желудка, вызвав слабый болезненный спазм.

– Простите, сейчас я занят и не могу говорить. Перезвоните позже.

– Хорошо, – подумав, ответила девушка. – Только это не шутка, если ты решил, что…

Я повесил трубку и некоторое время простоял рядом с телефоном, ожидая, что звонок повторится. Аппарат упрямо и насмешливо молчал. Я вспомнил о наполовину выбритом лице и отправился в ванную. Кран презрительно фыркнул, воду отключили. День начинался превосходно! Сначала звонит какая-то ненормальная, потом отключают воду, и я не могу добриться…

Утро кормит весь день. Оно задает тон. Его нельзя проводить плохо. Я сходил на кухню, обыскал все, но не нашел и грамма воды. Даже в холодильнике не нашлось минералки, обычно стоявшей там. Тогда я полез на антресоли и достал оттуда большую картонную коробку, в которую мы с женой складывали старые электроприборы. Там хранилась электробритва, которой я пользовался в последний раз, кажется, еще в студенческие годы. К счастью, она оказалась рабочей. Ножи ее затупились, бриться было больно. Бритва больше не срезала, а с упоением садиста выдергивала щетинки, что доставляло массу неприятных ощущений. Каждую в отдельности можно было оставить незамеченной – подумаешь, легкий укол в щеку. Но их множество туго сплеталось в косу общей тупой боли. Это раздражало, но приходилось терпеть. Я не мог идти на работу наполовину небритым.

По окончании пытки щеки пылали так, словно по ним надавали горячих оплеух. Боль немного остудил «гель после бритья», который я руками нанес на щеки. Но лицо все равно осталось красным и горело.

113

По пути на работу я поймал себя на мысли о том, что думаю о девушке, звонившей мне утром. Интересно, что заставляет одних людей думать о других? Может быть, дело в интриге? Тайна волнует разум. Чужое неизвестное, тем более переплетенное с твоим прошлым, будущим или настоящим, надежно скрытое за легким полупрозрачным занавесом – так куда мучительней и притягательней, чем если бы она притаилась за незыблемой каменной стеной. Кажется, протяни руку и отдерни занавес – что может быть проще? Но каждый раз, когда протягиваешь руку в полной уверенности, что сейчас перед тобой все откроется, занавес, будто повинуясь воле неуловимого дуновения, предательски ускользает из-под твоих вытянутых и алчущих пальцев и, победоносно развеваясь, вновь манит искусом недосягаемой близости.

И хотя кажущаяся близость цели обманчива, она способна вселить даже в самого слабого человека новые великие силы, коих раньше он в себе и не предполагал. Шаг за шагом идет к ней такой человек, не догадываясь о том, что все движение его бессмысленно и бесполезно – он идет к миражу, и чем ближе видится тот глазу, тем меньше сил и шансов остается на то, чтобы его достигнуть.

А жизнь тогда превращается в пустую авантюру без начала и конца.

Я шагал по тротуару, всматривался в лица прохожих и размышлял. О чем они думают, окружающие люди? Или о ком? Наверное, чтобы заставить человека думать о себе, все-таки надо его заинтриговать. Зацепить. Заставить захотеть приоткрыть свой занавес. Напустить тумана и сделать все, чтобы человек не остался к тебе равнодушным. Иногда это очень просто, иногда нет. Для одного достаточно того, что ему улыбнулась на улице прохожая, красивая девушка. Он невольно начинает вспоминать и думать о ней. Бывает, даже сходит по ней с ума. А другой пропустит такую улыбку сквозь себя и через мгновение о ней забудет. Его волнуют иные тайны. Какие?… Ну… стоит только его начальнику сказать ему: «Зайдите ко мне после пяти, нам надо побеседовать о вашем будущем», – и он места себе не находит, мучается неразрешимыми догадками: что за будущее его ждет?.. Карьера для него важнее внимания девушки. У каждого свое отношение к тайнам, и тайна у каждого своя.

Главное – знать, как зацепить человека.

Звонившая мне девушка знала, как можно задеть меня. Я что-то ей задолжал. По крайней мере, она говорила об этом так, словно была в этом уверена. Вряд ли она шутила. Люди вообще очень серьезны, когда говорят о долгах.

Что и кому я мог задолжать? Липкая мысль тревожила меня. Я отношусь к тому типу людей, что терпеть не могут быть должными или обязанными. К посторонней помощи такие, как я, обращаются лишь в крайнем случае, когда другого выходу просто нет. И стремятся вернуть все как можно скорее. Такие люди не забывают о долгах, ведь чувство долга для них невыносимо, оно ограничивает их свободу, мучит их. Странное это чувство – словно кто-то постоянно стоит у тебя за спиной, с ножом или отпором в руках, терпеливо ждет своего часа, а ты не можешь даже обернуться и прогнать его, потому что у тебя нет на это ни сил, ни права – они же на его стороне. И тебе остается только ждать с несгоняемым страхом, затаившимся где-то в глубине души, когда тяжелая рука ляжет тебе на плечо, и суровый, требовательный голос кредитора спросит за все сполна. Такие люди понимают, что только за расплатой и может наступить свобода. И потому стремятся скорее избавиться от долгов.

Стремление к свободе естественно для человека.

Долг сам напоминает о себе таким людям, как я. Даже во сне. Что же я мог такое задолжать, что сумел об этом забыть?

Преследуемый такими мыслями, я пришел на работу.

112

В начале октября прошлого года я ушел с оборонного завода, где проработал инженером несколько лет. Грех было жаловаться на ту работу. Тихо, спокойно, неплохая зарплата. Но я там засиделся. Чувствовал себя так, словно увяз в топком, гиблом болоте и боялся пошевелиться, чтобы не уйти под вводу с головой. Дернешься, и тебя засосет еще глубже. Еще раз – и вот мутная, зловонная жижа уже у твоего рта. Одно неосторожное движение, и тебя засосет окончательно, утащит на самое дно. Я так и чувствовал отвратительный вкус болотной жижи у себя во рту. Мерзкое ощущение, избавиться от которого не удавалось. Иногда оно становилось особенно сильным. Даже почистив зубы несколько раз подряд, я продолжал ощущать на своем языке жидкую зловонную массу и напрасно пытался убедить себя в том, что болотная жижа существует только в моей голове.

Вот почему однажды мне захотелось что-то изменить в своей жизни. Других причин не было. Я пытался что-то изменить, бросив работу.

Нельзя сказать, что я добился того, чего желал. Около месяца просидел дома, отдыхая от ежедневных рабочих обязанностей и наслаждаясь чувством свободы и полноты обладания собственной жизнью. Только тогда пришло осознание того, насколько запрограммирована жизнь современного человека, насколько подвержена она придуманным кем-то условностям и насколько принадлежит тому, что принято называть обществом.

Но свобода – вещь условная. Если ее хотя бы время от времени не ограничивать рамками, она вырастет в безграничную пустоту, в которой человек может раствориться и бесследно исчезнуть, как кусок сахара в стакане теплого чая. Иногда себя надо наполнять, как какой-нибудь старинный бронзовый сосуд, чтобы он зазвучал по-другому, когда снова стукнут по его пузатому боку. И мне стало казаться, что нет ничего лучше для этого, чем общение с другими людьми.

Так я нашел себе другую работу.

Мне с детства нравилось писать. Сначала я записывал свои мысли на бумаге, пытался вести дневник. Затем бросил, посчитав это глупой затеей. Летопись собственной жизни в какой-то миг показалась мне заранее написанным самому себе некрологом. И вместо ведения дневника я начал коллекционировать афоризмы и цитаты великих людей. Чужую мудрость пытался использовать в жизни. Мне казалось, что это прибавляет важности моей персоне в глазах других людей. Прошло несколько лет, прежде чем я понял, что живые мысли мертвых людей не всегда подходят для моей жизни, как не всегда они подходят и для других жизней и судеб.

Позже я начал пописывать короткие рассказы. Писал для себя и никому их не показывал. Считал, что показать – значит, вынести свое внутреннее «я» на всеобщее обозрение. Для меня тогда, в те смутные времена это было равносильно тому, чтобы раздеться догола на чужих глазах. Пусть в небольшом масштабе, при одном-другом человеке, что сути не меняет. Раздеваться было стыдно. Потом прошло – видимо, привычка способна побеждать стыд, надо лишь дать ей время.

Постепенно во мне открылся относительный талант, которого вполне хватило для устройства на работу корреспондентом в местную газету. Штат «районки» был небольшой, «струе свежей крови» в виде меня там были рады. Работа мне нравилась. Она оказалась несложной и позволяла глубже окунуться в жизнь.

Работая там, я чувствовал себя счастливым человеком.

111

Я закрылся в своем кабинете, положил перед собой блокнот и принялся бездумно выводить на его странице шариковой ручкой крохотные рожицы полулюдей-получертиков. Рисунки выходили не забавными, как обычно, а на удивление злыми. Чертики будто злились на меня за то, что я не мог разгадать заданную мне утром загадку.

Что за девушка звонила мне?

Может, речь шла об услуге? Я напрягал память, силясь вспомнить, кто и когда мог оказать мне услугу и теперь, когда я все позабыл, потребовать что-то взамен. Уже несколько лет моя жизнь протекала так вяло, что у меня не было потребности ни в каких услугах. Но даже если предположить такое, почему девушка не сказала об этом прямо, а сыпала туманными фразами? Отчего не потребовала ничего сразу, а лишь предупредила, что время все узнать еще придет?

Когда человек напоминает тебе об услуге, это означает, что он просит о возвращении долга немедленно.

Иначе нет смысла напоминать об этом. Даже банки с их дотошными клерками не пристают с напоминаниями раньше срока. Значит, дело не в услуге. Мучительно пребывать в неведении и не иметь возможности влиять на происходящее. Остается только ждать и зависеть от событий, свершившихся по милости других. Рамки, ограничивающие внутреннюю свободу человека, тогда сужаются до предельных размеров. Даже узник в тюрьме более свободен, если в его жизни нет неясности.

В моей жизни она появилась.

110

Телефон зазвонил после обеда. Я поднял трубку и по обыкновению, как всегда на работе, представился.

– Ну что, доделал свои дела? – буднично, словно мы были приятелями и подобные разговоры являлись для нас самым обыкновенным делом, спросила девушка.

– Да, но теперь у меня появились другие дела.

– Не будь врединой. Дела не возникают просто так. Ты, наверное, нарочно их придумал? Чтобы не разговаривать со мной…

– Вы уверены, что знаете, кому звоните?

– О да, уверена. Я знаю тебя, а ты знаешь меня. Мы с тобой близкие знакомые, давние приятели. Я же тебе говорила…

– Простите, но я вас не узнаю и не хочу с вами разговаривать.

– А я уверена, что хочешь. Брось, нет ничего особенного в том, чтобы просто поболтать. Тебя это ни к чему не обязывает. И ты не обязан раскрывать мне секреты, если они у тебя есть.

– Секреты? Пока секрет есть только у вас – некий долг, как вы сказали. Что же это за долг? По вашему, я вам что-то задолжал, не так ли?

– Ах, вот что тебя беспокоит, – звонко рассмеялась девушка. – Да, задолжал. Но время отдать долг еще не наступило.

– Когда же оно наступит?

– Не волнуйся, ты узнаешь об этом.