С 1928 года жизнь управляющего золотого рудника на Аляске Джона Литтлпейджа поворачивается на 180 градусов. Высококлассный горный инженер, отец двоих детей, в 33 года поддается на уговоры Советского представителя Серебровского и заключает двухлетний контракт с Советским трестом "Главзолото". Литтлпейдж и не подозревал, что проработает в СССР около десяти лет и внесет весомый вклад в развитие Советской золотодобычи, ибо по его словам, когда Литтлпейдж впервые ознакомился с рудниками в СССР, то увидел, что наша золодотобыча была в зачаточном и архаичном состоянии, без использования какой-либо передовой техники.
Знаешь, читатель, более странных воспоминаний я пожалуй и не читал. При изучении сей книги у меня возникло такое чувство, что ее писали как минимум два человека. Причем один из них был умником, а другой дураком. Один из них долго жил в Сталинском СССР, а другой не прожил в нашей стране и месяца. Читаешь, прям как известное письмо из детского мультфильма "Трое из Простоквашино".
"То лапы ломит, то хвост отваливается".
Впрочем, хватит интриги, я буду много цитировать Литтлпейджа, ибо его текст местами занятен и очень умен, местами смешон, а порой и просто абсурден.
Маленькая ремарка, с самого начала меня удивило то, как его нашли в США и подписали к себе на службу Советские руководители.
"Серебровский приехал в Соединенные Штаты не впервые; он уже побывал в нашей стране в качестве главы советской нефтяной промышленности. Но в 1927 году у него было совершенно другое поручение, и он решил представляться просто профессором Московской горной академии, командированным в Соединенные Штаты для изучения технологии горных работ. Именно в этой роли он и появился на Аляске, и только в этом качестве я его знал...
В то время советскому гражданину было трудно получить американскую визу; в России не было ни консульства нашего, ни посольства. Но у Серебровского были влиятельные американские друзья. Он телеграфировал управляющим компании «Стандард Ойл», которые знали его как директора советской нефтедобывающей компании, и попросил помочь в получении визы от нашего парижского посольства. Когда он прибыл в Париж, управляющие «Стандард Ойл» оказали ему всяческую помощь, и американский посол принял его любезно и поручил консулату выдать визу без задержки."
Однако, старый большевик, глава нефтяной и золотодобывающей отрасли СССР свободно общается с управленцами из рокфеллеровского "Стандард Ойл" и они помогают ему получить визу и свести Серебровского с Литтлпейджем.
У меня, как у пытливого человека, возникло несколько вопросов, которые, увы, останутся без ответов.
На каком уровне все это согласовывалось?
Чем пришлось жертвовать руководителям СССР взамен на такую расположенность американских магнатов?
Насколько плотными были контакты Серебровского с американскими магнатами?
Добавим лишь, что Серебровский был осужден и в 1938 году расстрелян. Позже его реабилитируют, а автор книги отзывается о нем в лестных тонах, считая того очень грамотным и умным руководителем
По тексту воспоминаний чувствуется, что Литтлпейдж фанат своего дела. Многие его поступки чисто по-человечески вызывают уважение. Он свободно курсирует по разрушенным объектам, ползает вместе с рабочими по шахтам и тут же учит русский язык, на котором через пару лет свободно начинает говорить без переводчика. Да, в силу территориального расположения шахт и рудников, он довольно часто взаимодействует с представителями местных кочевых племен (территория нынешнего Казахстана и земли граничащие с Монголией и Китаем). Естественно, его поражают их обычаи, верования, отсутствие у них медицины. Литтлпейдж становится свидетелем того, как Советская власть пытается сломать эту архаику, рабство, многоженство и кочевую жизнь этих людей.
О многом рассказывает автор, но в его тексте порой встречается откровенная "клюква", при чтении которой закрадываются мысли, быть может это поздние вставки?
"Кстати, русские пельмени — лучшая еда, какую только можно придумать для холодной страны, где у каждого есть самовар. Тесто тонко раскатывают, режут на подходящие по размеру и форме кусочки и сворачивают вокруг специально приготовленного мясного фарша. Затем пельмени замораживают и, путешествуя по стране, человек берет с собой мешок пельменей и незаменимый самовар. При любой погоде самовар закипает за десять минут, затем внутрь бросают нужное количество пельменей, и через три - четыре минуты готово горячее блюдо. Из воды, в которой варят пельмени, получается неплохой бульон."
Ребят, если вы до сих пор варите пельмени в самоваре, то напишите, чтобы и я был в курсе всех новинок кулинарии.
И не тяжело ли таскать самовар с собой в офис?
Ну, а если серьезно, то нужно искать первоисточник на английском.
Может это был котелок?
Или на худой конец, чайник. В чайнике приходилось варить, чего скрывать.
Или это поздняя вставка в стиле "водка, медведи, балалайка"?
А вы что-нибудь слышали о казаках, которые ждут целый год Троицу, а затем напиваются и решают все накопленные обиды в массовых драках "гармошка на гармошку"?
"По мере приближения к казацкой деревне мы издалека увидели будто бы пыльную бурю. На ближней дистанции это оказалась всеобщая свалка, где принимали участие практически все мужчины и женщины в деревне.
Оружием служило все, что попадалось под руку, включая немаленькие камни, а также балалайки и гармошки, на которых, видимо, играли, пока не началось сражение. Когда волнение улеглось, мы спросили участников, в чем дело, и узнали, что день соответствует крупному церковному празднику — Троице — когда по традиции положено решать разногласия, накопившиеся среди родственников, друзей и соседей.
... Все шли в церковь, отстаивали службу, увлеченно или не очень, затем возвращались домой, сворачивали ковры до следующего года и начинали навещать друг друга, из дома в дом.
Везде непременно подавали крепкие напитки, и после нескольких визитов водка оказывала свое действие. Когда все напивались достаточно для поставленной цели, начинали припоминать споры предыдущего года, оскорбления и обиды, оставшиеся без ответа. Они доводили себя до белого каления, тут-то и начиналась драка.
По традиции, всеобщая свалка продолжалась днем и вечером первого дня и утром второго, с перерывами, разумеется, на подкрепление в виде напитков. Предполагалось, что к вечеру второго дня все протрезвеют и забудут свои разногласия до следующего года."
Ну, то что массовые драки - это народная забава, можно увидеть на примере из замечательного Советского фильма "Рожденная революцией" где главному герою даже деньги платят, дабы он представлял в "боях" ту или иную деревню, но чтобы именно на Троицу все дрались со всеми и решали так свои годичные споры, о таком не слышал и не читал.
Самое удивительное, на контрасте с такой "клюквой", в тексте Литтлпейджа сквозит уважение к Советским людям, он пытается разобраться в социальных процессах, происходящих в стране, его поражают просторы Сибири, он читает много книг по истории России, и даже изучает дореволюционные работы Джорджа Кеннана о сибирской ссылке и каторге. И здесь же в тексте встречается откровенная ерунда. Вот поэтому я говорил в начале рецензии, что при прочтении книги возникает такое чувство, что ее писали два или три человека, либо позже были сделаны вставки.
А теперь, читатель, о самом главном.
В конце 30-х годов ХХ-го века на весь мир прогремели Московские судебные процессы над предателями и перерожденцами, которые пытались путем контрреволюционного переворота установить в СССР буржуазное правительство на подобие того, что случилось в 1991 году.
И чего только недалекие антисоветчики не писали и не придумывали, дабы замазать и извратить главные идеи этих процессов. И дескать Сталин "кровавый маньяк" боялся за свое кресло и так устранял своих конкурентов. И что все обвинения в попытках госпереворота надуманы, а обвиняемых избивали, пытали и обманным путем, обещая жизнь, заставляли признаваться в несуществующем заговоре. Даже выпустили книгу с "философией", которая заключается в том, что все обвиняемые были неистовыми большевиками и в целях правильности линии партии будучи невиновными, пошли на эту голгофу. Эх, горы мусора написали ради того, чтобы замазать тему о реальных группировках в партии, которые всеми путями рвались к власти.
Я долго думал, читатель, пересказать текст Литтлпейджа своими словами? И понял, что нужно обязательно дать большой отрывок из его воспоминаний, где американский инженер лично сталкивается с коррупцией и саботажем в верхних эшелонах Совесткой власти.
Итак, начало 30-х годов, Литтлпейдж, зарекомендовал себя отличным спецом и его просят разобраться с медными рудниками на Урале, которые не выдают даже минимальной выработки. Американский инженер по приезде на рудники увидел развал, нехватку оборудования и абсолютную неправильность при разработке рудников.
А теперь, друзья, предоставим слово Литтлпейджау. Я лично читал его текст не отрываясь, как какой-то политический триллер из Советской реальности.
"Наша комиссия посетила практически все большие медные рудники на Урале и тщательно их проинспектировала. Мы обнаружили, что условия практически везде были примерно такие же, как в Калате. Над рудниками висела мрачная атмосфера пораженчества, которая для меня оказалась непривычной, по опыту пребывания в России. Мы потратили некоторое время, обрабатывая собранные данные, и, наконец, представили свой доклад Серебровскому.
В июле 1931 года, после того как Серебровский изучил доклад нашей комиссии о существующих условиях, он решил направить меня в Калату главным инженером, посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать с тем крупным месторождением. Вместе со мной послали и русского управляющего-коммуниста, у которого не было специальных горных знаний, но была власть и, очевидно, разрешение предоставить мне свободу действий. С самого начала управляющий не доставлял никаких хлопот и отличался достаточным здравым смыслом, чтобы не мешать людям со специальным образованием.
Через пять месяцев я решил, что могу с легким сердцем покинуть месторождение. Семь американских инженеров продолжали работать и, хотя оставались в затруднительном положении из-за незнания русского языка, получили возможность донести свои идеи и работать по-настоящему, чего, собственно, и хотели.
Рудники и завод были полностью реорганизованы; не наблюдалось причин, почему бы не поддерживать производство на том уровне, которого мы добились.
Я написал детальные инструкции по будущей работе, в чем мне помогли семь американских инженеров. Я подробно объяснил их русским инженерам и управляющему-коммунисту, который понемногу начал разбираться в горном деле. Он заверил меня, что моим указаниям будут следовать неукоснительно, и я уехал, довольный собой, с чувством выполненного долга. Не только заметно улучшились производственные показатели этих рудников, но — тешил я себя мыслью — заложена прочная основа для постоянного прогресса в будущем. Никогда я не питал таких радужных надежд по поводу развития советского проекта, как покидая Калату.
Весной 1931 года, поработав в напряженном режиме несколько месяцев, я решил провести короткий отпуск в Европе; «выйти ненадолго», как иностранцы в России обычно описывают такую поездку. Я запросил разрешение у Серебровского, и тот спросил, не смогу ли я совместить отдых с работой. Он сообщил мне, что в Берлин отправляется большая закупочная комиссия, под руководством Юрия Пятакова, который, как читатель помнит, был тогда заместителем наркома тяжелой промышленности. Предполагаемые закупки включали кое-какое дорогое горное оборудование, и он предложил мне консультировать комиссию при этих закупках.
Я согласился и прибыл в Берлин почти одновременно с комиссией. Оказалось, в ней около пятидесяти человек, во главе находилось несколько известных коммунистических политиков, председателем был Пятаков, а остальные — секретари, чиновники и технические советники. Было еще два американских инженера, для консультаций по другим закупкам, не горного оборудования.
Русские члены комиссии, казалось, были не в восторге от моего появления; такое отношение напомнило мне слухи о враждебности между Пятаковым и Серебровским, и я решил, будто их холодность связана с тем, что меня сочли человеком Серебровского. Я сказал, что Серебровский просил меня утверждать каждую покупку горного оборудования, и они согласились на мои консультации.
Помимо всего прочего, комиссия подала наши заявки на несколько десятков шахтных подъемников, от сотни до тысячи лошадиных сил. Обычно подъемники состоят из барабана, трансмиссионной передачи, подшипников, тормозов и прочего, смонтированы на балке двутаврового сечения или широкополочной балке двутаврового сечения.
Комиссия затребовала оценку на основе количества пфеннигов за килограмм. С предложениями выступило несколько концернов, но наблюдалось заметное различие — порядка пяти или шести пфеннигов за килограмм — между большинством предложений и двумя, которые запросили минимальную цену. Из-за таких различий я стал внимательно просматривать спецификации и обнаружил, что фирмы, предложившие самую низкую цену, заменили легкие стальные основания, указанные в исходных спецификациях, на чугунные, так что будь их предложения приняты, русским пришлось бы в действительности заплатить больше, потому что чугунные основания значительно тяжелее легких стальных, но при оценке в пфеннигах за килограмм казалось, что плата меньше.
Мне это показалось очевидным трюком, и я был, естественно, рад такому разоблачению. Я сообщил сведения русским членам комиссии не без самодовольства. К моему изумлению, русские остались недовольны. Они даже оказали немалое давление, чтобы я одобрил сделку, якобы я не понял, что требовалось.
Я-то знал, что ошибки не было, и не мог понять, откуда такое отношение. Наконец, я им сказал, пусть покупают эти подъемники под свою ответственность, а я прослежу, чтобы мое противоположное мнение было записано в протоколе.
Только после угрозы они прекратили свои предложения.
От этого инцидента у меня остался неприятный привкус. Либо русские были слишком горды, чтобы признать, что просмотрели очевидную подмену в спецификациях, либо не обошлось без каких-то личных причин. Может быть, мошенничество, думал я. Если бы я не обнаружил подмену чугуном в спецификациях, комиссия бы вернулась в Москву и продемонстрировала, как успешно она торговалась и сбила цены на шахтные подъемники. В то же время они бы заплатили деньги за бесполезный чугун, и не исключено, что немецкие концерны могли тайно передать кому-то значительные суммы из этой переплаты.
Но я выполнил свой долг, и сделка не состоялась. Комиссия в конце концов закупила подходящие подъемники, и все обошлось благополучно. Я решил никому не рассказывать.
Эпизод уже забылся, и я не вспоминал о нем, пока не поехал домой лечиться весной 1932 года. Вскоре после возвращения в Москву мне сообщили, что медные рудники в Калате находятся в очень плохом состоянии, выработка упала ниже, чем была до реорганизации рудников в прошлом году. Сообщение меня ошеломило; я понять не мог, как за такое короткое время положение могло настолько испортиться, когда при моем отъезде все шло хорошо.
Серебровский попросил меня вернуться в Калату, посмотреть, что можно сделать. Приехав туда, я столкнулся с печальной картиной. Американцы завершили свой двухлетний контракт, который не был возобновлен, и им пришлось уехать домой.
За несколько месяцев до моего прибытия управляющий-коммунист, который учился у меня горному делу, был уволен комиссией, присланной из Свердловска, главного штаба коммунистов на Урале. В докладе комиссии он был назван невежественным и неумелым, безо всяких доказательств, и председатель комиссии по расследованию был назначен его преемником — образ действий весьма подозрительный.
За время прошлого пребывания на руднике мы увеличили производительность шахтных печей до семидесяти восьми тонн на квадратный метр в день; теперь она вновь упала до прежнего выпуска сорок — сорок пять тонн. Хуже, тысячи тонн высококачественной руды были безвозвратно потеряны после введения на двух рудниках методов, против которых я специально предостерегал.
В большом расстройстве я принялся за работу, пытаясь восстановить хоть часть. Атмосфера вокруг показалась мне неприятной и нездоровой. Новый управляющий и его инженеры ходили мрачными, и ясно показывали, что не хотят иметь со мной дело. Дефицит продуктов тогда на Урале был наихудший, рабочие в скверном настроении, я их такими никогда не видел. Жизненные условия также ухудшились, наряду с производительностью.
Я работал, как мог, чтобы снова сдвинуть дело с мертвой точки, но со мной не было семи американских инженеров и дружелюбного управляющего, чтобы помогать мне, как раньше. Однажды я обнаружил, что новый управляющий втайне отменяет почти каждое мое распоряжение. Я понял, что оставаться дольше не имеет смысла, и отправился первым же поездом в Москву. Тогда я был настолько обескуражен, что готов был подать в отставку и навсегда уехать из России.
Приехав в Москву, я рассказал Серебровскому все обнаруженное в Калате, в точности. Он не принял отставки и сказал мне, что я здесь нужен больше, чем когда-либо, чтобы и не думал уезжать. Я возразил, что не вижу смысла работать в России, если люди с рудников отказываются со мной сотрудничать. «Не беспокойтесь об этих людях, — сказал он. — Ими займутся».
Он сразу приступил к расследованию, и вскоре управляющего рудником и нескольких инженеров судили за саботаж. Управляющий получил десять лет, максимальный тюремный срок в России, а инженеры — меньшие сроки.
Свидетельства показали, что они намеренно устранили прежнего управляющего, чтобы вывести рудники из строя.
Я был убежден, что дело здесь в чем-то более серьезном, не просто в маленькой калатской группке, но нельзя же было мне предостерегать Серебровского от видных деятелей его собственной коммунистической партии. В политику я старался никогда не вмешиваться. Однако был настолько уверен, что проблема на самых верхах политической администрации Уральского региона, что согласился остаться в России только после того, как Серебровский пообещал больше не посылать меня на медные рудники Урала.
Была и другая веская причина, по которой я не хотел возвращаться на Урал. Однажды, еще при первом посещении Калаты, шли мы с американским инженером с одного рудника на другой. Несколько минут постояли у штабеля руды вблизи рудника, там силуэты резко вырисовывались на фоне неба. Внезапно рядом засвистели пули, и я бросился искать укрытие. То был бурный период, в советских должностных лиц нередко стреляли, и даже убивали. Честно говоря, я подозревал, что пули предназначались не мне, но, поразмыслив над последующими событиями, засомневался.
Подобные эпизоды прояснились, для меня по крайней мере, после процесса в январе 1937 года, когда Пятаков и его сообщники признали на открытом судебном заседании, что занимались организованным саботажем рудников, железных дорог и других промышленных предприятий с начала 1931 года. Через несколько недель после окончания процесса, на котором Пятакова приговорили к расстрелу, секретарь партийной организации Урала Кабаков, близкий союзник Пятакова, был арестован по обвинению в соучастии в том же заговоре.
Я особенно заинтересовался той частью признаний Пятакова, где описывались его действия в Берлине в 1931 году, когда он возглавлял закупочную комиссию, в которую я был приписан в качестве технического консультанта. И тогда мне стало ясно, почему русские в окружении Пятакова не обрадовались, когда я обнаружил, что немецкие концерны поменяли легкую сталь на чугун в спецификациях на шахтные подъемники.
Пятаков признался, что антисталинским заговорщикам, во главе со Львом Троцким, бывшим военным комиссаром, отправленным в ссылку, требовалась иностранная валюта, финансировать их деятельность за рубежом. Внутри России, где многие заговорщики занимали важные посты, сказал он, добыть деньги не было проблемой, но советские бумажные деньги не котировались за границей. Сын Троцкого, Седов, по словам Пятакова, разработал план, как получить иностранную валюту, не вызывая подозрений.
На процессе Пятаков показал, что встретил Седова в Берлине в 1931 году в ресторане вблизи зоопарка, по договоренности. Он добавил: «Седов сказал, что от меня требуется только одно, а именно, разместить как можно больше заказов в двух немецких фирмах, а после он, Седов, организует, чтобы они передали необходимые суммы, имея в виду, что мне не следует слишком внимательно присматриваться к ценам».
На вопрос прокурора Пятаков ответил, что от него не требовали украсть или конвертировать советские деньги, а только разместить как можно больше заказов в названных фирмах. Он сказал, что никаких личных контактов ни с кем в этих фирмах не поддерживал, все устраивали другие, а от него ничего другого не требовалось, только заказы.
Пятаков показал: «Все получилось очень просто, особенно учитывая мои возможности, и значительное число заказов ушло в эти фирмы». Он добавил, что было легко действовать, не вызывая подозрений, в случае одной из фирм, потому что она пользовалась отличной репутацией, и вопрос был лишь в том, чтобы платить немного большую цену, чем необходимо.
Затем в суде прозвучал такой диалог:
Пятаков: Но что касается другой фирмы, требовалось убеждать и давить, чтобы разместить там заказы.
Прокурор: Следовательно, вы также переплачивали той фирме, в ущерб советскому правительству?"
Пятаков: Да.
Затем Пятаков заявил, что Седов не сказал ему точно, на каких условиях он договаривался, каким способом переводились деньги, только заверил его, что если Пятаков направит заказы в эти фирмы, Седов получит деньги для специального фонда.
Эта часть признания Пятакова — правдоподобное объяснение, на мой взгляд, того, что происходило в Берлине в 1931 году, когда у меня возникли подозрения, почему русские, работающие с Пятаковым, стремились убедить меня одобрить покупку шахтных подъемников, которые были не только слишком дороги, но и бесполезны. Мне было трудно поверить, что те люди — обычные мошенники, потому что они явно не относились к тем типам, которым важнее всего набить свой карман. Но они были закаленными политическими заговорщиками до революции и часто рисковали не меньше ради своей главной цели."
Вот честно, читатель, мое копание в такого рода историях не проходит даром. Порой читаешь текст и трешь глаза от изумления. Литтлпейдж откровенно рассказывает, как он видит саботаж на медных рудниках, пытается все исправить, именно на этих рудниках его никто не слушает, так еще к тому же американского инженера чуть не убивают! Далее, при закупке зарубежного оборудования он становится свидетелем коррупционной схемы, которую на современном новоязе называют "экономикой РОЗ" (распил - откат - занос). А позже узнает, что валютная выручка от этих сделок шла на счета Троцкого и его дружков - "оппозиционеров".
Вот так устроились, оппозиционеры Советской власти, живущие на западе за счет налогов Советского народа.
А сколько таких сделок было, о которых мы не знаем?
Честно говоря, я когда читал, в маленьком шоке прибывал от таких откровений Литтлпейджа. И в очередной раз убедился, что некоторые так называемые жертвы Сталинские репрессии вовсе и не были такими невинными, как их описывает современная антисоветская историография.
Повторим лишь, читатель, что я давно не читал таких книг о СССР, где откровенная русофобская "клюква" перемежается с умными речами американского инженера.
Прям хоть фильм снимай под названием "Особенности национальной золотодобычи".