Договорился с ассистентами, отправил Севаняна к Веронике. Он убеждал себя, что она не настолько близкая знакомая, чтобы отказаться, но отчего-то нервничал. Да и поздно было метаться. Во-первых, никто, кроме него, не стал бы заговаривать зубы Надежде Сергеевне, во-вторых, Ника вдруг так восхищенно посмотрела на него там, в неотложке… Не хотелось терять лицо.
Нет, недостатка в женских восторгах у него не было. У некоторых дамочек молодой врач был чем-то вроде фетиша. Здесь, конечно, не Америка, чтобы девушки в очередь выстраивались за престижным статусом докторской жены и весомым окладом, но кое-какой романтический флер вокруг белого халата сохранялся. Больше, правда, у старушек. С ними просто чаще приходилось иметь дело. Но и молодым девушкам опыт ручного осмотра порой казался чем-то игривым и пикантным. В первые годы работы, по глупости не послушавшись коллег и не удалив страницу с реальным именем из социальных сетей, Паша время от времени получал послания от недавних пациенток. А уж медсестрам и вовсе чуть ли не по должностной инструкции полагалось бросать на врачей томные взгляды и грезить о подвенечном платье. Времени у них на это, конечно, оставалось мало, но не было случая, чтобы Паша зашел в сестринскую и остался без чашечки кофе, домашнего пирожка или радушной улыбки. Разумеется, здравым смыслом он обделен не был и потому мух с котлетами никогда не смешивал.
А Бася Карташова его всегда бесила. Сам не понимал почему. Выходила гулять во двор вся из себя, в белых гольфиках. Кто вообще гуляет в белых гольфиках? Играла с другими мелкими в какую-то дурь, все время у них были альбомы с секретиками, наклейки и прочая девчачья чушь. Два хвоста, круглые щеки под челкой и деловито поджатые губы. И на него смотрела как пионер на тунеядца. И пусть он эти времена не застал, но именно такой ему представлялась советская зануда. Только красного галстука не хватало.
С какой стороны ни глянь, ему следовало наплевать на ее мнение. Мелкая – раз, девчонка – два. Не сказать, чтобы она была очень толстой, но его так разозлило это сюсюканье «Басенька», что он не удержался. Да, пожалуй, погорячился. И в какие-то моменты ему даже становилось жаль ее. Но только Паша думал о том, чтобы как-то сгладить свою вину, как Ника бросала на него свой фирменный презрительный взгляд, он чувствовал себя последним нищебродом и от злости выкидывал очередной фортель.
Она была не виновата, что ей так повезло с отчимом и мамой. Его и младшую сестру Катю мама воспитывала одна, как и все в девяностые, впахивала на трех работах, и вся родительская любовь выливалась в раздраженные «Ешь!», «Иди спать!», «Выключи телевизор» или «Опять двойка?! А ну, поди сюда, скотина такая!» И он шел, только не к маме, а в гаражи, где они с пацанами жгли покрышки, строили убежище и хоронили дохлого голубя. И как назло, всякий раз, когда Паша нес найденную почившую зверушку на импровизированное кладбище, ему попадалась Карташова. И смотрела на него с таким омерзением, как будто он животину сам убил и собирался съесть.
А потом Паша с диким трудом окончил школу и чудом поступил в мед. Мама с недоверием относилась к сыну, который вдруг стал проводить ночи напролет за учебниками и даже бросил курить. Но боялась сглазить и не трогала. Заикнулась пару раз, что не стоит пытаться, а лучше попробовать, как сын тети Вали, на машиниста, но Паша уже сел на своего конька. И поступил. С каким-то даже остервенением. Выкусите, мол. Не ожидали?