Цитаты из книг автора «Дарья Бобылёва»

бабушка сюда не приезжала, и большой дом, как его называли, для жизни был

ду спустя впереди опять мелькнула и тут же спряталась смутная тень. И опять. С каждым разом тень оказывалась все ближе, но при этом ее никак не получалось толком разглядеть. Покажись, со злостью подумал Никита, так-то все пугать умеют, а ты покажись, вот тогда и узнаем, стоит ли тебя бояться.

По ночам Ромочке очень мешал всякий-разный, который давно уже поселился в опустевшей маминой комнате – совсем маленький, телом напоминающий человечка, а лицом – сову. Он громко цокал по полу коготками, все двигал, гремел посудой, сдергивал зачем-то занавески на пол. Ромочка гонял его топотом и криками, а утром просыпался с крепчайшими колтунами в волосах – так человечек мстил.

А для чего люди на дачу ездят? Чтобы ото всех спрятаться. Тут ты дважды огорожен – участком и домиком еще. Существуй как хочешь. Это не отдых, для отдыха на море катаются. А дача не для того, здесь теперь особая порода живет – дачные люди. Вот ты сюда зачем ездил? – Бу… бухать, – честно ответил Никита. – Вот. Спрятался ото всех и бухаешь. Тут укрытие, тут логово. Для тех, кто не успевает. За жизнью, и вообще, сейчас время такое быстрое… И всем ты должен. Успешным должен быть, счастливым, должен соответствовать. Не каждому же это нравится, мне вот не нравится, например.

У реки даже дышалось легче. Валерыч неловко спустился по осыпающейся глинистой земле, выматерился, когда его куснул в пятку зеленый осколок пивного стекла, вмурованный в берег. Сидели же тут раньше люди, нормальные люди, пили, били

Пряничный дом Знакомы они были с детского сада, изучили друг друга до последней складочки и даже обычные свои имена синхронно исковеркали в приступе подросткового неприятия – стали Дэнчиком и Стасей. Оба никак не могли понять – хотя, конечно, вслух такое не обсуждали, – чем же считать их удобное взаимодополнение, дружбой или уже, что называется, отношениями. Спали они друг с другом скорее просто в силу разнополости. Стасе в этих самых отношениях не хватало глубины, страсти, о которых она столько слышала и читала, а Дэнчику в ней самой не хватало шика, ослепительности, чтобы раз – и сбило с ног, и «смотрите все, это моя девушка». Но вместе было так привычно, и уютно, и взаимовыгодно, что Стася уже была согласна и замуж когда-нибудь за Дэнчика выйти, если настоящей любви так и не подвернется.

– Понял, – и Никита снова ее погладил. – Павлов, – нахмурилась Катя. – Вот тебе обязательно дружбу всяким таким портить? Но Никите отчего-то вдруг показалось, что именно всяким таким и можно разорвать крученую красную нить, уничтожить трудноуловимую Катину связь с тем пугающим миром, где водились безглазый леший, горящая Полудница, подменыши-людоеды… Чтобы она стала обыкновенной женщиной, которую он, обыкновенный мужчина, хочет. И он решил, что да, обязательно. Наверное, Катя тоже это почувствовала, потому что она сама, продолжая ворчать, протянула руки, прижалась к нему. Она оказалась горячей со сна, совсем худой, с кожей суховатой и гладкой, как бумага, которую он все боялся поранить случайно, порвать кое-как подстриженными ногтями. Катя проснулась, когда уже стемнело, и тут же почувствовала к посапывающему рядом Никите неприязнь, обильно приправленную стыдом. Стало так неловко, и вспомнилось, что вовсе он не красавец и умом нельзя сказать, что блещет, и руки у него слишком длинные. А главное – он же пьет. Катин папа тоже любил выпить, иногда, но крепко – ведь пришлось же ей как-то, совсем еще маленькой, тащить его в дачу на собственном горбу. Даже пьяный папа становился чужим и противным, а тут – целый Павлов, известный всем Вьюркам пьяница и лоботряс. Симпатия к Никите улетучивалась так стремительно, что даже запах его казался теперь неприятным. Говорила же, что не надо все портить. И не ему первому говорила, с тем же результатом – ну не понимают мужики таких вещей. Ведь если являешься стороной принимающей, а не проникающей, все гораздо сложнее… Катя потихоньку включила фонарик, направила его на окно и по

утылки. И мусор раньше валялся по всему берегу – прогоревшие мангалы, бумажки, пакеты, окурки. Куда вы дели весь мусор, чуть не заплакал от негодования Валерыч, нормальный человеческий мусор, чем он-то вам помешал, твари вы проклятые, уборщики, чистильщики, хотите, значит, чтобы и следа от прежней жизни не осталось? Уцелевший бутылочный осколок казался чудом, и Валерыч готов был простить ему раскромсанную пятку за одно только напоминание о том, что действительно было время, когда из Вьюрков можно было беспрепятственно уйти, а сюда, на берег реки Сушки, приезжали люди, веселились, ели шашлыки, из машин лилась, как теплая водка, душевная музыка…

И не ему первому говорила, с тем же результатом – ну не понимают мужики таких вещей. Ведь если являешься стороной принимающей, а не проникающей, все гораздо сложнее…

Он неожиданно понял, что действительно ничего не знает о Кате, даже фамилию ее никогда не слышал. Симпатичная соседка обернулась вдруг человеком без свойств, сквозь тонкую оболочку ее привычного облика проступила пугающая неизвестность.