Перевел с италианского размером подлинника

Дмитрий Мин.

Москва

1855

Предисловие

Прошло более десяти лет с тех пор, как я впервые решился испытать свои силы в переводе Divina Commedia Данта Алигиери. Вначале я не имел намерения переводить ее вполне; но только в виде опыта перелагал на русский язык те места, которые, при чтении бессмертной поэмы, наиболее поражали меня своим величием. Мало-помалу, однако ж, по мере изучения Divina Commedia, и чувствуя, что был в силах преодолеть, по крайней мере отчасти, одну из важнейших преград в трудном деле – размер подлинника, я успел в течении двух лет окончить перевод первой части Дантовой Поэмы – Ада. Более нежели кто-нибудь сознавая всю слабость моего труда, я долго скрывал его под спудом, пока наконец ободрительные суждения друзей моих, которым читал я отрывки из своего перевода, а еще более необыкновенно-лестный отзыв г. профессора С. П. Шевырева заставили меня в 1841 г. в первый раз представить на суд публики с V песнию Ада, помещенною в том же году в Москвитянине. После того я напечатал еще отрывок в Современнике, издававшемся г. Плетневым, и наконец, в 1849 году, XXI и XXII песни в Москвитянине.

Убедившись, что труд мой не совсем ничтожен и если не имеет в себе никаких особенных достоинств, то по крайней мере довольно близок к подлиннику, я теперь решаюсь вполне представить его на суд любителей и знатоков такого колоссального творения, какова Divna Соттedia Данта Алигиери.

Считаю нужным сказать несколько слов о самом издании моего перевода.

Такой поэт, как Данте, отразивший в своем создании, как в зеркале, все идеи и верования своего времени, исполненный стольких отношений ко всем отраслям тогдашнего знания, не может быть понятен без объяснения множества намеков, в его поэме встречающихся: намеков исторических, богословских, философских, астрономических и т. д. Потому все лучшие издания Дантовой Поэмы, даже в Италии, и особенно в Германии, где изучение Данта сделалось почти всеобщим, всегда сопровождаются комментарием более или менее многосторонним. Но составление комментария дело чрезвычайно трудное: кроме глубокого изучения самого поэта, его языка, его воззрений на мир и человечество, оно требует основательного знания истории века, этого в высшей степени замечательного времени, когда возникла страшная борьба идей, борьба между духовною и светскою властью. Кроме того, Данте есть поэт мистический; основную идею его поэмы различные комментаторы и переводчики понимают и объясняют различно.

Не имея столько обширных сведений, не изучив поэта до такой глубины, я никак не беру на себя обязанности, передавая слабую копию с бессмертного оригинала, быть в то же время и его истолкователем. Я ограничусь присоединением только тех объяснений, без которых читатель не знаток не в силах уразуметь создание в высшей степени самобытное, и, следственно, не в состоянии наслаждаться его красотами. Объяснения эти будут состоять большею частью в указаниях исторических, географических и некоторых других, касающихся до науки того времени, особенно астрономии, физики и натуральной истории. Главными руководителями в этом деле мне будут немецкие переводчики и толкователи: Карл Витте, Вагнер, Каннегиссер и в особенности Копишь и Филалетес (принц Іоанн Саксонский). Где нужно, я буду делать цитаты из Библии, сличая их с Вульгатою – источником, из которого Данте черпал так обильно. Что касается до мистицизма Поэмы Дантовой, я приведу по возможности кратко только те объяснения, которые наиболее приняты, не вдаваясь ни в какие собственные предположения.

Наконец, большей части изданий и переводов Данта обыкновенно предшествуют жизнь поэта и история его времени. Как ни важны эти пособия для ясного уразумения дивно таинственного творения, я не могу в настоящее время присоединить их к изданию моего перевода; впрочем не отказываюсь и от этого труда, если бы интерес, возбужденный моим переводом, потребовал его от меня.

Вполне счастливым почту себя, если мой перевод, как ни бесцветен он перед недосягаемыми красотами подлинника, хотя на столько удержит за собою отблеск его величия, что в читателе, не наслаждавшемся красотами Divina Commedia в подлиннике, возбудит желание изучить ее в оригинале. Изучение же Данта для людей, любящих и постигающих изящное и великое, доставляет такое же наслаждение, как и чтение других поэтов-гениев: Гомера, Эсхила, Шекспира и Гёте.

Предоставляю судить людям, более меня сведущим, умел ли я удержать в моем переводе хотя слабую искру того божественного огня, которым освещено гигантское здание, – та поэма, которую так удачно сравнил Филалетес с готическим собором, фантастически-причудливым в подробностях, дивно-прекрасным, величаво-торжественным в целом. Не страшусь строгого приговора ученой критики, уевшая себя мыслью, что я первый решился переложить размером подлинника часть бессмертного творения на русский язык, так способный к воспроизведению всего великого. Но ужасаясь мысли, что дерзким подвигом оскорбил тень поэта, обращаюсь к ней его же словами:

 
Vagliami 'l lungo studio e 'l grande amore,
Che m'han fatto cercar lo tuo volume.
 

Inf. Cant I, 83–84.

Песнь I

Содержание. Уклонившись в глубоком сне с прямой дороги, Данте пробуждается в темном лесу, при слабом мерцании месяца идет далее и, перед дневным рассветом, достигает подошвы холма, которого вершина освещена восходящим солнцем. Отдохнув от усталости, поэт восходит на холм; но три чудовища – Барс с пестрою шкурою, голодный Лев и тощая Волчица, преграждают ему дорогу. Последняя до того устрашает Данта, что он уже готов возвратиться в лес, как внезапно появляется тень Виргилия. Данте умоляет ее о помощи. Виргилий, в утешение ему, предсказывает, что Волчица, там его испугавшая, скоро погибнет от Пса, и, для выведения его из темного леса, предлагает ему себя в вожатые в странствии его через Ад и Чистилище, прибавляя, что если он пожелает взойти потом на Небо, то найдет себе вожатую, стократ его достойнейшую. Данте принимает его предложение и следует за ним.

 
1. В средине нашей жизненной дороги,^[1]
Объятый сном, я в темный лес вступил,^[2]
Путь истинный утратив в час тревоги.
 
 
4. Ах! тяжело сказать, как страшен был
Сей лес, столь дикий, столь густой и лютый,^[3]
Что в мыслях он мой страх возобновил.^[4]
 
 
7. И смерть лишь малым горше этой смуты!^[5]
Но чтоб сказать о благости небес,
Все расскажу, что видел в те минуты.^[6]
 
 
10. И сам не знаю, как вошел я в лес:
В такой глубокий сон я погрузился^[7]
В тот миг, когда путь истинный исчез.
 
 
13. Когда ж вблизи холма я пробудился,^[8]
Где той юдоли положен предел,^[9]
В которой ужас в сердце мне вселился, —
 
 
16. Я, вверх взглянув, главу холма узрел
В лучах планеты, что прямой дорогой^[10]
Ведет людей к свершенью добрых дел.
 
 
19. Тогда на время смолк мой страх, так много.
Над морем сердца бушевавший в ночь,
Что протекла с толикою тревогой.^[11]
 
 
22. И как успевши бурю превозмочь,
Ступив чуть дышащий на брег из моря,
С опасных волн очей не сводит прочь:
 
 
25. Так я, в душе еще со страхом споря,
Взглянул назад и взор вперил туда,^[12]
Где из живых никто не шел без горя.
 
 
28. И отдохнув в пустыне от труда,
Я вновь пошел, и мой оплот опорный
В ноге, стоящей ниже, был всегда.^[13]
 
 
31. И вот, почти в начале крути горной,
Покрытый пестрой шкурою, кружась,
Несется Барс и легкий и проворный.^[14]
 
 
34. Чудовище не убегало с глаз;
Но до того мне путь мой преграждало,
Что вниз сбежать я помышлял не раз.
37. Уж день светал, и солнце в путь вступало
С толпою звезд, как в миг, когда оно
Вдруг от любви божественной прияло
 
 
40. Свой первый ход, красой озарено;^[15]
И все надеждою тогда мне льстило:
Животного роскошное руно,
 
 
43. Час утренний и юное светило.^[16]
Но снова страх мне в сердце пробудил
Свирепый Лев, представший с гордой силой.^[17]
 
 
46. Он на меня, казалось, выходил,
Голодный, злой, с главою величавой,
И, мнилось, воздух в трепет приводил.
 
 
49. Он шел с Волчицей, тощей и лукавой,^[18]
Что, в худобе полна желаний всех,
Для многих в жизни сей была отравой.
 
 
52. Она являла столько мне помех,
Что, устрашен наружностью суровой,
Терял надежду я взойти наверх.
 
 
55. И как скупец, копить всегда готовый,
Когда придет утраты страшный час,
Грустит и плачет с каждой мыслью новой:
 
 
58. Так зверь во мне спокойствие потряс,
И, идя мне на встречу, гнал всечасно
Меня в тот край, где солнца луч угас.
 
 
61. Пока стремглав я падал в мрак ужасный,
Глазам моим предстал нежданный друг,
От долгого молчания безгласный.^[19]
 
 
64. «Помилуй ты меня!» вскричал я вдруг,^[20]
Когда узрел его в пустынном поле,
«О кто б ты ни был: человек, иль дух?»
 
 
67. И он: «Я дух, не человек я боле;
Родителей Ломбардцев я имел,^[21]
Но в Мантуе рожденных в бедной доле.
 
 
70. Sub Julio я поздно свет узрел,^[22]
И в Риме жил в век Августов счастливый;
Во дни богов в лжеверье я коснел.^[23]
 
 
73. Я был поэт, и мной воспет правдивый
Анхизов сын, воздвигший новый град,
Когда сожжен был Илион кичливый.
 
 
76. Но ты зачем бежишь в сей мрак назад?
Что не спешишь на радостные горы,
К началу и причине всех отрад?^[24]»
 
 
79. – «О, ты ль Виргилий, тот поток, который
Рекой широкой катит волны слов?»
Я отвечал, склонив стыдливо взоры.^[25]
 
 
82. «О дивный свет, о честь других певцов!
Будь благ ко мне за долгое ученье
И за любовь к красе твоих стихов.
 
 
85. Ты автор мой, наставник в песнопенье;
Ты был один, у коего я взял
Прекрасный стиль, снискавший мне хваленье.^[26]
 
 
88. Взгляни: вот зверь, пред ним же я бежал….
Спаси меня, о мудрый, в сей долине….
Он в жилах, в сердце кровь мне взволновал.
 
 
91. – «Держать ты должен путь другой отныне,»
Он отвечал, увидев скорбь мою,
«Коль умереть не хочешь здесь в пустыне.
 
 
94. Сей лютый зверь, смутивший грудь твою,
В пути своем других не пропускает,
Но, путь пресекши, губит всех в бою.
 
 
97. И свойством он столь вредным обладает,
Что, в алчности ничем не утолен,
Вслед за едой еще сильней толкает.
 
 
100. Он с множеством животных сопряжен,
И с многими еще совокупится;
Но близок Пес, пред кем издохнет он.^[27]
 
 
103. Не медь с землей Псу в пищу обратится,^[28]
Но добродетель, мудрость и любовь;
Меж Фельтро и меж Фельтро Пес родится.^[29]
 
 
106. Италию рабу спасет он вновь,^[30]
В честь коей дева умерла Камилла,
Турн, Эвриад и Низ пролили кровь.
 
 
109. Из града в град помчит Волчицу сила,
Доколь ее не заключит в аду,
Откуда зависть в мир ее пустила.^[31]
 
 
113. Так верь же мне не к своему вреду:
Иди за мною; в область роковую,
Твой вождь, отсель тебя я поведу.
 
 
115. Услышишь скорбь отчаянную, злую;^[32]
Сонм древних душ увидишь в той стране,
Вотще зовущих смерть себе вторую.
 
 
118. Узришь и тих, которые в огне^[33]
Живут надеждою, что к эмпирею
Когда-нибудь взнесутся и они.
 
 
121. Но в эмпиреи я ввесть тебя не смею:
Там есть душа достойнее стократ;^[34]
Я, разлучась, тебя оставлю с нею.
 
 
124. Зане Монарх, чью власть как супостат^[35]
Я не познал, мне ныне воспрещает
Ввести тебя в Его священный град.^[36]
 
 
127. Он Царь везде, но там Он управляет:^[37]
Там град Его и неприступный свет;
О счастлив тот, кто в град Его вступает!»
 
 
130. И я: «Молю я сам тебя, поэт,
Тем Господом, Его ж ты не прославил, —
Да избегу и сих и горших бед,^[38] —
 
 
133. Веди в тот край, куда ты путь направил:
И вознесусь к вратам Петра святым,^[39]
И тех узрю, чью скорбь ты мне представил».
 
 
136. Здесь он пошел, и я во след за ним.