Не издевался, – продолжил Луша, – но и ни разу не вступился за меня. Ни разу не сказал, что это неправильно, что не стоит так делать. Надо мной смеялись, пинали портфель, вымочили его в чём-то гадком и липком, приговаривая: «Луша – вертикальная лужа». Он был безнадёжно испорчен, от него отвратительно пахло, и маме пришлось купить мне новый, на зимние ботинки ей уже не хватило. Потому что она меня любит, та самая мама, которая назвала меня Павлушей. С этого ведь всё началось. Защитить меня, как и Тинку, попросту некому. Но не потому, что никто не хотел, а потому, что никто не мог: кроме мамы, у меня никого и нет, я у неё один. Она, в отличие от Тинкиного папы, наверняка пришла бы в школу, если бы я сознался, что не сам испортил портфель. Поговорила бы с директором и попыталась бы меня защитить. – Вот видишь! Могла бы… –