Она только пыталась понять, что в материнской скорби от оскорбленной любви, а что – от оскорбленного самолюбия. Ведь не по расчету же мать шла замуж за отца! Было же между ними что-то – тяга, симпатия, доверие? В поисках ответа Илона взяла старые фотоальбомы, исследовала картинки, где мать и отец вместе. Обнаружила странную вещь – на снимках, где она маленькая с отцом, отец смеется. На снимках, где она маленькая с матерью, мать сдержанно улыбается.

Наконец мать пропала.

Обычно она приходила с работы примерно в одно время – в половине седьмого. Когда в девять Илона заскочила домой, чтобы взять нужную для роли вязаную шаль, матери еще не было. Тетя Таня только руками развела: нет, не появлялась.

Подруг у матери было три – и все три какие-то ритуальные подруги. Хождение в гости случалось по календарным праздникам и по случаю дней рождения. Дружба сводилась, в сущности, к долгим телефонным разговорам. Илона позвонила им и узнала, что мать у них не появлялась – ни в человеческом образе, ни в телефонной трубке. Все три не задали ни единого вопроса об отце, из чего Илона поняла: мать скрыла от подруг отцовское бегство.

Она уже собралась убегать, когда позвонил Яр.

– Как обстановка? – спросил он.

– Варвара взяла над ней шефство. Они теперь вместе ходят в домовую кухню.

– В домовую кухню?..

– Ну да, ей же нужно правильно питаться, а не сидеть на булочках с корицей.

– Хорошая бабулька эта ваша Варвара. Передай Лиде – я вас обеих в субботу в кино приглашаю.

– Здорово! А твоя тоже будет?

– Нет, крошка, моя не будет. Моя поехала к своей матушке – плакать и жаловаться на меня, скотину неблагодарную. Знаешь, крошка, мне очень плохо…

– Тебе?

Яр, красавчик и замечательный собеседник, меньше всего был похож на человека, которому хоть раз в десять лет бывает плохо.

– Да, мне. Ну так заметано?

– Заметано!

Илона понеслась на репетицию. Но репетиция с самого начала пошла наперекосяк. Буревой был невнимателен, потом непонятно за что изругал звукооператора, Вурдалака Фредди. И сбежал, не попрощавшись. Студийцы думали – выскочил в туалет, ждали четверть часа – он не вернулся.

– Со своей Элечкой поссорился, – сказала Вероника.

Илона чуть за сердце не схватилась – толстая Вероника знала то, чего она которую неделю не могла выяснить!

Реальность, как всегда, грязными сапожищами вторглась в воображаемый мир. Ну, не полностью воображаемый – репетиции все же были реальны. Но то, во что они превращались у Илоны в голове, уже смахивало на фантастику. Мир, ограниченный четырьмя стенами зала, словно бы отталкивал то, что не имело отношения к пьесе «Большеротая» и к агитбригадным речевкам. В зале Илона сражалась за любовь Буревого и часто побеждала – он обнимал за плечи, он мог схватить за руку, объясняя мизансцену. Эти события она переживала по десять раз. Но где-то жила Элечка, у которой были с Буревым совсем другие события. Может, в том доме, где он тогда остался на ночь.

Илона поняла, что новой сумки к Новому году, кажется, не будет – нужно ловить такси и мчаться, выслеживать, узнавать правду!

Или она опоздала, или Буревой понесся в какое-то иное место.

Был еще один способ приблизиться к правде.

Поскольку Буревого пригласили в городской театр откуда-то издалека, он своей жилплощади не имел, а был пристроен в общежитие строительного техникума, выбранное за близость к театру. Там ему выделили комнатушку на втором этаже. Будущие строители, ребята крепкие и симпатичные, без личной жизни не обходились, и девчонки к ним туда бегали в любое время суток. Из трех вахтерш две были прикормленные, а одна принципиальная. Прикормленные старались не обращать внимания, когда со двора, через подвальный этаж, в общагу проникали веселые подружки.

Илона знала этот путь, потому что к будущему кровельщику Лешке бегала бывшая одноклассница Люська, та еще шалава. Лешка был выбран за особое качество – он хотел на Люське жениться.

Буревого в комнатушке не случилось. Он где-то пропадал – может, у Элечки, может, у другой разлучницы. Оставалось только ехать домой.

Мать сидела в зале и ждала.

– Ну что, теперь ты довольна? – спросила она. – Ты довольна, да? Ты этого хотела?

– Чего я хотела?

– Чтобы он ушел!

– Я хотела, чтобы вы помирились!

Мать покачала головой.

– Я все знаю! Ты была дома, когда он за вещами приходил!

– Ну и что?!

– Ты что, чертова кукла, не могла у него чемодан отобрать?!

– Не могла!

– Не могла ему сказать: идиот, ты что, совсем…

– Если ты еще раз назовешь отца идиотом, я уйду, – сказала Илона.

– А кто же он, по-твоему?!

Буревой много чему научил. Однажды он сказал: обещай только то, что можешь сделать сразу, немедленно, если ты на сцене говоришь «Я тебя убью!», зритель должен верить, что прямо вот сейчас возьмешь и убьешь. Если говоришь, что спрыгнешь с крепостной стены, зритель должен вздрогнуть: эта дура сейчас прыгнет! Речь шла об эпизоде, где Мэгги угрожает самоубийством, чтобы спасти Вилли. И Буревой пытался откопать в памяти у Вероники и у Илоны хоть что-то похожее.

Вот его наука и пригодилась.

Илона повернулась, вышла из залы, потом – на лестничную клетку. Ее трясло. Она понимала, что с матерями так не поступают, но ведь и с мужьями жены так не поступают! Все в семье получилось неправильно.

Тетя Таня еще не спала. Они с Галочкой ждали звонка от Толика. Там, невесть где, решалась его судьба: скоро ли отпустят к жене, и не придется ли застрять еще на полгода.

– Можно у вас переночевать? – спросила Илона.

Тетя Таня и Галочка переглянулись.

– Что, совсем плохо? – спросила тетя Таня. Илона кивнула.

– Знала я, что она допросится. Он тихий, тихий, а не дай бог – вожжа под хвост… Галь, давай-ка раскладывай кресло.

– Как это можно было знать? – удивилась Илона. – Мы же так хорошо жили.

– Хорошо – пока жареный петух не клюнул, тут все и вылезло. Ты на нее не обижайся, она просто не умеет ладить с людьми, – сказала тетя Таня.

– Как – не умеет? Вот с вами же ладит, вот и на работе…

– Это, Илонка, вроде как верхний слой, он у всех гладенький. А поговорить по душам – не умеет. И сама рассказать, что на душе, не умеет, поэтому и злится. Ладно, бог с ней, я между вами встревать не собираюсь, вы и без меня разберетесь.

Когда Илона уже лежала под одеялом, в дверь позвонила мать.

– Моя у вас?

– У нас, спит уже, – сказала, выйдя к двери, заспанная тетя Таня. – Ты не бойся, я ее завтраком покормлю. Ты… ты ничего рассказать не хочешь?..

– Нет.

Матери было стыдно вспоминать, как она ждала у комбинатской проходной, прячась за телефонной будкой. И разговор с мужем был стыдный. Слово «прости» мать просто не могла выговорить – хотя понимала, что нужно. Она не видела в беде своей вины. «Прости» несколько раз сказал он. И ее попытки объяснить, что она всегда была хорошей матерью для Илоны, разбились об это «прости», как елочный шарик о паркет.

Как теперь жить с дочерью, мать не знала. Все в доме непоправимо нарушилось. Поэтому она оставила Илону у тети Тани, а сама вернулась домой и легла.

Может быть, об этом предупреждал Петя? О том, что семья развалится? Смерть – это ведь не только гроб и могилка. Умирала какая-то часть души.

А в сердце перекатывался твердый орешек. Как будто в стеклянной банке.

Утром дочь пришла. Молча умылась, переоделась, устроила маленькую постирушку. Мать молчала. Она не знала, как теперь говорить с Илоной. Умерло время, когда она могла отвести дочь к гинекологу. Умерло, как раздавленный таракан. Теперь Илона уже не придает значения материнском угрозам. Теперь у нее, у Илоны, есть отец, который на ее стороне, а мать – одна.

Дочь позавтракала и ушла. Куда – не сказала. Мать выбралась из постели, надела халат, вышла на кухню и поняла, что все еще хуже, чем казалось. Дочь вымыла за собой посуду и протерла столик. Так ведут себя в чужом доме после случайного ночлега. Раньше она оставляла чашки и тарелки в раковине, и это было поводом для привычной вялой домашней склоки. Теперь же мать видела – поводов больше не будет.

От семейной жизни отвалился еще один кусочек.

Но часы подсказали – есть место, где можно спрятаться, отдышаться, ощутить себя прежней! На завтрак, чай с бутербродами, десять минут. На сборы – четверть часа, за это время можно взять в шкафу платье, надеть белье и чулки, причесаться и накрасить губы. Из всех способов сделать лицо привлекательным мать признавала только помаду – как в свое время ее мать, как до того – мать матери… впрочем, тогда, кажется, были еще румяна…

Чем ближе остановка «улица Калинина», тем спокойнее и радостнее на душе. Потому что серое пятиэтажное здание – оно только с виду серое, внутри оно светлое.

– Шурочка, привет!

– Здравствуй, Шурочка!

– Шурочка, зайди потом ко мне, я кое-что принесла!

– Доброе утро, Шурочка!

– Шурочка, солнышко!

– Шурочка, у меня такая новость! Я сейчас забегу, расскажу!

– Шурочка, вы очаровательны!

Мать отвечала, улыбалась и была счастлива.

У дверей кабинетика, в котором они сидели втроем, три милые дамы чуть за сорок, уже ждали мужчины с заявками и шоколадками. Начинался рабочий день со всеми его радостями, разговорами, анекдотами, новостями, сплетнями, распоряжениями начальства, телефонными звонками. Мать была аккуратна, свои картотеки и папки с бумагами содержала в идеальном порядке и каждый раз, когда этот порядок оказывался востребованным, тихо ликовала.

Одно было плохо – быстротечность счастья. В шесть все эти очаровательные женщины и галантные мужчины стремительно разлетались и друг о дружке забывали до следующего утра. Но до шести память была заперта на замок и не подсовывала домашних неприятностей.

Илона с вечера продумала свой день. До ухода матери на работу она перекантовалась на автовокзале. Там было тепло – и хоть весь день сиди с книжкой в зале ожидания. Потом она вернулась домой, чтобы вымыть голову и закрутить волосы.

Бигуди дома имелись. Иногда ими пользовалась мать. Длинные прямые волосы дочери вроде не было приспособлены к локонам. Но можно же раз в жизни подкрутить концы и посмотреть, что из этого получится? Кроме того, у Илоны возник грандиозный план – выстричь челку. Не самостоятельно, разумеется!

Она расчесывала волосы на прямой пробор, как все девочки, которые ходят в джинсах и битловках. Но к лицу ли ей эта мода? Не лучше ли закрыть лоб?

Может быть, лицо с челкой заставит Буревого задуматься?

Длинные волосы сохнут целую вечность, и Илона учила роль. Время от времени она усмехалась – если бы школьная учительница литературы знала, что самая бездарная ученица будет блистать на сцене! Читать-то Илона любила, она только не любила школьную программу со всеми этими образами лишних и прочих человеков. Если бы эта дура слышала, как Илона теперь говорит! Подавилась бы она своим проклятым «с выражением»!

В редакции ждал сюрприз. Илону встретил в коридоре Яшка из отдела культуры.

– Привет! Мы тут задумали Новый год вместе встречать, присоединяйся!

– А где?

– А как раз ищем территорию. Ну так как?

Илона задумалась – есть ли шанс встретить Новый год в обществе Буревого? Он, не имея в городе родни, наверняка собирался праздновать в компании. Что, если эта компания – «Аншлаг»?

– Я тебе завтра скажу.

В корректорской Варвара Павловна и Лида уже разбирали влажные гранки, прицепляя их к оригиналам.

– Лид, Яр в субботу нас в кино приглашает, – сказала Илона.

На возражения (постирушка, уборка, поход на базар) вместо Илоны ответила Варвара Павловна:

– Успеешь еще настираться и набазариться!

Возражать было невозможно.

Яр спланировал субботу так – сперва четырехчасовой сеанс, потом, в шесть, – пирожковая, которая считалась в городе почти кафе. Там всегда было чисто, и выбор радовал, имелись даже пирожные, так что за два рубля на троих получался сущий кутеж и праздник живота. Вот только беляши были подозрительные – ну так они всюду подозрительные. Илона оценила деликатность Яна – ему ведь был бы по карману и ресторан, но подружки бы там себя чувствовали неловко, а Лида вообще могла отказаться – не любила быть кому-либо обязанной.

Фильм «Стрелы Робин Гуда» был красивым, играли латышские актеры – а это почти что заграничные, вот только Илона невольно примеряла каждый эпизод на Андрея Буревого, и получалось, что он бы справится с ролью почище Бориса Хмельницкого. Эта умственная работа продолжалась и после сеанса, доставляя огромное удовольствие.

Яр, почти не вовлекая Илону в беседу, разговаривал с Лидой, даже пытался ее смешить. Но с чувством юмора у Лиды было сложновато – она смеялась над анекдотом, лишь убедившись, что другие слушатели тоже хохочут.

Однако Яр сумел вызвать у нее сочувствие.

– Я вдруг понял – есть ради кого жить, – говорил Яр. – Я ведь стрекозел, порхаю, порхаю, какая-то суета постоянно, деньги какие-то – туда, сюда… А мне ведь тридцатник. Вон у Вовки Петринского, корешка моего, уже двое, два сына, так все для них, все для них. А я – для кого?

– Да, – задумчиво отвечала Лида, размышляя о своем.

– Ты ведь понимаешь меня?

– Понимаю.

– Должна же быть родная душа, ради которой живешь. Которая без тебя пропадет. И это счастье – любить такую родную душу.

Илона вздохнула.

Впрочем, вздох мог относиться и к невкусному пирожному с белковым кремом, которое Яр взял ей, потому что она польстилась на внешний вид. А теперь пирожное, хочешь не хочешь, следовало доесть. Из вежливости.

– Главное, чтобы слишком поздно не понять… – продолжал Яр, склоняясь к Лиде.

– Что – не понять? – спросила она.

– Что на самом деле нужно одно-единственное живое существо, которому можешь отдать себя без остатка. Вот моя это потеряла – теперь ей все на свете виноваты. А что беременной женщине нужно себя беречь, не подменять подружек, не ездить в два рейса подряд, это до нее еще не доходит. Да и вообще – уходить оттуда надо было. Я что – не прокормил бы?

– Вы разве женаты? – удивилась Лида.

– Ну, не женаты, – признался Яр. – Но я уже думал об этом. А теперь она меня видеть не хочет. Дурочка…

– А хочешь, я с ней поговорю? – вдруг предложила Илона.

– Не надо, крошка. Она еще больше рассердится. Ничего, ничего, время – доктор, это всем известно.

Потом Яр взял такси, сперва завез домой Илону, потом сказал шоферу:

– В Савеловку!

Илона домой идти не хотела. Она знала, что там мать сидит перед телевизором. И, как уже привыкла, позвонила соседям. Там была вселенская радость – Толик обещал приехать в конце декабря.

– Совсем немного осталось! Илончик, я, как дембель, календарь нарисую и буду дни зачеркивать! – веселилась Галочка. – Вот я думаю – идти мне в понедельник на завод химволокна или подождать Толика, чтобы вместе на одно предприятие устроиться? Это же удобно – и детей в садик привозить и забирать, ездить вместе, и в отпуск – так в профкоме договориться, чтобы вместе!

– Детей?!

– Ну, будет же у нас когда-нибудь второй ребенок.

– И третий! – вмешалась тетя Таня. – У меня вот ты одна – что хорошего?

– Я хорошая, я!

– А я троих хотела.

Эту историю Илона знала – тетя Таня через год после того, как родила Галочку, опять была беременна, переходила улицу невнимательно, попала под машину, а потом – выкидыш и неудачное хирургическое вмешательство врача-идиота. Муж считал, что она сама в этом виновата, да она и не отпиралась – хорошо понимала свою вину. Но, несколько раз начав разговор об этой беде и отказавшись его продолжать из страха, что случится настоящая ссора, они стали понемногу отдаляться друг от друга.

Муж хотел сына, хотел отчаянно, она это отлично знала и сказала прямо: «Миленький, иди-ка ты к той, что родит сына, я не держу. Это наша единственная возможность остаться друзьями, понимаешь? Иначе очень скоро станем, как дед с бабкой, которые не то что друг другу, а сами себе надоели. Давай расстанемся, пока молодые. И ты свою судьбу встретишь, и я обязательно встречу». Развод в то время был делом немыслимым, опять же – при крошечном ребенке. Чтобы никто не лез в душу, они просто разбежались, сохраняя пресловутый штамп в паспорте, а формально развелись, когда у Галочки уже были два сводных братика и отчим дядя Миша. С отчимом тетя Таня прожила двадцать лет душа в душу, подружилась с его родней. Сейчас дядя Миша жил в деревне с родителями, которые стали совсем плохи, но в город перебираться наотрез отказались.

Тетя Таня и Галочка принялись, смеясь, считать будущих малышей, дразнили друг дружку, ласкались друг к дружке. Сошлись на том, что первой будет девочка, маме помощница, потом – мальчик, папин сын, потом опять девочка – младшенькая, самая любимая, потому что девчонку избаловать не так опасно, как парня. Илона подумала: если бы ее матери цыганка нагадала троих внуков, мать, пожалуй, сама бы стала за руку водить дочку на аборты… Но нет, если выходить замуж – то переезжать к мужу, хотя свекровь может оказаться не ангелом, но внучат-то она любить будет? И мысль естественным путем перенеслась к Буревому.

– Ты чего чай не пьешь? – спросила тетя Таня. – Я печенье достала, курабье, ты ешь, ешь!

И подвинула к Илоне корзиночку.

Эту корзинку из прутьев неведомого дерева Илона помнила с детства, и всегда в ней было что-то вкусненькое – конфетки дешевые, печенюшки, яблоки. Прибегавшие к Галочке одноклассницы и однокурсницы опустошали корзиночку, тетя Таня только смеялась – молодежи можно, авось не потолстеют!

А вот у Илоны в доме такой корзинки не водилось.

Домой Илона пришла довольно поздно, быстренько умылась на ночь и проскользнула в свой уголок. На сон грядущий думала про длинное платье – очень хотелось встретить Новый год в длинном платье, пусть хоть из дешевого ацетатного шелка. Наверняка же Регина знала, откуда такие платья берутся…

В «Аншлаге» к концу декабря было затишье – Буревой после отчетного концерта распустил студийцев до середины января, оставил только пару репетиций, чтобы не опозориться на двух заводских «елках».

– Так он же дедморозит, – объяснила Вероника Илоне. И тогда только Илона узнала, что для артистов новогодие – время заработков; Буревой с актрисой Женей Зайцевой набрали заказов и собирались ездить по детским садикам в образах деда Мороза и Снегурочки. Когда в день четыре таких поездки – вечером уже не до «Аншлага», тем более что репертуарных спектаклей никто не отменял.

Илона никак не могла вообразить Буревого в красном тулупе, валенках, и при белой бороде. Ей это казалось издевательством над любимым человеком.

Редакционная молодежь готовилась к Новому году, нашли и место – дачу Роминой тетки. Дача была на краю географии, добираться туда следовало электричкой и потом автобусом. Но зато хватило места для стола и для танцев.

Илона и Варвара Павловна общими усилиями уговорили Лиду принять участие в новогоднем застолье.

– Вот еще не хватало, чтобы ты сидела там у себя, в Савеловке, одна! – сказала Варвара Павловна. – Дай Боже здоровья товарищу Бекасову – на второе мы не выходим, на работу тебе первого января выходить не надо, успеешь отоспаться.

31 декабря был бурный день – на первое газета выходила, да еще номер – праздничный, со всякими затеями. Молодежь из дежурной бригады едва не опоздала на электричку, а вот автобус где-то загулял, и пришлось с полными сумками тащиться три километра до дачи.

Рома был там с утра. Он вышел к автобусной остановке, в нужное время не обнаружил там автобуса и, взяв с собой Яшку, пошел встречать гостей по заснеженной обочине шоссе.

– Замерзла? – спросил он Илону, пытаясь забрать у нее сумку.

– Ты лучше Лидке помоги… Не видишь – скользит!

Лида, обычно одетая довольно строго, в августе, еще до разрыва с Борисом Петровичем, купила через посредство Регины очень красивые зимние сапоги, разумеется, импортные, и то ли не догадалась сразу отнести их в мастерскую, чтобы сапожник поставил на подошвы и на каблук «профилактику», то ли не захотела портить эти два произведения искусства. В результате Рома чуть ли не на себе дотащил ее до дачи.