– Это будет стройка века! – сказал архитектор Торсен. И ведь оказался прав – начатая аккурат на исходе прошлого века, она только сейчас завершилась. При теперешних-то темпах, когда два месяца – и коттедж от нулевого цикла до последней дверной ручки готов окончательно и бесповоротно.

– Это будет стройка века?.. – пробурчал бухгалтер Миша. – Это уже стройка века! Восстановить Импайр Стейт Билдинг – и то дешевле.

– А на хрена мне этот билдинг? – спросил Вишняков. – Мне нужно где жить. И жить так, как я хочу. Запиши, Миша, – художнице этой за эскизы двести баксов.

– Так мало? – со всей возможной иронией спросил Миша.

– Пока. Я вот пересплю с ее бумажками… Если пойму, что мне хочется именно это, – тогда и буду платить.

– Конечно, если на потолке не будет росписи, то дом – не дом, а так, берлога, – заметил Миша. – Ладно, если это все, то я пошел.

– Погоди! Твой-то как?

– А как? Полы менять пришлось, крышу ремонтировать. Пока в смету укладываюсь. Не то что некоторые.

Экономный Миша тоже надумал жить в своем доме, купил развалину, на второй этаж которой побоялся подняться – на момент покупки лестница не имела перил и половины ступенек, – и стал понемногу доводить жилище до ума. Оно стояло в хорошем месте, имелись все коммуникации, имелся даже целый сарай, который временно служил гаражом и складом. Миша был нетороплив и отслеживал все скидки. Если бы Вишняков знал, что роскошный кафель, купленный для ванных апартаментов супруги, можно было два месяца спустя взять на четверть дешевле, и что Мишина ванная таким образом получится не хуже, чем у начальства, он бы несколько обиделся. Но у Миши всегда хватало ума помолчать.

– Да ладно тебе, – сказал Вишняков. – Не каждый день строимся. Могу себе позволить! Ты вспомни, сколько прибыли спрятал!

– Да уж!

Миша за то и был у Вишнякова главным бухгалтером, что мог спрятать во всевозможных проводках любую сумму и мастерски манипулировал с налоговыми льготами. Но и оплачивался этот труд по-царски. Вишняков гордился тем, что понимает цену интеллекта, и все знали, что с командой вдвое меньше, чем у конкурента, он получит прибыль вдвое больше, да еще вырвется вперед по многим направлениям.

Рабочий день кончался.

Вишняков прошелся по кабинету. Хороший кабинет, хоть папу римского принимай. И пейзаж на окном не какой-нибудь пошлый – сплошь архитектурные памятники и перспектива. И супруга уехала на неделю к родственникам в Берлин. И дочка прислала сегодня из Калифорнии мейл – дом купили, няню для внука нашли. И художница Марина согласилась поужинать в японском ресторане. Художница не дура – понимает, откуда растут ноги у выгодных заказов. А расписать стенки с потолками в трехэтажном особняке – это ей занятие на три месяца, после чего спокойно можно еще столько же отдыхать.

Но как раз в японском ресторане его ждал облом.

Марина, которая выпала из поля зрения дня на три, не больше, взяла доллары, сунула в сумочку и, сделав большие серые глаза очень строгими, сказала, что вообще торопится. Полчаса посидеть и поговорить об искусстве может, а более – никак.

Вишнякову всегда нравилось это сочетание – темные волосы и серые глаза. Он говорил, что тут чувствуется порода. Сам он породой не блистал – обычный рыхловатый мужик, нос картошкой, тусклая рыжинка когда-то густых волос, начинающие обвисать щеки. Но в женщинах это качество уважал едва ли не больше, чем стройную фигурку. Марина полностью соответствовала его понятиям о породе.

Хорошо, Вишняков взял то, что подавали сразу, – суши пяти видов, полчаса развлекал даму беседой, а сам строил ловушки и засады – чтобы она прокололась. К кому-то же торопится вечером на свидание эта красавица!

Она не проболталась, а только начала каждые полторы минуты поглядывать на часики. Потом пискнул ее сотовый, и она дала адрес японского ресторана. Причем к человеку, которого ждала, обращалась на «ты».

Хахаль, подумал Вишняков, именно это слово и прозвучало в голове. Как еще назвать мужчину, который уводит от тебя женщину? Не женихом же!

Они вышли на деревянную террасу, пристроенную к старому каменному дому, где весь первый этаж занимал ресторан. Терраса была пуста – наступила осень, и никто не хотел есть сырую японскую рыбу под тентом.

– А, это за мной, – Марина показала на серебристый джип-«чероки».

– На таких бандюганы катаются, – заметил Вишняков.

– Или просто умные люди, – несколько обиженно возразила Марина. Вишнякову стало интересно – и что же там, внутри, за умный человек?

Он откланялся, сделал вид, что возвращается в ресторан, но сам остался стоять в дверях и на всякий случай надел очки. От возни с компьютером близорукость, зараза, прогрессировала.

Бандюган вышел из своего джипа и оказался высоким темноволосым молодым человеком. Даже слишком молодым – лет восемнадцати.

Вишняков сквозь очки прищурился – не может быть! Нежный румянец, огромные глаза с поволокой… Но как он держится! Как плечи развернуты!

Ну, не может же быть…

Тут солидный человек Вишняков унизился беспредельно. Любопытство оказалось сильнее благоразумия – он быстрым шагом пересек террасу и оказался у джипа аккурат в минуту, когда молодой человек подсаживал Марину.

– Господин Адлер?

– Да, это я, – молодой человек сказал это, повернувшись и подставив взгляду тонкое, воистину породистое лицо.

Но даже если бы не сказал – Вишняков бы ни секунды не усомнился. Это вылитый Немка Адлер, но только прямой, как натянутая струнка, спокойный, как ледяная глыба, и в костюме дороже, чем у самого Вишнякова.

В глазах красавчика был вопрос – а ты, дядя, кто такой?

– Надо же, как быстро время бежит, – произнес Вишняков. – Кто бы подумал, что у Адлера такой взрослый сын? Привет папе передавайте.

– От кого, если не секрет? – осведомился юноша.

– От одноклассника. От Бори Вишнякова.

– Боря Вишняков? Хорошо, увижу – передам.

Когда юный джентльмен закрывал за дамой дверцу, Вишняков увидел платиновый перстень-печатку. По черной эмали – россыпь бриллиантов…

– Удивительное сходство!

– Да, я знаю. Извините.

Адлер коротко поклонился и, обойдя машину, сел на водительское место. Джип отбыл. А вот Вишняков остался, чеша в затылке и тихо чертыхаясь.

Кем же стал малахольный Немка, если его сынок разъезжает на таком транспорте и носит такие костюмы? Всех городских миллионеров Вишняков знал наперечет, про миллионера Адлера слышал впервые.

И даже менее того…

Дурак Немка мог получить деньги только одним способом – по завещанию. Он жил не в том времени и пространстве, где они вообще существуют. Даже если Немка правильно женился, вряд ли он стал практичнее. Значит, жена с приданым и наследство с шестью нулями? Кому – Немке?

Все это не лезло ни в какие ворота.

Вишняков вернулся домой и уже оттуда позвонил Володьке Решетникову. Этот одноклассник был весь на виду. Имел свой маленький туристический бизнес, но пренебрегал делами ради личной жизни. Поэтому Вишняков общался с ним только тогда, когда не находил другого собеседника для расслабухи.

– Че надо? – спросил Володька. Грубоватость была игрой. Всерьез грубить Вишнякову никто бы в этом городе не осмелился.

– Ты Немку Адлера помнишь?

– Что – умер?

– Да ну тебя! – Вишняков даже испугался. – Ты когда его в последний раз видел?

– Когда? – Решетников надолго задумался. – А на кой тебе?

– Хочу понять – он что, наследство получил?

– От дохлого осла уши! – развеселился Решетников. – Он так же похож на богатого наследника, как я – на Лучано Паваротти! Вспомнил – год назад я его видел. Не поверишь – на фотовыставке!

– Тебя-то туда за каким бесом понесло?

– Так это Женьки Прохорова выставка была. Он же всюду снимает – на сафари, в Кордильерах, в Мексике, на Джомолунгме этой. Снял зал, застеклил картинки, повесил, народ собрал, текилы выставил, презентация, тусовка!

– Ты хочешь сказать, что Немка – в тусовке Прохорова? – тут уж Вишняков точно ушам не поверил.

– Нет, потом же быдло пустили, прессу там, детишек каких-то детдомовских. Вот на детдомовца он точно был похож. Брючата какие-то жеваные, на десять сантиметров короче нормы, пиджак из сэконда, бомж бомжом.

– Может, он ваньку валял?

– Не. Когда богатый дядя ваньку валяет и в таком прикиде заваливается, он все-таки перед этим моется. А от Немки несло, как от скотомогильника. Бомж, который забрел на халяву погреться, и ничего больше!

– Ни хрена себе… – пробормотал Вишняков.

* * *

В классе, как положено, были свои лидеры и аутсайдеры. Лидеры, три мальчика и три девочки, объединились в компанию. Тут же нашлись охотники примкнуть. Пошли козни и интриги, в которых аутсайдеры даже не пытались принять участие. Компания то разрасталась, то скидывала балласт, аутсайдеры были сами по себе, хотя им имело смысл сбиться в кучку.

А Немка из всех возможных отщепенцев был самый невменяемый. Его не выперли из школы лишь потому, что он сидел очень-очень тихо. Такого голубка одно удовольствие перетаскивать из класса в класс.

Вторым убогим был Алик Колопенко. С первого класса человека прозвали «Клоп», и кличка приросла. Он был маленький, черненький, плотненький и очень шустрый. Он пытался примазаться к компании, но только сперва, кто-то из девчонок жестоко осадил его. Алька был немного не в своем уме – он собирал фигурки, что-то вроде оловянных солдатиков, таскал их с собой и был застукан за самой настоящей игрой в войну, это в пятнадцать-то лет.

Третий аутсайдер – девчонка, вспомнил Вишняков, Алка, рыжая и в очках, тихоня, вроде Немки. Тощенькая, маленькая, и, невзирая на цвет волос, какая-то блеклая. Ей полагалось бы так вылинять годкам к сорока, не раньше. Как-то, уже чуть ли не в десятом классе, мальчики поздравляли девочек с Восьмым марта. Купили не только цветы, но и какие-то книжки. Решили их надписать не просто так, а цитатами, да с намеком. Надписывали эти книжки, пятнадцать штук, целый вечер, после чего у всех челюсти от смеха ныли. Алке досталось такое: «Ах, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы?» Почему именно ей, а не толстой Галке?

У толстой Галки все списывали английский, вспомнил Вишняков.