Copyright © Chi Zijian, 2024

The first Russian language edition published by Hyperion P. H.

© А. А. Родионов, перевод, 2024

© Издательский Дом «Гиперион», 2024

Белый снег, черные вороны

Отпущенный на выпас

«Первый иней»^[1] среди сезонов вне сомнения персонаж печальный. Стоит ему выйти на сцену, как улицы Фуцзядяня^[2], словно вынутая из воды трепещущая рыба, замирают, теряют цвет и аромат жизни. Цирюльникам, педикюрщикам, прачкам, писцам, гадателям, бородавочникам, художникам, менялам, продавцам швейных мелочей, чистильщикам обуви и прочему люду, промышлявшему летом под открытым небом, приходится собирать манатки и перемещаться в дома. Однако те, кто чинил корчаги и посуду, и те, кто готовил воздушную кукурузу, по-прежнему суетятся под вязами – ведь в их деле присутствует огонь. Вот только деревья, к которым они жмутся, теперь походят на разорившихся богатеев, пустивших по ветру семейное состояние – стоят голые, закоченевшие, почти без листвы.

В это время дела идут лучше у взбивщиков хлопка и продавцов дров. Взбивка хлопка, по сути, представляет собой оживление умершего, когда скатавшуюся вату, растрепав и размягчив ее, заставляют воскреснуть, и вот тогда-то женщины принимаются набивать ею куртки и штаны для своих домашних. Продавцы же дров, напротив, жаром умерщвляют живое, обращая его в дым и пепел. Парнишки из дровяных лавок имеют нечеловеческую силу в ногах, с тяжеленным грузом на плечах они снуют по переулкам и разносят поленья – в харчевни, чайные, постоялые дворы, бордели, купальни и балаганы. Как наступит зима, огонь там будут разжигать этими дровами.

Поздней осенью 1910 года, когда Ван Чуньшэнь на конной повозке возвращался в Фуцзядянь, там уже стояла темень, что создавало разительное отличие от сверкавшей огнями Пристани^[3]. На самом деле компания электрического освещения «Яобинь» уже открыла в Фуцзядяне в северной части 12-й улицы электростанцию, где турбины вырабатывали ток и откуда свет пришел в большинство домов. Однако в месяц на электричество уходило больше одного серебряного юаня, поэтому прижимистая беднота по-прежнему жгла керосинки. Для электрической компании же, взимавшей ежемесячную плату, поставить электричества меньше означало заработать больше, поэтому огни она гасила еще до полуночи. До того как на улицах появилось электрическое освещение, владельцы лавок обычно вывешивали перед входом большие фонари. Теперь же они их убрали. Стоило уличному освещению погаснуть, как сразу воцарялась тьма, расцвели грабежи и воровство. К началу осени полицейскому управлению пришлось повелеть всем заведениям с наступлением ночи вывешивать фонари, чтобы помешать злодеям. Но вновь зажечь то, что однажды погасили, оказалось непросто. Фонари, что певички, отдавшие сердце любимому и не желавшие привечать других, основательно потушили свой свет.

Ван Чуньшэню же нравилась такая темнота. Ведь на то и ночь, чтобы по-ночному выглядеть. Хотя хозяином постоялого двора «Сань пу кан», что означало «Три кана»^[4], был он, однако ж каждый день, возвращаясь сюда, он подвергался издевкам от жены и наложницы, поэтому ему нравилось у порога нащупать на поясе трубку и в темноте перекурить. Пыхтя дымом, он по привычке ласково трепал по морде своего черного коня. Тот ведь проводил с ним в разъездах весь день, да и просто любил его Ван Чуньшэнь. Конь чувствовал доброе отношение хозяина, поэтому всегда прижимался мордой к его лицу, как будто хотел сказать, что ему вовсе не жалко ради него никаких сил, а Ван Чуньшэнь в благодарность шептал: «Молодец». Выкурив трубку, он распрягал коня и отводил в конюшню, что находилась позади постоялого двора, там чиркал спичкой, зажигал лампу, поил коня, добавлял в кормушку сено и только тогда, погасив свет, уходил в дом. Хотя в конюшне иногда бывали еще одна-две лошади постояльцев, Ван никогда не привязывал своего черного жеребца, ведь он знал, что хорошего коня увести невозможно.

Жену Ван Чуньшэня звали У Фэнь, а наложницу – Цзинь Лань. Вообще-то, по его положению и деньгам, не пристало ему иметь в доме двух женщин. Три жены и шесть наложниц – удел и удовольствие для богатых и влиятельных. Но для У Фэнь оказалась не судьба родить ребенка: сначала случились два выкидыша, а потом и вовсе не удавалось понести. Жившей же с Ван Чуньшэнем и вечно хворавшей старой матушке непременно хотелось в этой жизни обнять внуков. Как человеку, почтительному к родителям, ему пришлось взять наложницу. Быть второй женой для женщины, в каком бы роскошном доме она ни оказалась, дело позорное, а уж выйти за такого убогого, как Ван Чуньшэнь, – и подавно.

Свадьба с наложницей проходила у него что похороны. Имелись у дома большие ворота, но У Фэнь настояла, чтобы он открыл боковую дверцу, так что паланкин с невестой заносили отнюдь не через главный вход. Невеста же в паланкине, Цзинь Лань, была известной на весь Фуцзядянь уродиной, но и она изошлась в рыданиях, заявляя, что выйти замуж за Ван Чуньшэня – все равно что воткнуть свежий цветок в навозную кучу. И как же выглядел этот цветочек: глаза косят, нос задран к небу, рот свинячий, зубы торчат, мало того что коротышка и толстуха, так еще и все лицо в оспинах – когда она шагала по улице, то дети, едва завидев, от страха разбегались.

Когда в первую ночь в спальне новобрачных зажгли свечи, Ван Чуньшэнь топал туда как на место казни, ему даже хотелось умереть. Стоило ему потушить свечи и взяться с Цзинь Лань за ребенка, как У Фэнь принялась громко стучать в окно и причитать: мол, в чане завелась змея, поднимайся и поймай ее. Матушка Ван Чуньшэня, услыхав этот шум, в гневе выскочила из дома и, опираясь на посох, обругала У Фэнь: ишь, отвлекает людей от праведного дела и ведет себя непорядочно! У Фэнь рыдала снаружи, Цзинь Лань разревелась в спальне: вот ведь не повезло, она же девственница; коли оказалась бы в борделе и отдалась богачу, то получила бы несколько серебряных слитков, а так, подарив свою свежесть Ван Чуньшэню, только боли зря натерпелась, никакой выгоды не извлекла, сплошной убыток. Она так взбесила Ван Чуньшэня, что тот захотел запихнуть ее в топку и сжечь.

Однако в ту ночь У Фэнь голосила не на пустом месте – в чане с водой действительно появилась змейка длиной с палочку для еды, Ван Чуньшэнь только два месяца спустя узнал, откуда она там взялась. Однажды он пошел к цирюльнику и по пути встретил сборщика лекарственных трав Чжан Сяоцяня. Чжан Сяоцянь спросил его, помогло ли от ревматизма снадобье из живой змеи? Тут Ван понял, что за два дня до прихода в дом новой женщины У Фэнь заказала Чжан Сяоцяню живую змею под предлогом того, что у мужа-де сильно ломит ноги, а по рецепту из китайской аптеки лекарство надо готовить из живой змеи, но при этом она велела непременно поймать неядовитую.

Услышав эту историю, Ван Чуньшэнь испытал сочувствие к жене, а тут еще Цзинь Лань забеременела, поэтому каждую ночь он стал ходить в комнату к У Фэнь. Но Цзинь Лань тоже палец в рот не клади: почувствовав супружескую холодность и зная, чего боятся муж со свекровью, принялась их этим пугать – начала пить студеную воду, взбираться повыше протирать окна, рубить дрова топором, пинать все что ни попадалось на пути, в общем, не давала покоя плоду в своем животе. Матушка Ван Чуньшэня пугалась до смерти и, опираясь на посох, с утра до вечера следовала по пятам за Цзинь Лань – будто свита императрицы, из страха, как бы с той чего не случилось. Сам Ван в отчаянии перебрался жить в комнату к матери. Роды у Цзинь Лань прошли хорошо, появился мальчик, старушка не могла нарадоваться и улыбалась во весь рот, а вот У Фэнь исполнилась грусти и, наоборот, с утра до вечера рта не открывала.

С того времени У Фэнь и Цзинь Лань стали постоянно цапаться по мелочам, стычки их не прекращались, отчего Вану было настолько горько, что словами не описать. Он думал: если мужчину уподобить горе, то женщина окажется тигром, а на одной горе двум тиграм не ужиться, и покоя этой горе не видать. И Ван Чуньшэнь постепенно охладел к обеим своим женщинам.

В тот год, когда умерла матушка Ван Чуньшэня, Цзинь Лань снова родила, на сей раз девочку. Не знавшая всей подноготной старушка с довольным видом сказала сыну: «В семье Ван появились и дракон, и феникс, видать, правду говорили древние: жена-уродина – бесценное сокровище».

Но Ван Чуньшэнь-то знал, что Цзинь Лань в отместку за то, что он с ней не спит, забрюхатела на стороне. Ему думалось, что переспать с Цзинь Лань могли только гадальщик Слепой Чжан или же мусорщик Черный Ли. Странноватые вкусы Черного Ли были известны всему Фуцзядяню. Мало того что он любил протухшую рыбу и подгнившие креветки, так еще на еду ловил мышей и выкапывал дождевых червей.

После смерти матушки Ван Чуньшэнь сбыл наследное серебро, затем продал старый домишко и на той же улице приобрел усадьбу с деревянным домом, крытым соломой вместо черепицы. Затем он уволился с мукомольной фабрики и вместе с У Фэнь и Цзинь Лань решил открыть постоялый двор. Кто бы мог подумать, что заведение еще не открылось, а женщины уже сцепятся из-за его названия. У Фэнь считала, что постоялый двор следует назвать «Чунь фэнь» – «Весенний аромат», составив название из самых благозвучных иероглифов в именах ее и мужа. Цзинь Лань же говорила, что «Чунь лань» – «Весенняя орхидея» подходит куда лучше. Ван Чуньшэнь же вообще не хотел скрещивать свое имя с именами жен и предложил использовать только их имена – и на том покончить. Но если соединить фамилии, то получится «У цзинь» – «Золото из У», при этом «У» изначально созвучно слову «нет», при соединении с «Цзинь» – «золотом» – будет звучать как «Нет золота», а на такое Ван, разумеется, был не согласен. Если же соединить имена, то получится «Фэнь лань», что звучит как «Финляндия», и человек несведущий решит, что тут какое-то заморское заведение. В итоге он остановился на «Цзинь фэнь» – «Золотом аромате», но тут взъелась У Фэнь, сказав, что она старшая жена и как же ее имя может идти вторым? Ван Чуньшэнь подумал еще и предложил было «Фэнь цзинь» – «Ароматное золото», но оно тоже оказалось неблагозвучно, так как походило на «Поделить золото». Битве жен за название постоялого двора не было видно конца и края, пока однажды Ван Чуньшэн, праздно бродивший у причала на Сунгари, не встретил там старого товарища, выгружавшего товары, и тот его не спросил: «Слышал, ваша семья открывает постоялый двор; на сколько канов?» Ван Чуньшэнь ответил: «Три кана: два больших, один маленький, можно будет разместить двадцать человек». Сказав это, он подумал: почему бы не назвать постоялый двор «Три кана»? С женскими именами перекрещиваться не будет, название ясное и доходчивое.

Распрощавшись с товарищем, Ван направился прямиком на улицу Чжэнъяндао в Фуцзядяне заказывать вывеску из ясеня с бронзовой окантовкой и надписью «Постоялый двор „Три кана“», выведенной крупными иероглифами с позолоченными краями. Однако когда вывеску стали крепить над входом, У Фэнь вновь разбушевалась: мол, почему у черных иероглифов золотые края? Только тогда до Ван Чуньшэня дошло, для нее табуирован сам иероглиф «цзинь» – «золото». Не зная, куда деваться, он принялся увещевать жену: «Будь ты по фамилии Бай – Белая, я бы в две линии обвел эти иероглифы белой краской. Носи ты фамилию Лань – Синяя, трижды обвел бы синей. А вот если бы ты была Хун, что звучит как Красная, а я не обвел бы надпись шестью красными линиями, то позволил бы тебе отрубить свою руку». У Фэнь стало смешно, и она отстала от мужа.

После открытия постоялого двора дела пошли весьма недурно. Среди трех канов два больших, отведенных для мужчин, всегда были полны. А вот маленький кан, предназначенный для женщин, в восьми-девяти случаях из десяти пустовал. Это и неудивительно – кто ж из мужчин, отправляющихся на чужбину по делам, захочет брать с собой домашних?

Ван Чуньшэнь с женами распределили обязанности: мужчина таскал воду и колол дрова, закупал съестное и помогал жильцам приобретать билеты на поезд или пароход. У Фэнь взяла на себя работу полегче – подогрев канов, уборку, стирку белья, ведение счетов и так далее. Цзинь Лань же поручили таскать тяжести и готовить. Но Цзинь Лань нравилась работа у очага, всякий раз при варке мяса она сперва сама съедала парочку в меру жирных кусочков. Оттого рябое лицо Цзинь Лань после открытия постоялого двора стало лосниться.

Рожденные Цзинь Лань дети по возрасту отличались на три года – мальчика звали Цзибао, а девочку – Цзиин. Наевшись и напившись, летом они играли во дворе, а зимой лазали по обжигающе горячим лежанкам, не досаждая взрослым. Из детей Ван Чуньшэнь любил, конечно же, Цзибао. Вечером, засыпая, он привык обнимать сына.

То обстоятельство, что жен он обнимает редко, не укрылось от внимания постояльцев. Однажды в конюшне Ван Чуньшэнь застал У Фэнь кувыркающейся с торговцем лошадьми. Он не разгневался, а напротив даже – наказал им не пугать лошадей, а то те могут и лягнуть. После этого случая опозоренная У Фэнь бросилась перед мужем на колени и клялась, что ради прощения безропотно готова принять порку хлыстом. Ван Чуньшэнь с презрением ответил: «Нет у меня времени хлестать тебя, уж лучше я трубку выкурю!» Эти слова стали для У Фэнь куда более жестоким наказанием, чем порка.

Поняв, что муж никогда больше не будет с ней спать, У Фэнь начала присматривать среди постояльцев, мотавшихся с Юга на Север, кого-нибудь себе по сердцу. И несколько лет назад такой человек ей действительно попался. Его звали Ба Инь, когда-то он в Хайларе^[5] был «жнецом», то есть собирал опиумный мак, но затем цинский двор запретил опиум, посевы мака сократились, пришлось ему заняться пушниной на станции Маньчжурия. Переселенцы из Хэбэя и Шаньдуна приловчились в окрестностях Маньчжурии охотиться на степных сурков, то есть тарбаганов, их шкуру сбывали торговцам пушниной и зарабатывали на этом. Поскольку мех у сурков был пышный и мягкий, выглядел красиво и дорого, да еще и морозы держал хорошо, из него шили самые ходовые шубы. В общем, кошельки у тех, кто занимался мехом тарбагана, были туго набиты.

Всякий раз приезжая по торговым делам в Харбин, Ба Инь непременно заглядывал в Фуцзядянь и останавливался на отдых в постоялом дворе «Три кана». Цзинь Лань, увидев, что У Фэнь завела любовника, решила не отставать и попыталась с помощью вкусных яств завлекать постояльцев. Однако из-за ее страхолюдства мужчины ее сторонились. А вот Ди Ишэну, евнуху, служившему раньше в Запретном городе, она запала в душу, и он поселился в «Трех канах». Хотя евнух в постели не мог сослужить ей службы, но для ее самолюбия было довольно и того, что он стал ей опорой в других делах, а надо сказать, что вел он себя с окружающими по-хамски и с ним никто не хотел связываться.

С тех пор как У Фэнь и Цзинь Лань завели любовников, Ван Чуньшэнь в их глазах сделался чем-то ненужным. Ему они тоже стали противны, а когда без женщины становилось невмоготу, Ван отправлялся в публичный дом. Тамошние красотки были приветливы и обходительны, услуживали как надо и не проявляли норова.

Узнав, что муж шляется по борделям, У Фэнь и Цзинь Лань воспылали гневом и решили соединить усилия, чтобы деньги от постоялого двора текли мимо кошелька Ван Чуньшэня, осушив тем самым источник его радости. Кроме того, в отношениях с Ба Инем и Ди Ишэном женщины совсем перестали таиться. На глазах у мужа У Фэнь выстукивала спину Ба Иню, а Цзинь Лань чистила Ди Ишэну уши.

С того времени Ван Чуньшэню опротивел постоялый двор. И вот тут как раз в позапрошлом году, в управе округа Биньцзян, резиденции окружного правителя, как заведено, в начале лета отбраковывали лошадей. Старых и больных коней из управы удаляли, что называлось «отпустить на выпас». И кто бы мог подумать, что отбраковка лошадей в тот год невольно откроет Ван Чуньшэню новые горизонты. Кони в управе, как наложницы во дворце, все были фактурные и видные, без изъянов, поэтому «отпускаемые на выпас» кони шли нарасхват. Ван Чуньшэнь был знаком с Юй Цинсю, подручной повара в окружной управе, и та сообщила, что есть один конь, молодой, сильный, трудолюбивый; лишь из-за своего черного окраса никак не попадает в упряжку на выезды правителя, а служки тоже не решаются возить на нем дрова, поэтому его кормят, считай, впустую и теперь вот хотят от него избавиться. Может быть, такой конь пригодится на постоялом дворе?

Ван Чуньшэнь как раз размышлял, каким бы промыслом ему еще заняться. Он обсудил вопрос с женами, и те с радостью одобрили покупку – ведь пока муж занимается извозом, постоялый двор будет в их полном распоряжении.