Глава VII

На грех мастера нет: метил в ворону, попал в корову. – Победоносная игра и некоторые другие чрезвычайно-интересные подробности назидательного свойства.

Утомительные приключения несчастного утра и счастливейшего вечера, равно как эффект пасторского рассказа, произвели самое могучее влияние на восприимчивые чувства президента Пикквикского клуба. Лишь только радушный хозяин, со свечою в руках, проводил своего гостя в комфортабельную спальню, м‑р Пикквик минут через пять погрузился в сладкий и глубокий сон, от которого, впрочем, немедленно воспрянул при первых лучах палящего солнца. Иначе, конечно, и быть не может: между светилами двух миров, физического и нравственного, должна быть постоянная, прямая и непосредственная симпатия.

М‑р Пикквик вскочил с постели, надел халат, открыл окно, испустил глубокий вздох и воскликнул таким образом:

– О природа, чистая, безыскусственная, очаровательная природа, – благословляю тебя! Какой безумец согласится навсегда запереть себя в душном пространстве, среди извести, кирпичей и глины, если только раз удалось ему почувствовать на себе влияние роскошной сцены, открывшейся теперь перед моими глазами? Какой сумасброд решится прозябать всю свою жизнь в таком месте, где нет ни овечек, ни коров, ни всех этих щедрых даров Сильвана и Помоны, рассыпанных здесь на каждом шагу для мирных и тихих наслаждений истинных сынов обожаемой натуры? Какой, говорю я, какой?

И м‑р Пикквик, от избытка душевных волнений, высунул свою голову из окна, чтоб удобнее любоваться на лазурное небо и цветущие поля. Запах свежего сена и сотни благоуханий от цветов маленького сада наполняли воздух перед окнами прекрасной дачи; зеленые луга сияли под утренней росой, блиставшей на каждом листке, и птицы стройным хором заголосили свой концерт, как будто в трепещущих каплях росы скрывался для них источник вдохновений. Сладостное и очаровательное мечтание осенило душу великого мужа.

– Джой!

Этот прозаический звук весьма неосторожно и некстати порвал нить размышлений, уже начинавших приходить в стройный, систематический порядок в голове глубокого мыслителя. М‑р Пикквик взглянул направо: никого не было; взглянул налево: тоже никого; он возвел свой взор на небеса, но и там не оказалось ни одного подозрительного предмета. Затем великий муж отважился на действие, которое бы всего скорее пришло в голову обыкновенного человека: он взглянул в сад, и в саду увидел м‑ра Уардля.

– С добрым утром, м‑р Пикквик, – проговорил почтенный джентльмен, проникнутый, очевидно, чувствами поэтических наслаждений. – Чудесный день, не правда ли? Хорошо, что вы рано встаете. Выходите скорее к нам. Я буду вас ждать.

М‑р Пикквик не заставил повторить обязательного приглашения. В десять минут туалет его был кончен, и через десять минут он был в саду подле веселого старичка.

– Вот вы как! – воскликнул м‑р Пикквик, заметивший, с некоторым изумлением, что товарищ его держал ружье в руке, и что другое ружье лежало на траве подле него. – Что вы хотите с этим делать?

– Ваш друг и я собираемся перед завтраком немного пострелять, – отвечал добродушный хозяин. – Ведь он хорошо стреляет?

– Да, мой приятель говорит, что он отличный стрелок, – подтвердил м‑р Пикквик, – мне, впрочем, еще не случалось видеть его искусства.

– И прекрасно: стало быть, вам предстоит удовольствие быть свидетелем нашей забавы. Что это он так долго нейдет? Джой, Джой!

Жирный детина, освеженный живительным влиянием утренней погоды, был, казалось, на этот раз усыплен не совсем, a только на три четверти с дробью. Немедленно он вышел на крыльцо.

– Ступай, Джой, позови этого джентльмена и скажи, что мы с м‑ром Пикквиком станем ждать его у деревьев перед грачами. Ты покажешь дорогу.

Сонливый толстяк поворотил налево кругом, a м‑р Уардль, как новый Робинзон Крузо, положил на плечо оба ружья и вышел из садовой калитки.

– Вот мы здесь и остановимся, – сказал пожилой джентльмен, когда он и м‑р Пикквик подошли к деревьям, унизанным на своих верхушках гнездами грачей.

– Что ж мы станем делать? – спросил м‑р Пикквик.

– A вот увидите.

Пожилой джентльмен принялся заряжать ружье.

– Сюда, господа, сюда! – воскликнул м‑р Пикквик, завидев фигуры господ Снодграса, Винкеля и Топмана.

Пикквикисты только что вышли из садовой калитки и направляли свои шаги к жилищу грачей. Жирный детина, не зная наверное, какого именно джентльмена должен он позвать к своему хозяину, пригласил их всех до одного, рассчитывая весьма благоразумно, что в таком случае не будет никаких недоразумений.

– Поздненько вы встаете, м‑р Винкель, – проговорил пожилой джентльмен. – Исправный охотник не станет дожидаться солнечного восхода.

М‑р Винкель отвечал принужденной улыбкой и принял поданное ружье с такой прискорбной физиономией, которая, в метафизическом смысле, могла бы скорее принадлежать невинному грачу, томимому предчувствием насильственной смерти.

Пожилой джентльмен свистнул и махнул рукой. По этому знаку двое оборванных мальчишек, выступивших на сцену под дирекцией нового Ламберта^[1] в детской форме, начали карабкаться по сучьям двух ближайших дерев.

– Зачем здесь эти ребята? – спросил м‑р Пикквик взволнованным тоном.

Ему вдруг пришло в голову, что несчастные мальчишки, в надежде приобрести скудную плату за свой риск, промышляют тем, что делают из себя живые мишени для пуль неопытных стрелков. Его сердце облилось кровью.

– Им надобно вспугнуть игру, ничего больше, – отвечал, улыбаясь, м‑р Уардль.

– Что?

– Вспугнуть игру, то есть, говоря на чистом английском наречии, расшевелить грачей.

– Только-то?

– Да. Вы успокоились?

– Совершенно.

– Очень хорошо. Могу я начать?

– Сделайте милость, – сказал м‑р Винкель, обрадованный тем, что очередь до него дойдет не слишком скоро.

– В таком случае, посторонитесь. Ну, мальчуган!

Мальчишка свистнул, закричал и принялся раскачивать ветвь с грачиным гнездом. Встрепенулись юные птенцы, подняли встревоженный говор и, размахивая крыльями, с участием, расспрашивали друг друга, зачем зовет их беспокойный человек. Ружейный выстрел был для них громогласным ответом. Навзничь пал один птенец, и высоко взвились над ним уцелевшие птицы.

– Подыми, Джой, – сказал пожилой джентльмен.

Радостная улыбка засияла на щеках сонливого детины, когда он выступил вперед: смутные видения масляного пирога с начинкой из грача зашевелились в его воображении жирно и сладко. Он поднял птицу и засмеялся восторженным смехом: птица была толстая и жирная.

– Ну, м‑р Винкель, – сказал хозяин, заряжая опять свое собственное ружье, – теперь ваша очередь: стреляйте.

М‑р Винкель двинулся вперед и поднял ружье. М‑р Пикквик и его друзья инстинктивно спешили посторониться на значительное расстояние, из опасения повредить свои шляпы убитыми грачами, которые, нет сомнения, дюжинами попадают на землю после опустошительного выстрела. Последовала торжественная пауза, и за нею – крик мальчишки – птичий говор – слабый стук.

– Эге! – воскликнул пожилой джентльмен.

– Что, друг? Ружье не годится? – спросил м‑р Пикквик.

– Осечка! – проговорил м‑р Винкель, бледный как снег.

– Странно, очень странно, – сказал пожилой джентльмен, – этого за ним прежде никогда не водилось. Да что это? Я вовсе не вижу пистона.

– Какая рассеянность! – воскликнул м‑р Винкель. – Я ведь и забыл про пистон!

Ошибка мигом была исправлена, и м‑р Винкель опять выступил вперед с видом отчаянно решительным и храбрым. М‑р Топман приютился за кустом, и с трепетом смотрел на приготовительную церемонию стрельбы. Мальчишка опять поднял крик и вспугнул четырех птиц. М‑р Винкель выстрелил. Стон из груди человека был жалобным и совершенно непредвиденным ответом: м‑ру Топману суждено было спасти жизнь невинного грача принятием значительной части заряда в свое левое плечо.

Последовала суматоха, неизобразимая ни пером, ни языком, и мы отнюдь не беремся описывать как м‑р Пикквик, проникнутый справедливым негодованием, назвал м‑ра Винкеля – злодеем; как м‑р Топман, низверженный и плавающий в собственной крови, лежал и стонал, произнося в забытьи какое-то имя обожаемой красавицы и проклиная своего убийцу, стоявшего перед ним на коленях; как потом он открыл свой правый глаз и прищурил его опять, опрокидываясь навзничь. Все это представляло сцену поразительную и даже раздирательную в некотором смысле. Наконец, однако ж, к общему утешению, несчастный страдалец пришел в себя и обнаружил очевидные признаки жизни. Друзья поставили его на ноги, перевязали ему рану носовым платком и медленными шагами пошли домой, поддерживая его со всех сторон.

Шествие было умилительное и трогательное. Они приближались к садовой калитке, где уже давно стояли дамы, ожидавшие к завтраку своих городских гостей. Девствующая тетушка сияла самою радужною улыбкой и делала веселые знаки. Ясно, что она ничего не знала о случившейся беде. Невинное создание! Бывают времена, когда душевное неведение служит для нас залогом самого прочного блаженства.

Они подошли ближе.

– Что это у них сделалось с маленьким старичком? – сказала Изабелла Уардль.

Девствующая тетушка не обратила никакого внимания на этот вопрос, относившийся, по её мнению, к президенту Пикквикского клуба. Треси Топман был еще юношей в её глазах, и она смотрела на его лета в уменьшительное стекло.

– Ничего, mesdames, будьте спокойны, – сказал пожилой джентльмен, желавший. заранее предупредить суматоху в обществе женщин.

Дамы обступили м‑ра Топмана.

– Не бойтесь, mesdames, – повторил хозяин.

– Что-ж такое случилось? – вскрикнули леди.

– Небольшое несчастье с м‑ром Топманом – ничего больше.

Целомудренная тетка испустила пронзительный крик, закатилась истерическим смехом и повалилась без чувств в объятия своих племянниц.

– Окатить ее холодной водой, – сказал пожилой джентльмен.

– Нет, нет, – пробормотала целомудренная тетка, – мне теперь лучше, гораздо лучше. Изабелла, Эмилия – доктора! Он ранен? умер? О, Боже мой. Ха, ха, ха!

Это был второй нумер истерического хохота, сопровождаемый отчаянно диким визгом.

– Успокойтесь, – сказал м‑р Топман, растроганный почти до слез этим умилительным выражением нежной симпатии, – успокойтесь, сударыня, сделайте милость.

– Его ли это голос? – воскликнула целомудренная тетка, дико вращая глазами.

Третий нумер истерики принял опустошительно страшный характер.

– Не тревожьтесь, сударыня, умоляю вас именем неба, – проговорил м‑р Топман нежным тоном. – Я немного ранен, и ничего больше.

– Так вы не умерли? – взвизгнула истерическая леди. – О, скажите, ради Бога, что вы не умерли!

– Что за глупости, Рахиль? – перебил м‑р Уардль довольно грубым тоном, совершенно противоречившим поэтическому характеру всей этой сцены. – За каким чертом он должен сказать, что не умер?

– О нет, нет, я не умер! – воскликнул м‑р Топман. – Мне нужна только ваша помощь, сударыня. Позвольте облокотиться на вашу ручку, – прибавил он шепотом, – о, мисс Рахиль!

Девственная тетка сделала два шага вперед и подала ему руку. Они благополучно пришли в столовую. М‑р Треси Топман, улучив удобную минуту, прижал её пальчики к своим губам и опустился на софу.

– Вы слабы? – сказала сострадательная Рахиль.

– Нет это ничего. Скоро я совсем оправлюсь. Благодарю вас.

И, проговорив последнюю фразу, м‑р Топман закрыл глаза.

– Он спит, – пробормотала девственная тетка. – Его органы зрения были сомкнуты только в продолжение двадцати секунд. – Милый, милый Треси!

М‑р Топман встрепенулся и вскочил.

– О, произнесите еще раз эти отрадные слова! – воскликнул он с трогательным умилением и самым убедительным тоном.

Целомудренная дева испугалась.

– Вы, конечно, их не слышали? – проговорила она с девственной застенчивостью.

– О, да, я слышал их! – возразил м‑р Топман. – Повторите ли вы их из сострадания к несчастливцу, который…

– Молчите! – прервала целомудренная леди. – Мой брат.

М‑р Треси Топман принял свою прежнюю позу, и через минуту в комнату вошел м‑р Уардль, сопровождаемый хирургом.

Плечо было освидетельствовано, рана перевязана, и доктор, к общему благополучию, объявил, что опасности не было ни малейшей. Мало-помалу веселость водворилась снова, и завтрак начался своим чередом. Джентльмены и леди, по-видимому, совсем забыли неприятное приключение, грозившее оставить по себе такие печальные последствия. Один м‑р Пикквик молчал и, казалось, был погружен в глубочайшую задумчивость. Его доверие к м‑ру Винкелю поколебалось, расшаталось, и едва совсем не исчезло.

– Играете ли вы в криккет? – спросил м‑р Уардль, обращаясь к несчастному стрелку.

В другое время и при других обстоятельствах м‑р Винкель не задумался бы дать утвердительный ответ; но теперь он понимал и чувствовал деликатность своего положения, и скромно отвечал:

– Нет.

– A вы, сэр? – спросил м‑р Снодграс.

– Игрывал встарину, – отвечал хозяин, – но теперь отвык. Я член здешнего клуба криккетистов, но сам уже давно не играю^[2].

– Сегодня, я полагаю, будет большое собрание, – сказал м‑р Пикквик.

– Да, говорят, игра завязывается на славу, – отвечал хозяин. – Хотите посмотреть?

– Я люблю видеть игры всякого рода, – отвечал м‑р Пикквик, – если только в них, от неопытности какого-нибудь хвастуна, не подвергается опасности человеческая жизнь.

М‑р Пикквик приостановился и строго взглянул на м‑ра Винкеля, который обомлел под испытующим взглядом президента. Через несколько секунд великий муж отвел от него свои глаза и прибавил.

– Можем ли мы поручить нашего раненого друга заботливости ваших леди?

– Совершенно можете, – пробормотал скороговоркой м‑р Топман.

– Разумеется, – подтвердил м‑р Снодграс.

Поразмыслили и решили, что м‑р Топман останется дома под благодатным надзором женского комитета, a все остальные джентльмены, под предводительством м‑ра Уардля, отправятся в город Моггльтон, куда поголовно выступит весь Дингли-Делль, чтоб принять участие в национальной игре, занимавшей теперь умы всех горожан и поселян.

Они пошли веселою и стройною толпой, и через несколько часов м‑р Пикквик, почти сам не зная как, очутился в главной улице Моггльтона.

Всем, a может быть не всем, известно, статься может даже, что и никому неизвестно, что Моггльтон – весьма древний и почтенный город, имеющий все признаки настоящего корпоративного города: в нем есть мэр, буржуа и фримэны, он владеет с незапамятных времен неоспоримым правом представлять из своей среды одного депутата в английский парламент, где, тоже с незапамятных времен, насчитывают в деловом архиве три тысячи триста тридцать три документа относительно города Моггльтона. Этот старинный город отличается своею приверженностью к религии и консерватизмом в торговой политике. одних просьб относительно уничтожения торговли в праздничные дни поступило от него в парламент пятьсот тридцать семь, и вслед затем таковое же число прошений последовало относительно поощрения торговли неграми и введения колониальной системы в Англии; шестьдесят восемь в пользу удержания и распространения привилегий церкви. Триста семьдесят проектов относительно дистиллирования можжевеловой желудочной водки тоже в свое время были представлены благосклонному вниманию лордов, вместе с покорнейшим прошением касательно выдачи столетней привилегии новоучредившемуся обществу воздержания от крепких напитков.

Проникнутый глубоким уважением к знаменитому городу, м‑р Пикквик стоял на главной его улице и смотрел с видом ученой любознательности на окружающие предметы. Перед ним во всей красоте расстилалась торговая площадь, и в центре её – огромный трактир с блестящей вывеской весьма замысловатого вида: то был на мраморной колонне сизо-бирюзовый лев с высунутым языком и тремя низенькими ножками, поднятыми на воздух, между тем как четвертая лапа неистово опиралась на колонну. Тут были также пожарный двор и страховая от огня контора, хлебные амбары, водочный завод, булочная, полпивная и башмачная лавка, принимавшая также на себя обязанность доставлять честным гражданам потребное количество шляп, фуражек, колпаков, зонтиков, чепчиков и учебных книг по всем отраслям наук. Был тут красный кирпичный домик с небольшим вымощенным двором, принадлежавший, как всем было известно, городскому адвокату, и был тут, сверх того, другой красный кирпичный домик с венецианскими ставнями и огромной вывеской над воротами, где явственно обозначалось золотыми буквами жилище городского врача. Две-три дюжины мальчишек бежали через площадь на поле криккетистов, и два-три лавочника стояли у своих дверей, увлекаемые очевидным желанием быть свидетелями национальной игры. Все это заметил м‑р Пикквик отчетливо и ясно, и уже в душе его заранее обрисовался план красноречивейшей страницы путевых впечатлений. рассчитывая написать ее при первом удобном случае, он поспешил присоединиться к своим друзьям, которые уже поворотили из главной улицы и созерцали на краю города широкое поле битвы.