После этих слов мистер Грюджиус повторил своё манёвр, а именно: опять наклонился поближе к Эдвину и снова подмигнул ему. Поражённый Эдвин не нашёл ничего умнее, чем подмигнуть мистеру Грюджиусу в ответ, хотя он и не имел ни малейшего понятия, чем было вызвано такое перемигивание.

– Итак, я поднимаю этот бокал за мою прелестную подопечную, мисс Розу! – провозгласил мистер Грюджиус. – Баззард!

– Я весь внимание, сэр, – пробормотал клерк. – Хотя я и так присоединяюсь.

– Я тоже, – поспешил сказать Эдвин.

Все выпили и помолчали.

– А теперь, спаси меня Господь, я хочу нарисовать перед вашим мысленным взором некую картину, – сказал мистер Грюджиус, закупоривая бутылку. – Я не мастак говорить красиво, но мне пришла в голову фантазия… если мне вообще позволительно говорить о фантазии, таковым талантом не обладая… итак, мне пришла фантазия нарисовать перед вами картину, показывающую Истинного Влюблённого.

– Мы все внимание, сэр, – ответил на это Баззард, усаживаясь поудобнее, – и, если можно так выразиться, просто сгораем от нетерпения увидеть эту Вашу картину.

– Пусть мистер Эдвин поправит меня, если я ошибаюсь, – начал мистер Грюджиус, с силой проведя ладонью от макушки к затылку, – но мне думается, что смысл всей жизни Истинно Влюблённого заключён в предмете его любви. Мне думается, что имя предмета любви является для Истинно Влюблённого самым ценным в мире сокровищем, и он не в состоянии не то что вслух, а даже и мысленно произнести это имя без того, чтобы сердце его от любви не забилось сильнее. Если же Истинно Влюблённый в дополнение к этому любимому имени имеет ещё и какое-нибудь особенно нежное прозвище для любимой персоны, он употребляет его только будучи с нею наедине. Поскольку такое прозвище есть огромная привилегия и честь, и употреблять его публично было бы явной бестактностью и, я бы даже сказал, показателем холодности и бесчувственности, если вообще не показателем неверности и измены.

Эдвин сидел ни жив ни мёртв, слушая эти простые и точные слова.

– Моя картина, мистер Эдвин – и Вы, несомненно, поправите меня, если я ошибаюсь – моя картина была бы не полна, если бы я не сказал, что Истинно Влюблённый пребывает в постоянном, трудно сдерживаемом нетерпении увидеть любимую персону, и быть рядом с нею есть величайшее для него счастье. Если бы я сказал, что Истинно Влюблённого тянет к предмету его любви, как птицу тянет к гнезду, я бы выразился слишком поэтично. А я человек не рождённый для поэзии, и все мои познания в птичьих повадках исчерпываются наблюдениями за голубями Степл-Инна через окно моей конторы. Поэтому будем считать, что о птицах я ничего не говорил.

Эдвин неотрывно смотрел в огонь камина и кусал губы, чувствуя, что краска заливает ему щёки. Он не смел поднять глаза.

– Мне остаётся дополнить свою картину лишь несколькими штрихами, мистер Эдвин. Незачем и напоминать, кстати, что я по-прежнему жду Ваших замечаний и исправлений. Как мне кажется, в Истинно Влюблённом не найти и следа какой-либо холодности, скуки, безразличия, сомнений и двойственности чувств по отношению к предмету его любви. Всё это ему категорическим образом чуждо и не свойственно. На этом я закончил. Итак, мистер Эдвин, что скажете? Я обращаюсь к Вам, как к эксперту. Похожа ли вышла моя картина?

– Мне кажется, сэр, – проговорил Эдвин, отводя глаза, – что Вы были уж слишком безжалостны к тому, для кого её рисовали.

– Это возможно, – согласился мистер Грюджиус. – Я не мастак говорить обиняками.

– Я должен согласиться, сэр, – подавленно продолжал Эдвин, – что Ваша картина в целом правильна. Но, возможно, этот человек просто не показывает все свои чувства… Возможно, он…

Тут юноша погрузился в настолько продолжительное молчание, что мистер Грюджиус вынужден был его подбодрить:

– Возможно, он – что?

Но и после этого Эдвин не смог выдавить и слова. Неловкую тишину нарушало одно только лишь вежливое похрапывание очень кстати задремавшего Баззарда.

– Поскольку, понимаете ли, на нём лежит очень большая ответственность, – сказал мистер Грюджиус, глядя на огонь камина.

Тоже уставившись на пламя, Эдвин смог лишь кивнуть.

– И он должен быть совершенно уверен, – продолжал мистер Грюджиус, – что он не играет ни с чьими чувствами. Ни с её, ни со своими.

Эдвин закусил губу, не отрывая взгляда от языков пламени в камине.

– Поскольку обладать таким сокровищем – это ему не игрушки. Это он должен записать себе на самом сердце, – произнес мистер Грюджиус. Затем, помолчав, он вдруг хлопнул себя ладонями по коленям и громко сказал: – Что ж, давайте-ка прикончим бутылочку, мистер Эдвин! Позвольте Вам налить! И я налью ещё и Баззарду, хотя он и спит. А то он ещё обидится…

С этими словами мистер Грюджиус разлил остатки вина по бокалам, разом осушил свой и со стуком поставил его донышком кверху перед собой на столешницу, словно поймав под него невидимую муху.

– А теперь, мистер Эдвин, снова к делу, – сказал он, помолчав. – Несколько дней назад я послал Вам заверенную копию завещания покойного отца Вашей невесты. Его содержание было Вам и без того известно, но послать Вам такую копию я был обязан. Вы получили её?

– Получил, сэр.

– Надо было сообщить мне об этом письмом. Дело есть дело – так оно во всём мире. Но Вы мне не написали.

– Я хотел сказать Вам сегодня, сэр, когда пришёл…

– Юридически этого было бы не достаточно, – возразил мистер Грюджиус, – ну да уж ладно. В этом завещании Вы могли заметить несколько слов, говорящих о том, что я должен буду вам кое-что сообщить устно – в тот момент, который я сочту наиболее подходящим.

– Да, сэр.

– Что ж, мистер Эдвин, мне кажется, что такой подходящий момент наступил как раз сегодня. Поэтому я на пару минут прошу Вашего внимания.

Разыскав в связке ключей нужный, мистер Грюджиус отпер потайное отделение своего стола и достал оттуда некий предмет, очень напоминающий бархатную коробочку, в которых обычно хранят дорогие перстни и кольца. С коробочкой в руке он вернулся к Эдвину, и юноша заметил, что рука старого юриста заметно дрожит.

– Мистер Эдвин, это кольцо в форме розы из бриллиантов и рубинов, оправленных в золото, принадлежало когда-то матери мисс Розы. Это кольцо при мне снял с мёртвой руки супруги её несчастный муж – и не дай мне Бог ещё раз увидеть то отчаяние и душевную боль, которые он в тот момент испытал! Посмотрите, как сияют эти алмазы! – тут мистер Грюджиус открыл коробочку. – А вот глаза, которые сияли от счастья ещё ярче, глаза, которые так часто смотрели на это кольцо с безмерной радостью и гордостью, эти глаза закрылись навеки! Если бы я хотел выразиться поэтически – но я ни в коем случае не поэт! – то я бы сказал, что в красоте этих бриллиантов есть что-то безжалостное.

Мистер Грюджиус снова закрыл коробочку и с печалью во взгляде посмотрел на Эдвина.

– Это кольцо было подарено молодой леди её будущим мужем в знак их помолвки.⁷⁵ И он же был тем, кто снял это кольцо с её безжизненной руки – после того, как она погибла, утонув такой молодой! И он же передал это кольцо мне, чувствуя приближение и своей уже смерти. Передал с наказом хранить его до той поры, когда Вы, мистер Эдвин, будете готовы вести мисс Розу к алтарю, и тогда вручить это кольцо Вам, чтобы Вы надели его на палец Вашей невесты. Если же что-то вдруг помешает событиям придти к этому счастливому и желаемому концу, тогда драгоценность должна остаться у меня.

Некоторое сомнение читалось во взгляде Эдвина, и некоторая нерешительность была видна в движении его руки в тот момент, когда он брал у старого юриста коробочку с кольцом.

– Надев это кольцо на палец мисс Розы, – сказал мистер Грюджиус, заметив это, – Вы подтвердите Вашу нерушимую любовь к живым, и к уже умершим. Возьмите его с собой, когда в следующий раз поедете в Клойстергэм, совершать последние приготовления к свадьбе. Но, мистер Эдвин… если в Вашем сердце есть хоть малейшее сомнение, если есть в Ваших отношениях хоть малейшая фальшь, если Вы идёте на этот шаг не из-за чувства безмерной любви, а только лишь по инерции и в силу привычки… тогда заклинаю Вас во имя чести живых и памяти уже умерших – возвратите мне это кольцо!

Последние громко сказанные слова разбудили Баззарда. Он подавился собственным храпом, выпрямился в кресле и обвёл комнату ничего не понимающим взглядом, словно пытаясь спросонья сообразить, куда это он попал.

– Баззард! – сказал мистер Грюджиус жёстче, чем обычно.

– Слушаю, сэр, – ответил Баззард. – То есть я и не прекращал слушать.

– Во исполнение данного мне наказа я передал мистеру Эдвину бриллиантовое кольцо. Прошу Вас засвидетельствовать это.

Эдвин на секунду приоткрыл коробочку и показал Баззарду её мягко блеснувшее содержимое. Баззард серьёзно кивнул.

– Находясь в здравом уме и твёрдой памяти – свидетельствую, сэр.

Спрятав коробочку с кольцом в нагрудный карман пальто и испытывая настоятельное желание побыть немного одному и ещё раз всё обдумать, Эдвин оделся, попрощался со ставшим вдруг очень молчаливым мистером Грюджиусом и вышел. Туман, по-прежнему едкий и плотный, никуда не делся, но Эдвин теперь не замечал его, погружённый в свои мысли.

Вскоре домой отправился и Баззард. Оставшись в конторе один, мистер Грюджиус ещё долго в глубоком раздумии сидел в кресле перед почти погасшим камином, пристально глядя на догорающие угли.

– Я только надеюсь, что поступил правильно, – проговорил он наконец, вставая. – Хорошо, что я сначала напомнил ему об ответственности. Конечно же расстаться с кольцом мне было непросто, но мне всё равно пришлось бы его скоро отдать.⁷⁶

Он подошел к столу, закрыл и запер пустое теперь потайное отделение и задумчиво вернулся к камину.

– Её кольцо… – сказал он вполголоса. – Получу ли я его назад? Положительно, этот вопрос не идёт у меня из головы сегодня вечером… Да это и понятно – слишком долго я хранил его и слишком сильно ценил. Хотел бы я знать…

Тут мистер Грюджиус вздохнул и покачал головой.

– Старый ты дурак, Хирам, ведь ты уже десять тысяч раз задавал себе этот вопрос! Всё это давным-давно умерло, прошло; кого могут сегодня интересовать такие глупости?! Но всё равно… хотел бы я знать, подозревал ли он, когда завещал мне опекать его дорогую девочку – боже мой, как же она стала походить на свою красавицу-мать! – подозревал ли он, знал ли он, что когда он вёл под венец свою молодую жену, был ещё один, который любил её, обожал до безумия, безнадежно боготворил её, но издалека, на пристойном и безопасном для её чести расстоянии? Хотел бы я знать, пришло ли ему хоть один раз в голову, кто был этот несчастный влюблённый?!⁷⁷

Мистер Грюджиус снова вздохнул и привычным жестом провёл по волосам от макушки к затылку.

– Что толку спрашивать себя об этом?! Спроси лучше, сможешь ли ты сегодня после всего этого заснуть…

Потушив свечи, мистер Грюджиус вышел из дверей конторы, запер их и пересёк лестничную площадку – жил он тут же, в квартире напротив. Комната его была сырой и холодной, с улицы проникал запах тумана и каминного дыма. Пробираясь к кровати со свечою в руке, старый юрист задержался на секунду перед висевшим на стене зеркалом.

– Да и то сказать, кому и в голову-то придёт подозревать в нежных чувствах такого как ты! – сказал он своему отражению. – Ну всё! Хватит уже ныть и жаловаться, хватит! Отправляйся в постель, старый ты дурак, и забудь обо всём этом!

Но долго ещё не мог заснуть старый юрист, долго ещё ворочался он на своём холодном и одиноком ложе, долго ещё вздыхал и вспоминал он прошлое – пусть и не такое далёкое, как проставленный над дверями его подъезда год тысяча семьсот сорок седьмой, но такое же безнадёжно прошедшее и невозвратное.