Глава IX.
Птички в клетке⁵⁷

Розе едва исполнилось семь лет, когда она осиротела и осталась совсем одна на свете. С той поры её домом был «Приют Монахинь», а мисс Твинклтон худо-бедно заменяла ей мать. Когда Роза пыталась вспомнить свою собственную матушку, одно воспоминание заслоняло ей все остальные: как ту, худенькую и хрупкую, в лёгком летнем платье и с венком из полевых цветов на мокрых распущенных волосах, на руках принесли в дом отца Розы, принесли мёртвую – она утонула в реке во время воскресного пикника. В память маленькой Розы врезалось и безумное отчаяние, которое поначалу овладело её бедным отцом – отчаяние, сменившееся затем глухой безнадёжной тоской и закончившееся смертью от разрыва сердца в первую же годовщину случившейся трагедии.⁵⁸

В этот несчастный год и было заключено знаменитое соглашение о её помолвке с Эдвином Друдом, сыном близкого друга отца Розы, который не нашёл в себе сил противиться просьбам пребывающего в глубоком трауре школьного товарища. Но и мистер Друд, сам к тому времени бывший уже вдовцом, тоже скоро покинул этот бренный мир, оставив помолвленную юную пару в том состоянии, в котором мы и нашли её к началу нашего рассказа.

С той поры Розовый Бутончик рос и расцветал, не покидая стен «Приюта Монахинь», и постепенно превратился в очаровательную, жизнерадостную, несколько своевольную, но очень милую молодую леди, как две капли воды похожую на свою оставшуюся навсегда молодой покойную матушку. И все эти годы Роза была всеобщей любимицей в школе, и её соученицы наперебой спешили одарить её своей дружбой и прочими подарками – спорили, кому из них выпадет честь пригласить её к себе домой на каникулы, соревновались, кому она напишет больше дружеских писем, и заключали пари, встрече с какой из девочек она будет радоваться больше всего, возвратившись осенью в школу.

Конечно же, необычная помолвка Розы и всё, что с ней связано, служили темой бесконечных пересудов и непреходящего интереса среди прочих юных леди, не исключая, впрочем, и прислуги. Так и сегодня весть о том, что мистер Невил и Эдвин Друд поспорили и даже чуть не подрались на квартире учителя музыки, облетела весь немаленький дом со скоростью сороки, несущей на хвосте свежую сплетню. Трудно сказать, кто первый принёс в «Приют Монахинь» эту новость – то ли молочник вместе с молоком, то ли булочник вместе со свежим хлебом, то ли её первыми услышали служанки, когда выбивали половики на крыльце – но ещё до завтрака наслышаны о ней оказались все.⁵⁹ И с каждым новым пересказом новость обрастала всё более ужасными подробностями:

– Брат этой новенькой мисс Ландлесс бросил бокалом в мистера Эдвина Друда!

– Брат мисс Ландлесс по имени Невил бросил бутылкой в мистера Эдвина Друда!

– Невил Ландлесс бросился с ножом на мистера Эдвина Друда!

А кое-кто из девочек младших классов даже утверждал, что Невил бросился на Эдвина Друда не только с ножом, но и с вилкой!

Но что же, во имя Господа, послужило причиной для этого ужасающего поступка?! Ну-у… мистер Невил заявил, что он до смерти влюблён в невесту мистера Друда, мисс Розу Буттон. Точно, а мистер Эдвин Друд на это заявил, что это непозволительная наглость со стороны мистера Ландлесса – быть до смерти влюбленным в его нареченную и завещанную невесту. Тогда мистер Ландлесс вспылил, схватил со стола бокал, бутылку, ножик с вилкой, а ещё графин (хотя насчёт графина кухарка была не совсем уверена, но пусть уж будет) – и всё это охапкой швырнул мистеру Друду в голову!

Бедная Роза, внезапно оказавшаяся посреди этого урагана сплетен, забилась в угол, заткнула уши пальчиками и жалобно умоляла ничего ей больше не рассказывать. Её новая подруга Елена Ландлесс поступила иначе: получив у мисс Твинклтон разрешение пойти поговорить с братом (причём сделав это таким тоном, что становилось понятно – если ей разрешения не дадут, она сама его возьмёт), она отправилась в дом каноника Криспаркла за точной и правдивой информацией.

Скоро вернувшись, она сообщила Розе (и только ей), что же в действительности имело место: выходило, что её брат был самым непозволительным образом оскорблён и спровоцирован. Краснея, Елена утверждала, что жених Розы легкомысленно позволил себе употребить «ряд слов, которых было бы много лучше вовсе не произносить и не слышать», при этом она категорически отказывалась привести эти слова в точности. Ещё она передала Розе от своего брата горячую просьбу простить его – так же не объясняя, за что именно. На этом Елена, очевидно, сочла свой сестринский долг выполненным, а случай разъяснённым, и больше к этому разговору не возвращалась.

Она, но не другие девочки! Пересуды не стихали и во время занятий, и во время обеда; а мисс Фердинанд даже была выставлена из-за стола по той причине, что она, нацепив сделанные из салфетки усы, замахивалась на мисс Гигльс графином, а та оборонялась суповой ложкой.⁶⁰

Постепенно в душу Розы, не перестававшей думать об этом прискорбном случае с Эдвином, начало закрадываться неприятное чувство, что и она сама как-то замешана в произошедшем скандале – то ли как причина, то ли как следствие, то ли ещё на какой-то непонятный манер – и что всему виною их двусмысленный и донельзя фальшивый статус жениха и невесты. Розу и раньше посещали эти мысли, но сегодня жажда свободы завладела ею с особенной силой, и что самое плохое – она даже не могла посоветоваться со своей новой старшей подругой, поскольку в ссоре с Эдвином участвовал именно её брат. Вдруг, в самый напряжённый момент её раздумий, в комнате Розы появилась миссис Тишер и сообщила ей, что приехал мистер Грюджиус, её опекун.

Этот господин, знаменитый своей безукоризненной честностью и точностью во всём, как нельзя лучше подходил на должность опекуна и доверенного лица малютки Розы – хотя, возможно, по его внешнему виду судить об этом можно было лишь с трудом. Мистер Грюджиус был высок, худ и угловат, седые его волосы были странного желтоватого оттенка и так взъерошены, что создавалось впечатление, что он носит парик. Черты его худого лица были резкими и носили отпечаток какой-то незаконченности, недоделанности природой: уши торчали, кадык далеко выдавался вперед, спина его была сутулой, руки костлявыми, походка шаркающей, но близорукие глаза смотрели ясно и живо – и, может быть, поэтому мистер Грюджиус, несмотря ни на что, с первого же взгляда вызывал всеобщее расположение и в целом производил приятное впечатление.⁶¹

Мистер Грюджиус ожидал свою подопечную в кабинете и в обществе директрисы школы, мисс Твинклтон. Когда Роза вошла, мистер Грюджиус очень обрадовался, поскольку было сразу заметно, что строгую директрису он слегка побаивался.

– Милое дитя, вот и Вы! Очень рад Вас видеть! Вы прекрасно выглядите, моя дорогая, просто прекрасно! Позвольте вот предложить Вам стул.

– Что ж, разрешите вас теперь оставить, – проворковала директриса, поднимаясь из-за стола.

– Что Вы, мадам, я прошу Вас, останьтесь! – вежливо запротестовал мистер Грюджиус, после чего мисс Твинклтон тут же охотно выполнила его просьбу и уселась обратно.

– Я ведь не помешаю тебе, моя милая? – поинтересовалась она у Розы, доставая вязание.

– Мадам! – воскликнул мистер Грюджиус. – Ни в коем случае! Как можете Вы – и помешать?!

Тем не менее Роза поставила свой стул поближе к камину, и мистер Грюджиус вынужден был перебраться со своим креслом туда же.

– Мои посещения, дорогое дитя, подобны посещениям ангелов… – начал мистер Грюджиус и тут же, смутившись, поправился: – Не подумай только, что я сравниваю с ангелом себя. Нет, ангелы сидят этажом выше.

Мисс Твинклтон, хорошо знавшая, что этажом выше находится только чердак, подняла глаза от вязания и поражённо уставилась на гостя.

– Ну или где они у вас тут сидят, милое дитя, – продолжил мистер Грюджиус, переводя подслеповатые глаза на мисс Твинклтон, отчего Розе на мгновение показалось, что обращение «милое дитя» предназначалось директрисе. – Под ангелами я имею в виду других молодых леди, твоих соучениц.

Мисс Твинклтон, успокоившись, вернулась к рукоделию.

Мистер Грюджиус, почувствовав, что начало его речи едва не обернулось катастрофой, крепко провёл ладонью по волосам ото лба к затылку, словно выжимая из них пот, и вытянул из кармана сюртука блокнот и карандаш в серебряном зажиме.

– Я тут написал… – заново начал он, – я тут составил небольшой списочек тезисов… то есть вопросов к тебе, дитя моё. Я всегда так делаю, поскольку я не мастак произносить речи без подготовки. Так что я тебе их просто зачитаю, моя милая, а ты ответишь. Хорошо?

– Очень хорошо, сэр.

– Первым пунктом у меня стоит: «Здорова и счастлива». Ты ведь здорова и счастлива, дорогая моя? Мне кажется, ты такой выглядишь.

– Да, конечно, сэр, – с улыбкой ответила Роза.

– Вот и славно. Да и как может быть иначе, в такой-то прекрасной школе, при таком замечательном руководстве, – сказал мистер Грюджиус с лёгким поклоном в сторону мисс Твинклтон. – Тогда я вычёркиваю «Здорова и счастлива» и перехожу ко второму вопросу. Он называется так: «Фунты, шиллинги и пенсы».

Роза тихонько вздохнула.

– Да, дорогая моя, я понимаю. Фунты, шиллинги и пенсы – это слишком сухая материя для юных девиц, но при том и очень важная. Вся наша жизнь, милое дитя, это не что иное, как фунты, шиллинги и пенсы. Да и смерть тоже… – тут мистер Грюджиус вспомнил о сиротстве Розы, смутился и закончил уже гораздо более мягким тоном: – Нет, конечно же, смерть – это не фунты, шиллинги и пенсы.

Пусть его голос и был скрипуч и сух, всё же в этом угловатом человеке таилось немало доброты, и не его вина, что его недоделанное природой лицо не могло её выразить. Но, по крайней мере, его глаза лучились любовью и расположением к Розе.

– Итак, «фунты, шиллинги и пенсы». Тебе же хватает карманных денег на все твои нужды, моя дорогая?

Так как у Розы никаких особых нужд и не было, она могла только кивнуть.

– И долгов у тебя нет?

Роза лишь рассмеялась нелепости мысли, что у неё могли откуда-то взяться долги.

– Ах, я и забыл, что нахожусь среди ангелов, – сказал мистер Грюджиус, вычёркивая второй пункт своего списка. – Ангелы же не делают долгов! Тогда третий пункт…

Роза, уже догадавшаяся, каким будет этот третий пункт, слегка покраснела и, чтобы скрыть смущение, принялась разглаживать ладонью складки на своей юбке.

– «Свадьба!» – возгласил мистер Грюджиус, а затем, снова привычным движением пригладив непослушные волосы, продолжил, понизив голос и придвинувшись в кресле чуть ближе к своей подопечной: – Теперь я перехожу к той теме, обсудить которую я, собственно, и приехал. Но тут я должен сразу же предупредить, что я, как человек в таких вещах неловкий и совершенно для подобного счастья не предназначенный, чувствую себя в этой теме словно грустный медведь на цепи, который должен, тем не менее, сплясать разудалую шотландскую джигу.

Живо представив подобную картину, Роза весело рассмеялась.

– Вот видишь, дитя моё, ты тоже согласна, что я неловкий, – сказал её опекун, ничуть не обидевшись. – Вот и хорошо. Но вернёмся к моим заметкам. Мистер Эдвин навещает тебя раз в три месяца, как и было договорено, и потом отчитывается мне письмом. Тут тоже всё замечательно. Он любит тебя, а ты любишь его.

– Да, сэр, он мне очень нравится, – с лёгким нажимом на последнее слово сказала Роза.

– Именно это я и говорю, – ответил её опекун, не заметив намёка. – Очень хорошо. И вы переписываетесь, не так ли?

– Так, – подтвердила Роза и слегка надула губки, вспомнив их кое-какие эпистолярные разногласия.

– Славно, славно! Ну, я вижу, всё идёт по плану. Сразу после Рождества я формальным образом извещу руководство твоей школы, что твоё обучение будет закончено к маю. Конечно, тебя со школой связывает нечто много большее, чем простые формальности, но дело требует такого уведомления. Я уже сказал тебе, что я человек сухой и неловкий, и весь состою из формальностей. А ведь мне будет доверена честь вести тебя к алтарю – мне, который и отцом-то ни разу не был! Наверняка я что-нибудь напутаю. Если бы меня кто-нибудь смог формально заменить в этом непростом деле, то я был бы у него просто в неоплатном долгу.

Потупившись, Роза пролепетала, что до дня свадьбы ещё далеко, поэтому такая замена может и найтись.