Глава VIII.
На ножах

Проводив девушек, двое молодых людей неторопливо возвращаются по залитой лунным светом Главной улице Клойстергэма.⁵²

– Когда уезжаете, мистер Друд? – спрашивает Невил.

– Ну не прямо сейчас, конечно, – беззаботно отвечает Эдвин. – Завтра с утра. Но я буду здесь ещё появляться наездами. А летом я покину и Клойстергэм, и даже Англию… И, полагаю, весьма надолго.

– Отправитесь путешествовать?

– Да, поеду немного расшевелить Египет, – следует самоуверенный ответ.⁵³

– А сейчас Вы учитесь?

– Учусь?! Не-ет… – отвечает Эдвин с ноткой презрения в голосе. – Я инженер – я не учусь, а делаю! Работаю, так сказать, руками и головой! Мой отец был инвестором в одной солидной фирме, и его пай станет моим, когда я достигну совершеннолетия. До той поры Джек – Вы имели честь познакомиться с ним за ужином – является моим опекуном и банкиром.⁵⁴

– От мистера Криспаркла я узнал, что Вам и ещё кое в чём повезло, не так ли?

– Это в чём же мне, по-Вашему, повезло? – резко спрашивает Эдвин, останавливаясь посреди улицы.

Невил, который задал свой вопрос намеренно провоцирующим тоном, также останавливается, и оба молодых человека обмениваются враждебными взглядами.

– Надеюсь, мистер Друд, – вызывающе вежливо произносит Невил, – я не обидел Вас упоминанием о Вашей помолвке?

– Чёрт вас всех побери! – раздражённо кричит Эдвин и, отвернувшись, шагает дальше так быстро, что Невилу приходится почти бежать. – В этой проклятой дыре слишком любят сплетничать! Все, буквально все в курсе моей личной жизни! Удивляюсь, как никто ещё не открыл распивочную под названием «У счастливого жениха» с моим портретом на вывеске!

– Если мистер Криспаркл что-то и рассказал мне, то в этом нет никакой моей вины, – возражает Невил.

– Да никто Вас и не винит, – машет рукой Эдвин.

– Я вижу теперь, что мне не стоило рассказывать Вам об этом, – продолжает Невил. – Просто я полагал, что Вам приятно будет это услышать. Ведь такой помолвкой можно только гордиться!

Заметим, что ситуация в этот момент до забавного симметрична. Невил Ландлесс, с первого взгляда влюбившийся в прекрасный Розовый Бутончик, не на шутку возмущён, что Эдвин Друд, который не стоит и мизинца своей невесты, так легкомысленно относится к доставшемуся ему сокровищу. А Эдвин Друд, поражённый в самое сердце цыганской красотой Елены Ландлесс, весьма разгневан тем, что ничего из себя не представляющий брат красавицы так задирает нос и, судя по всему, и в грош не ставит его, Эдвина.

– Знаете что, мистер Невил, – высокомерно отвечает Эдвин Друд, желая, чтобы последнее слово в этом споре непременно осталось за ним, – если человек чем-либо гордится, то ему совсем не обязательно хочется, чтобы о предмете его гордости судачили на всех перекрёстках. Но я человек занятой и, может быть, отстал от жизни. Вы же, как я понимаю, человек наилучшим образом образованный – и по части сплетен, и по части всего остального – так, может быть, Вы поправите меня, если я ошибаюсь?

После этих презрительных слов ситуация накаляется до предела: теперь Невил пребывает в бешенстве очевидном, а Эдвин Друд – в тщательно скрываемом. Оба останавливаются. Невил, сжимая кулаки, пристально смотрит в лицо Эдвину; тот же делает вид, будто любуется луной и звездами.

– Я нахожу не слишком воспитанным с Вашей стороны, – сквозь зубы произносит Невил, – попрекать незнакомого человека его недостаточной образованностью, тем более когда он специально для того и приехал, чтобы это образование получить. Но я вырос среди дикарей, а не среди таких «занятых людей», как Вы, поэтому мои понятия о вежливости и воспитанности могут отличаться от ваших, столичных.

– У нас тут «в столицах» – цедит Эдвин Друд, – считается вежливым и воспитанным, если человек не суёт носа в чужие дела. Если бы Вы, мистер Невил, показали бы мне в том пример, я бы с удовольствием ему последовал – даже если Вы и воспитывались среди дикарей.

– Вы слишком много себе позволяете, мистер Друд! – повышает голос Невил Ландлесс. – У нас на Цейлоне за такие слова Вас уже давно заставили бы отвечать!

– Это кто тут собрался меня заставить?! – презрительно спрашивает Эдвин Друд, поворачиваясь к противнику и покрепче перехватывая трость.

Но в этот момент на его плечо вдруг ложится тяжёлая рука, и Джон Джаспер становится между уже изготовившимися к драке молодыми людьми. Похоже, хормейстер прогуливался где-то неподалёку от «Приюта монахинь», а теперь незаметно и бесшумно догнал спорщиков, оставаясь невидимым в тени домов.

– Нэд, Нэд, мой мальчик! – говорит он, крепко сдавливая плечо племянника. – Довольно, прекрати! Мне это не нравится. Я слышал тут слова, которые лучше было бы не произносить. Не забывай, дорогой мой, о нашем традиционном гостеприимстве. Мистер Ландлесс – наш гость, поэтому, пожалуйста, относись к нему соответственно. А Вы, мистер Невил, Вы тоже должны смирить Ваш темперамент, уж простите за откровенность. Что это на вас нашло? Нет уж, давайте, скажите мне, что ничего особенного тут не случилось, и беспокоиться никому не о чем. Мы все трое – добрые друзья, а между друзьями ведь чего только не бывает, верно?

С этими словами Джаспер кладёт вторую руку на плечо Невила и чуть пригибает книзу и его.

– Что касается меня, Джек, – хмыкнув, говорит Эдвин Друд, – то я вовсе не злюсь.

– Я тоже нет, – выдавливает Невил. – Просто я хочу сказать, что если бы мистер Друд знал всё, что мне пришлось пережить на родине, он мог бы лучше понять, почему некоторые слова могут ранить до крови.

– Вероятно, нам всем стоило бы воздержаться от оценок чьего-либо понимания, – успокаивающим тоном прерывает его Джаспер. – Вот только что Нэд честно и открыто заявил, что он не держит на Вас зла. А Вы, мистер Невил, можете честно и открыто сказать о себе то же самое?

– Да, конечно, мистер Джаспер, – после паузы произносит Невил. В голосе его, однако, не чувствуется особой честности и открытости.

– Вот и хорошо, теперь забудем об этом! Что ж, друзья мои, мы всего лишь в паре шагов от моего холостяцкого жилища, где уже и чайник на огне, и вино с бокалами на столе. Нэд уезжает с утра, так почему бы нам троим не зайти сейчас и не выпить за то, чтобы ему завтра удачнее ехалось?

– Ты же знаешь, Джек, что я всегда готов зайти и выпить!

– Я тоже, мистер Джаспер, – добавляет Невил, поскольку чувствует, что в сложившейся ситуации отказаться невозможно. Он стыдится того, что вышел из себя, поддавшись на подначивания Эдвина Друда, который сейчас так очевидно бравирует своим показным великодушием и беззаботностью.

Мистер Джаспер, который так и шагает, обнимая обоих юношей за плечи, своим превосходным баритоном затягивает первый куплет застольной песни, и таким порядком они заходят в арку под жилищем хормейстера и поднимаются по лестнице к двери. В комнате тепло, и мягким красным огнём горит лампа, освещая незамысловатую обстановку – и портрет юной красавицы над камином. Войдя, оба молодых человека на несколько долгих секунд задерживают взгляд на этом рисунке, и у обоих во взгляде явно читается сожаление (впрочем, поводы для него у обоих весьма различны). Наблюдательный Джаспер, в ту же секунду догадавшийся об истинной причине только что произошедшей между юношами ссоры, с улыбкой указывает им на портрет.

– Узнаёте это лицо, мистер Невил? – спрашивает он, поднося лампу поближе.

– Да, нельзя не узнать. Хотя до оригинала портрет далеко не дотягивает.

– Экий Вы привередливый! Между прочим, это Нэд нарисовал его и подарил мне.

– Ох, я прошу прощения, мистер Друд, – восклицает Невил, неподдельно смущённый своим промахом. – Если бы я знал, что тут присутствует сам автор…

– Да перестаньте Вы, сэр, это же только набросок, – говорит Эдвин, зевая в ладонь. – Можно даже сказать – карикатура на Киску. Вот если она будет себя хорошо вести, то я тогда нарисую уже настоящий её портрет, красками.

Пренебрежительный и безразличный тон, которым Эдвин, развалившись в кресле и заложив руки за голову, произносит эти слова, снова пробуждает гнев в душе Невила. Джаспер, смерив обоих молодых людей оценивающим взглядом, понимающе усмехается и отворачивается к камину, чтобы размешать сахар и пряности в кастрюльке, в которой на огне медленно закипает вино. Надо отметить, что вся эта процедура – помешивания, добавления специй, пробы на вкус и снова помешивания – занимает у него необычно много времени.⁵⁵

– Я подозреваю, мистер Невил, – нарушает молчание Эдвин Друд, от которого не укрылось возмущённое выражение лица Невила – такое же, впрочем, очевидное, как и портрет на стене или пианино в углу комнаты, – что если бы Вы рисовали портрет вашей возлюбленной…

– Я не умею рисовать, – обрывает его Невил.

– Очень жаль, конечно, но это и не всякому дано. Но вот если бы Вы умели, то уж наверное изобразили бы её красивее всех богинь Олимпа… Или как?

– У меня нет возлюбленной, поэтому я не могу ответить.

– Вот если бы мне пришлось рисовать портрет мисс Ландлесс… не такой вот набросок, а именно настоящий портрет, – мечтательно говорит Эдвин, не замечая своей почти мальчишеской хвастливости, – вот тогда бы Вы увидели, какую красоту я могу нарисовать!

– Сначала Вам пришлось бы получить её согласие позировать, сэр. А поскольку она Вам такого согласия никогда не даст, то мне остаётся лишь сожалеть, что я так никогда и не увижу всей силы Вашего мастерства. Хотя, я подозреваю, невелика и потеря!

Джаспер возвращается к столу с бокалами вина в руках. Один бокал он вручает Невилу, другой отдаёт Эдвину, наливает также и себе и с улыбкой произносит:

– Давайте выпьем за моего племянника! Скоро, совсем скоро покинет он нас, но пока он ещё с нами – выпьем же за него! Эдвин, дорогой мой, мы пьём за твоё здоровье!

Показывая юношам пример, Джаспер, не отрываясь, осушает свой бокал, и Невилу приходится поднапрячься, чтобы не отстать от него. Эдвин Друд благодарит обоих за оказанную ему честь и тоже пьёт до дна. Вино горячо, бокалы глубоки, но желание не ударить в грязь лицом перед соперником ещё глубже.