ROMY, UNE LONGUE NUIT DE SILENCE

by Sarah Briand

© LIBRAIRIE ARTHEME FAYARD, 2019

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2021

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2021.

Счастье – это когда несчастье дает себе передышку.

Лео Ферре

Пролог

18 сентября 2018 года

Париж, бульвар Осман, дом 14

«Пусть все те, кто знал ее…»

Пока машина неторопливо движется по бульвару Осман, он снова и снова повторяет эти слова, словно актер перед выходом на сцену. А затем, опустив голову, пересекает тротуар и, не узнанный прохожими, открывает дверь в редакцию «Фигаро».

Здесь ему не надо представляться: едва он появляется на пороге, дежурная сразу набирает номер и сообщает о его прибытии. Паскаль Бурде спешит встретить этого посетителя, который настоял на том, чтобы она приняла его лично. Они обмениваются сдержанными приветствиями, потом проходят по коридору к двери с надписью «Отдел хроники».

Входя медленным шагом, он замечает устремленные на него взгляды. Лица Флоранс, Валери и Сирьель почти не видны за мониторами, но девушки явно возбуждены. В их пресную, монотонную жизнь ворвался человек-легенда. Он здоровается с ними, а затем проходит в глубину комнаты, за стеклянную перегородку, где находится кабинет заведующей отделом, и молча садится в кресло.

Его взгляд останавливается на черно-белой фотографии Жана д’Ормессона, бывшего главного редактора «Фигаро», который так любил литературу и поэзию. Напротив него висит афиша выставки картин Сезанна. Мягким голосом Паскаль Бурде предлагает посетителю начать разговор.

Эта блондинка с изысканными манерами привыкла видеть у себя в кабинете людей, желающих сообщить через газету о чьей-либо кончине или воздать дань заслугам умершего. Паскаль умеет находить слова утешения, а главное, умеет слушать. Она любит свою профессию: помогать работе памяти, выбирая скупые фразы, которые потом сохранятся навсегда, оттиснутые на бумаге.

Паскаль Бурде прежде всего поражает элегантность мужчины, сидящего напротив нее. Элегантностью пронизан весь его облик, хоть он и без галстука, и даже его жест, когда он достает из конверта листок бумаги. Она разглядывает его руки. Голосом, который звучал в диалогах со столькими знаменитыми актрисами, он читает текст, написанный от руки на серой бумаге.

Пусть все те, кто любил ее и любит до сих пор, подумают о ней сегодня.

Фраза, которую произносит сейчас Ален Делон, формально адресована читателям газеты; по сути же это признание в любви, обращенное к Роми. Он настаивает на том, чтобы объявление в рамке начиналось так: «Розмари Альбах-Ретти, известная как Роми Шнайдер». Речь идет не об актрисе, а о женщине, которую он любит еще и сейчас. Он желает, чтобы эти слова появились в «Фигаро» в ближайшую субботу, за несколько часов до ее восьмидесятилетия.

Паскаль Бурде нашла в своем архиве объявление, которое он опубликовал десять лет назад, в день, когда Роми исполнилось бы семьдесят. В тот раз он продиктовал текст по телефону. А сегодня явился собственной персоной. Они сравнивают два объявления и заменяют в новом несколько слов. Голубые глаза Делона застилают слезы, но он не дает им пролиться.

Наступает момент, когда надо оплатить публикацию объявления. Ален Делон достает чековую книжку и заполняет чек, пользуясь ручкой с зеленой пастой: чернилами этого цвета всегда писала его мать. Паскаль Бурде провожает его до холла. На прощание он целует ее, затем уходит. Можно подумать, что это никому не известный, обычный человек приходил почтить память женщины, которую когда-то любил.

На следующий день после публикации объявления он снова позвонит Паскаль, просто чтобы поблагодарить ее. Поблагодарить за то, что она продлевает жизнь Роми все это время, в течение тридцати с лишним лет с того дня, как любимица публики закрыла глаза навсегда.

⁂

29 мая 1982 года

Париж, улица Барбе-де-Жуи, 11

Она свободна и безмятежна.

Пульс у нее сделался реже, сердце перестало биться. Ее сердце, которое умело страстно любить и которое порой так больно ранили, только что остановилось. Его последний удар – как стук, который в театре оповещает зрителей о начале заключительного акта пьесы.

Теперь она одна на сцене.

В тишине парижской весенней ночи Роми отвесила свой прощальный поклон.

Она упала бесшумно, как осенний лист, который с легким шелестом ложится на парижский асфальт, – в момент, когда писала, сидя за маленьким секретером у себя в спальне, – и опустилась на стоящий рядом диван.

Ее спутник жизни Лоран Петен, решив, что она спит, осторожно перенес ее на кровать, словно принц из сказки Перро.

Затем прилег сам и заснул. Он проспит до утра рядом с ее телом. Эта комната, которая до сих пор была приютом их любви, превратилась в обитель смерти.

И началась долгая ночь безмолвия.

Все в этой комнате застыло в неподвижности. Здесь много ее вещей: на креслах небрежно разбросаны несколько ярких косынок и длинных туник в «богемном» стиле, из которых состоял ее домашний гардероб. Именно в таких нарядах, запросто, не прихорашиваясь, Роми принимала гостей. Многие из них не могли скрыть удивления, когда она открывала им дверь, а кое-кто просто не узнавал ее – слишком уж непохожа была эта женщина на кинозвезду, которой они любовались на экране.

Стены увешаны фотографиями ее сына Давида. Вот он в пять, в десять, в четырнадцать лет. Обаятельная улыбка. Светящееся радостью и добротой лицо подростка, чья жизнь оборвалась так нелепо и трагически. Он был ее сыном от немецкого драматурга Гарри Майена, человека, которого она пыталась, но так и не смогла спасти от прогрессирующей депрессии. В несколько месяцев она потеряла своего бывшего мужа и их единственного ребенка. Один покончил с собой, другой погиб в результате нелепого несчастного случая.

На секретере – бокал вина. И короткая записка, которую она начала писать одной журналистке: отказ от интервью, запланированного на этот вечер, несколькими часами спустя.

Кое-кто скажет, что эта записка – доказательство того, что Роми покончила с собой. А иначе зачем бы ей отменять интервью? И потом, разве в этот вечер рядом с ней не были обнаружены лекарства и бокал вина?

Значит, Роми решила поставить точку в деле продвижения своего последнего фильма и одновременно – в своей жизни?

Если так, то «Прохожая из Сан-Суси» должна была стать последним этапом творческого пути актрисы, решившей уйти из кино. Меньше чем через год после гибели сына – удара, от которого она так и не смогла оправиться.

Все это время Роми преследовали папарацци, и она больше не хотела показывать им лицо, слишком явно выдававшее ее душевную рану. Она решила скрыться от этих нескромных взглядов, для которых становилась то предметом восхищения и восхваления, то объектом зависти и травли, и, как раненый зверь забивается в свою нору, спряталась в фешенебельной квартире на уединенной улочке Барбе-де-Жуи в VII округе, принадлежавшей ее другу, продюсеру Тараку Бен Аммару. Роми не могла больше находиться там, где все напоминало ей о сыне, и попросила Бен Аммара поменяться с ней квартирами: она приняла это решение внезапно, среди ночи, несколько месяцев назад.

А сегодня вечером, сидя перед секретером, незадолго до того, как потерять сознание, она не только возвращалась в прошлое, глядя в глаза сына на фотографии – одной из тех, что сплошь покрывали стену комнаты, словно надгробие. Нет, Роми говорила о настоящем и планировала будущее.

У нее только что состоялся телефонный разговор с Жераром Шамом, фотографом, с которым она познакомилась на съемках «Прохожей из Сан-Суси».

Он предложил ей устроить фотосессию, в которой она предстала бы раскованной и спокойной, вместе со своим спутником жизни Лораном Петеном и дочерью Сарой. Эти фото дали бы ей возможность продемонстрировать, как она счастлива в новой семье, в обстановке, которая ей по душе. По его мнению, самым подходящим местом для съемок стало бы ее собственное жилье. Роми выбрала для этой цели новый дом, недавно купленный ею в окрестностях Парижа, в Буасси-санз-Авуар, где она мечтала в будущем проводить как можно больше времени, – тихий уголок, который она до сих пор скрывала от чужих глаз.

Только что у нее был долгий разговор с фотографом. Они обсуждали детали сессии, которая должна была состояться завтра, – насколько подробно она хотела бы показать дом, как она могла бы одеться. Она спрашивала его совета, перечисляла возможные варианты платьев и туфель. С обувью у Роми всегда были проблемы. У нее часто болели ноги, поэтому от обуви она требовала прежде всего удобства: зимой ходила в ботинках на низком каблуке, летом – в босоножках. И никогда не надевала лодочки на высоком каблуке, потому что их узкие носы сдавливали ей пальцы. Роми сказала фотографу и о том, как решила одеть четырехлетнюю Сару: она уверяла, что, если малышка будет позировать рядом с ней, фотографии получатся «просто потрясающие».

По утверждению некоторых, разговор с Жераром Шамом – убедительное доказательство того, что Роми вовсе не собиралась умирать. В самом деле, зачем бы ей подтверждать намеченную на завтра фотосессию, если она планировала через несколько часов свести счеты с жизнью?

После беседы с Жераром Шамом Роми и ее друг Лоран поехали ужинать к сестре Лорана. Когда они вернулись, Роми шепнула Лорану, что хотела бы еще немного «побыть с Давидом». С ее сыном.

Фотосессия должна была состояться в ближайшую субботу, 29 мая. Фотограф уже собрался ехать в Буасси-санз-Авуар и нес в машину аппаратуру, когда зазвонил телефон. Директор информационного агентства «Сигма» спросил, слушал ли он сегодня радио.

– Роми умерла этой ночью.

На другом конце провода – молчание.

Потрясенный Жерар Шам бесшумно поставил на пол аппаратуру, которую держал в руках.

Но если Роми не покончила с собой, что же тогда произошло в этой комнате, где она уединилась, чтобы сесть за секретер и написать записку?

Быть может, ее сердце просто остановилось, измученное неутешным горем, надорванное столькими испытаниями?