Я не отношу себя к литературным критикам, скорее к внимательным читателям. Поэтому я позволю себе составить небольшую рецензию на книгу «Гнев» за авторством Булата Ханова. Так как мы с ним приятельствуем, постараюсь обойтись без предвзятости и субъективности.
Хочется начать с не совсем удачной аннотации к книге: «Стареющий (sic!) интеллигент Глеб Викторович Веретинский похож на набоковского Гумберта: он педантично элегантен, умен и образован…» Итак, герою, на минуточку, 32 года, а он априорно записан в стареющие. Тут мне стало сильно обидно, в первую очередь за себя. Мне сейчас 33, и я пока не спешу записываться в разряд увядающих стариков. В 32 года мужчина, в большинстве случаев, если у него нет букета заболеваний, как говорил Карлсон – находится «в полном расцвете сил, несмотря на то, что он в меру упитанный». А наш герой говорит о себе, что он в отличие от своих ровесников очень даже стройный и совершенно здоров. При этом, где-то в середине книге у героя появляется скрип в коленном суставе, с которым не справляется мазь без названия, а потом и вовсе злосчастный скрип исчезает (почему-то). Поэтому наш герой ладно скроен и полон сил.
Двигаемся дальше. О том, что наш герой элегантен – читатель должен додумывать сам. Автор намеренно избегает пространных портретных описаний героев книги, таким образом, вовлекая читателя в этот процесс, и заставляя домысливать самостоятельно. Мы не знаем, как выглядит жена «продавщица из супермаркета», которую он нашел на сайте знакомств; мы не узнаем во что одевается герой, каждый день пребывающий на кафедре, об этом мы можем только догадываться. Нет даже односложного описания во что одеты другие герои, за исключением «белого халата в синий горошек, больше похожего на платье», подаренного тещей жене Глеба, но и его упоминание вызывает сомнения в необходимости – потому что потом он нигде не возникает снова.
Чем Глеб Викторович так похож на Гумберта для меня осталось загадкой.
Но аннотации вообще имеют свойство сбивать читателя с толку, об этом говорит даже главный герой в книге, когда берет с полки Стивена Кинга и читает на обложке краткое издательское предисловие, не вызывающее ничего кроме отвращения. Поэтому мы оставим это на вине издателя, а не автора книги.
Во-вторых, мне бы хотелось назвать эту книгу повестью, а не романом, в его каноническом понимании. Неизвестно почему, в настоящее время, такая литературная форма как повесть стала какой-то маргинальной. Словно на нее наложили табу и пытаются вытравить из литературы.
Действие в тексте разворачивается в течение трех осенних месяцев (СОН: сентябрь, октябрь, ноябрь – это такая метафора). И ограничено передвижениями героя между местом работы (университет) и домом, еще однажды герой забредает в подвальный книжный магазин, на дискуссию о выставке в «креативном пространстве», дважды в бары без названия, в гости коллеге на дегустацию виски, на чай к художнику и опять же на чай к бахаям. Есть попытка вывезти героя из родной? Казани в Саранск, но и там герой перемещается с вокзала на защиту диссертации в неизвестный вуз и обратно. Всё, больше никаких локаций. Действующих же героев в книге можно уместить на пальцах одной руки. Так почему не назвать это повестью? Почему обязательно роман? Но опять же, этот вопрос, скорее необходимо адресовать издателю.
Фамилия главного героя Веретинский, очень созвучна с Вертинским – не самым популярным поэтом серебряного века (именно этой проблематикой занимается главный герой-филолог), но популярным актером и певцом, и такая оговорка-шутка даже проскальзывает во время его представления на дискуссии в злополучном креативном пространстве. Герою тридцать два года, он служит доцентом на филфаке казанского университета. И как дальше гласит аннотация «у него полный провал по части личной жизни, протекающей не там и не с теми, с кем мечталось». Глеб мечется между нынешней женой – продавщицей из супермаркета (кулинарной кудесницей) и бывшей девушкой, видимо дизайнером, которая появляется в тексте только на экране мобильника или ноутбука. При этом бывшая сбежала от него к другой девушке, объяснив это тем, что «она не совсем гетеро». Через какое-то время вдобавок появляется ученица, тянущаяся к знаниям в стиховедении, но чуть позже исчезает, а потом и вовсе выясняется, что она глупа и променяла великих поэтов на «недопоэтов, которых не пустили бы на порог заштатной сельской редакции» – это про рэп-баттлы если что.
Вообще, стоит сказать, что в теле молодого доцента живет склочный ворчливый старик-неудачник, которому лет так шестьдесят, не меньше. Такая себе история Бенджамина Баттона. Он ворчит по поводу кафедральных коллег, на свою жену (которая покорно выполняет домашние дела и вкусно его кормит, стараясь во всем угодить), на нерадивых студентов, на хипстеров «не вникающих в посыл книг и картин»; герой озлоблен на весь окружающий мир. Но при этом, почему-то подспудно у читателя не возникает внутреннего гнева, одного из главных христианских грехов. Есть какой-то ресентимент, о котором упоминает нарратор, и герой никак не собирается бороться с возникшей несправедливостью. Видимо совсем без субъективности никак не обойтись – все-таки у меня иное представление о гневе. Герой находится внутри своей зоны комфорта и никуда из нее не выбирается. Плюс к этому он «сублимирует» мастурбацией. Я бы даже вынес строчку Бродского вместо выбранного автором эпиграфа: «Между прочим, все мы дрочим». Дрочит герой довольно часто, выплескивая одновременно эякулят и гнев, в ванной, в кабинете, в основном, возбуждаясь на фото молоденьких девочек (в этом сходство с Гумбертом?). И в один из дней даже подумывает приобрести резиновую вагину. Но по ходу дальнейшего повествования мастурбация главного героя оборачивается половым бессилием, эректильной дисфункцией, таким образом выполняя роль сильной метафоры полного бессилия героя в целом. Имеются в тексте и другие выпуклые и зримые метафоры: картина художника с семейной парой («немая неприязнь на лицах супругов»), киндер сюрприз для беременной (ли?) жены с зеленым уродцем внутри. Текст, в целом создает ощущение правильно выстроенного стиля, но желанная атмосфера гнева и ярости подменяется теплым домашним уютом и комфортным твидовым пиджаком доцента. Образы героев психологически прописаны на пять баллов, но они все чем-то похожи друг на друга. А чем? Да тем, что у них отсутствуют портретные различия. Они все выглядят как на той картине художника Локманова из первой главы: «с нечеткими лицами». Доцент-стиховед создает впечатление бессильного вялого тюфяка без целей в личной жизни и жизни в целом.
Еще очень хочется понять почему за весь сюжет мы ни разу не видим преподавателя-филолога с раскрытой книгой? Даже спортсмен в поезде читает Саймака, а филолог нет.
Здесь надо заметить, что альтер-эго писателя совсем не главный герой, а малоизвестный, но при этом «свободный художник» Артур Локманов, в голове которого уживаются и мирно соседствуют религиозная община, психоанализ, зоозащита, а также любовь к слэшерам и брит-попу. Вот где автор смог развернуться и показать всю мощь «анализантов». В этом месте в дискуссиях появляются лакановские «означающие» и даже «дедушка Фрейд». Художник свободно жонглирует аналитическими терминами, и филолог с удовольствием погружается в этот дискурс. Воодушевленный герой-филолог дает своим студентам задание написать эссе на тему «Миссия современного художника» – студенты с треском проваливают его, а потом и художник исчезает таинственным образом. И главный вопрос всего текста, так и остается открытым, как и задумывался автором.
Повествование ведется несколько медитативно, очень мало происходящих событий. Ближе к кульминации возникает бурное желание, чтобы что-нибудь произошло, из ряда вон выходящее: убийство, смерть, эпидемия какая-нибудь в конце концов. Ничего из перечисленного не всплывает. Самоубийство действительно случается, но не в семье главного героя, и даже не среди его дружеского круга, а так, где-то в университете, и описывается как-то слишком буднично.
Тут я позволю себе поспорить с Валерий Пустовой, которая «придумала и принесла в издательство книгу» – я как ни старался не смог найти «всех его поворотов, которые как бы резко ни заворачивали, не меняют направление жизни».
Герою хорошо и тепло там, где он есть, и в решающей сцене, схватив в порыве ярости грязный кухонный нож, он так и не смог нанести удар. Многострадальное «ружье на стене» остается дальше себе висеть на своем положенном месте. Крови в тексте нет и не будет, кроме разве что менструальной.
В качестве вывода скажу, что у Булата Ханова уже есть писательский «мускул», но пока не хватает того самого прозаического «нерва». Хочется пожелать автору его обнажить и тогда будущие тексты зазвучат полифоничнее и глубже. А герою книги вырваться из всепоглощающей рутины, обрести внутреннюю гармонию и уже определиться: он собирается дальше трахать настоящих женщин или резиновые вагины?