Ее придавило потолочной балкой, она была напугана, но казалась целой и невредимой. Валин шагнул к ней, и все строение застонало, покосившись еще на несколько футов в направлении бухты.

– Вал! – крикнула Лин от двери. – Пора выбираться! Эта халупа долго не протянет!

Игнорируя предупреждение, он преодолел оставшиеся несколько шагов и подобрался к девушке.

– Ты ранена? – спросил он, опускаясь на колено и обшаривая руками балку в попытке определить, на чем она держится.

Салия подняла к нему лицо. В ее перепуганных темных глазах отражались языки пламени, уже бушевавшего вокруг и опалявшего ее одежду и кожу.

– Моя нога… – выдохнула девушка. – Не бросай меня…

– Валин! – Лин уже орала. – Уходи сейчас же! У тебя нет времени!

– Иду! – крикнул он, просовывая руку служанке под мышку и пытаясь тащить.

Она вскрикнула от боли, пронзительно, как попавшееся в ловушку животное, закусила губу и потеряла сознание. Валин выругался. Девушку что-то держало, но в пыльной полумгле он не мог разглядеть, что именно. Слева с потолка упала балка, и все здание накренилось еще на несколько градусов. Он снова провел руками вдоль тела Салии, ища невидимое препятствие.

– Не торопись, – сказал он себе. – Только не торопись…

Если он и научился чему-нибудь за время, что провел в кадетах, так это действовать осмотрительно, даже если ставки высоки.

– Особенно если ставки высоки, идиот, – пробормотал он.

Когда его пальцы оказались возле ее талии, он нащупал то, что искал, – платье девушки зацепилось за расщеп в древесине. Он потянул, но ткань держалась прочно.

– Валин, сукин ты сын! – снова завопила Лин. Теперь в ее голосе звучал страх. Страх и гнев. – Убирайся оттуда, болван Кентов!

– Иду, иду! – отозвался он, вытаскивая поясной нож из чехла и принимаясь кромсать застрявшее платье.

Рывок – и девушка свободна. Валин отбросил нож, ухватил ее за платье и волосы и потащил по полу по направлению к тусклому проему двери, где стояла Ха Лин, яростно жестикулируя.

– Прыгай! – крикнул он Лин. – Давай на ту сторону! Я переброшу ее к тебе!

Та фыркнула, на мгновение застыла в мучительной нерешительности, потом кивнула и исчезла.

Вытащив девушку из двери, Валин, к своему ужасу, обнаружил, что расселина увеличилась почти до дюжины футов. Он мог перепрыгнуть ее, но Салия была без сознания, ее тело безжизненно висело у него на плече.

Лин, мгновенно оценив ситуацию, покачала головой, потом шагнула к самому краю зияющего провала.

– Кидай, – сказала она, подгребая к себе руками.

Валин ошеломленно уставился на трещину. Салия не весила и трех четвертей от его веса, но у него никак не хватило бы силы перебросить ее на такое расстояние. Он посмотрел вниз: обломки опор щетинились, как копья.

– Я не могу! – прокричал он.

– Постарайся! Давай, черт возьми, бросай! Я поймаю ее за запястья.

Это невозможно. Лин знает это не хуже его.

«Потому и понукает меня», – понял Валин во вспышке озарения.

Салия – мертвый груз. Он преодолел бы расстояние в одиночку, хотя и с трудом. Но пока у него на руках обездвиженное тело девушки, он не может никуда деться с этой стороны расселины, он в ловушке вместе с пылающим, кренящимся трактиром, грозящим утянуть его за собой на верную смерть. Все это открылось ему без тени сомнения, но что он мог сделать? Бросить девушку погибать? Он поступил бы верно, на учебном задании это было бы единственное решение, но, Кент побери, это не учебное задание! Нельзя же просто взять и…

– Я прыгну вместе с ней! – крикнул он, поудобнее укладывая Салию себе на спину. – Думаю, у меня получится.

Глаза Лин расширились от ужаса, потом стали холодными.

Прежде чем Валин успел понять, что происходит, она выхватила поясной нож, замахнулась и бросила. Остолбенев, Валин смотрел, как сверкающее на солнце лезвие вращается и приближается к нему. Оно погрузилось в шею Салии – хлынула горячая, густая кровь. Губы девушки разомкнулись, она издала звук – то ли вскрик, то ли стон, – который тут же захлебнулся.

– Она мертва! – крикнула Лин. – Ты уже не можешь ее спасти, Валин! Она мертва, Кент побери! Прыгай же!

Он не мог оторвать глаз от Салии, от рукоятки ножа, торчавшего из ее шеи. Она мертва… Здание под ним снова содрогнулось и застонало. С яростным ревом он отпустил тело девушки и прыгнул. Его ноги коснулись осыпающейся кромки; Лин поймала его за запястья и оттащила в безопасное место.

Оттолкнув ее, Валин повернулся к трактиру. Тела Салии уже не было – оно соскользнуло в провал. Языки пламени лизали дверные косяки. Изнутри доносились вопли обреченных людей, огонь пожирал смолистые балки. На подоконнике появилась чья-то рука, окровавленная и обгоревшая, заметалась, ища возможность уцепиться, и снова пропала внутри. Потом все строение задрожало, медленно отъехало от берега и, наконец, словно истощив последние силы, обрушилось под собственным весом, сложилось внутрь и кануло в воды бухты.

7

Адер уй-Малкениан, стараясь не дрогнуть лицом, смотрела, как солдаты в ослепительно блещущих доспехах раскрывают перед ней тяжелые, кедрового дерева, двери в гробницу ее предательски убитого отца.

«Если хочешь сыграть роль в жизни империи, – снова и снова повторял ей Санлитун, – ты должна научиться скрывать свои чувства. Мир видит то, что ты ему показываешь, и судит тебя по тому, что ты перед ним раскрываешь».

Слово «мир» казалось вполне уместным для тех, кто сейчас наблюдал за ней, – десятки тысяч граждан Аннура собрались в долине Вечного Сна, чтобы увидеть, как великого человека укладывают на покой в этой узкой голой расщелине, окаймленной рядами гробниц ее предков. Какое бы горе ее ни снедало, плакать перед ними было недопустимо. Она и так казалась здесь не на своем месте – молодая женщина среди кучки престарелых верховных министров, сплошь мужчин.

На самом деле место, которое она занимала на возвышении, принадлежало ей по праву, и даже дважды: во-первых, в силу ее императорского происхождения, а во-вторых, поскольку она совсем недавно получила пост министра финансов. Назначение было оговорено в завещании отца. Высокий пост, почти равный званию кенаранга или мизран-советника, она готовилась занять бо́льшую часть своей жизни.

«Теперь я готова», – внушала она себе, думая о тысячах прочитанных ею страниц, о бесконечных делегациях, которые принимала от имени отца, о бухгалтерских книгах, которые изучала далеко за полночь.

Адер разбиралась в аннурских финансах лучше уходящего в отставку министра и тем не менее не сомневалась, что никто из собравшихся в этой долине не считает ее кандидатуру уместной.

Тысячи глаз, обращенных сейчас в ее сторону, видели в ней прежде всего женщину, засидевшуюся без мужа и детей, достаточно привлекательную для брака (даже без своих имперских титулов), хотя и, возможно, чересчур худую, высокую и меднокожую для города, где в моде были приземистые смуглые женщины с пышными формами. Адер прекрасно знала, что прямые волосы подчеркивают угловатость ее лица, придавая ей излишне суровый вид. В детстве она пробовала делать разные прически; сейчас же некоторая строгость черт была ей только на руку. Она хотела, чтобы люди, глядя на возвышение, видели министра, а не жеманную девчонку.

Разумеется, те, кто стоял достаточно близко к ней, вряд ли запомнят что-либо, помимо ее глаз: радужные оболочки, пылающие словно угли. Многие говорили, что глаза Адер сияют даже ярче, чем у Кадена… Впрочем, какая разница? Несмотря на то что она была на два года старше, несмотря на тщательное обучение под руководством отца, несмотря на близкое знакомство с политической теорией и практикой Аннурской империи, Адер никогда не займет Нетесаный трон. В детстве у нее однажды достало наивности спросить мать почему. «Это место мужчины», – отвечала та, закончив разговор, прежде чем он начался.

Адер ощутила всю тяжесть того утверждения лишь сейчас, сидя среди мужчин в ожидании, когда погребальные носилки с телом ее отца доберутся до них с противоположного края долины. Хотя на ней, как и на них, были темные министерские одежды, перехваченные в поясе черным кушаком, хотя на ее шее, как и у них, висела золотая цепь высокопоставленного должностного лица, хотя она сидела плечом к плечу с этой горсткой людей, которые под руководством самого императора управляли всем цивилизованным миром, она не была одной из них, и она ощущала их незримые сомнения, их благопристойное негодование – холодное и безмолвное, словно снег.

– Это место дышит историей. Историей и традициями, – произнес Бакстер Пейн.

Пейн выполнял обязанности главного цензора, а также министра налогов и сборов, и хотя занимал менее значительный пост, чем Адер (а может быть, как раз поэтому), он был среди тех, кто наиболее открыто оспаривал ее назначение. Слово «традиции» в его устах звучало как обвинение, но Адер, глядя на долину Вечного Сна, не могла с ним не согласиться. Начиная с каменных львов Алиала Великого и до фасада гробницы ее собственного отца – барельеф с восходящим солнцем над дверью, ведущей во тьму, – она могла проследить уверенную линию правления династии Малкенианов.

– Традиции дело хорошее, – заметил Ран ил Торнья. – Проблема только в том, что на них, Кент побери, уходит слишком много времени.

Ил Торнья был кенарангом, то есть главнокомандующим империи, и считался кем-то вроде военного гения. Во всяком случае, Совет министров испытывал к нему достаточное почтение, чтобы возвести его в должность регента на то время, пока Аннур будет ожидать возвращения Кадена.

– Разве вы не погребаете солдат, убитых в сражении? – колко парировала Адер.

Не считая ее, ил Торнья был самым молодым из собравшихся на возвышении: ему было, наверное, около тридцати пяти лет. Но важнее было другое – он единственный, по-видимому, принял ее назначение на пост министра финансов. По всем статьям его следовало считать союзником, но она не могла не ощетиниться, услышав его тон.

– Несомненно, генерал должен заботиться о павших, – говорила Адер с ноткой вызова в голосе, но кенаранг лишь пожал плечами.

– Должен, если есть возможность. Я предпочитаю догонять тех, кто их убил.

– И этому придет время, уже скоро, – глубоко вздохнув, сказала Адер. – Через месяц Уиниан будет мертв. Будь моя воля, он умер бы уже через неделю!

– Я совсем не против скорой расправы, но разве не придется устроить что-то наподобие суда? Все же этот человек – верховный жрец Интарры. Подозреваю, его паства может обидеться, если вы попросту вздернете его на самом высоком суку.

– Мой отец вошел в храм Света, – перечисляла Адер, загибая пальцы. – Там он тайно встретился с Уинианом Четвертым. И во время этой тайной встречи был убит!

Она бы дорого заплатила, чтобы узнать, зачем ее отцу понадобилось встречаться со жрецом и почему для этой встречи он отказался от защиты эдолийской гвардии… Впрочем, основные детали его убийства были ясны.

– Уиниан получит свой суд, а после умрет, – заключила Адер.

Гулкий низкий бой барабанов прервал их разговор. Вновь и вновь звучали удары, строгие и торжественные, словно гремела сама земля. Похоронная процессия, еще не видимая за поворотом ущелья, приближалась.

– Для погребения Сантуна Второго принесли в жертву пять сотен белых быков, – заметил азран-советник Билкун Хеллел. – Как печально, что мы не смогли оказать такие же почести вашему отцу.

Это был розовый, елейный, непомерно толстый человек; его одежда, сшитая из лучшей ткани, сидела на нем вкривь и вкось. Тем не менее его маленькие умные глазки не упускали ничего, особенно в области политики.

Адер отмела замечание взмахом руки:

– Пятьсот быков по десять солнц за каждого – пять тысяч солнц. Эти деньги нам еще пригодятся.

Советник приподнял уголок рта в кривой улыбке:

– Я восхищен вашими математическими способностями, однако не уверен, что вы осознаете, какое воздействие подобный спектакль оказывает на умы людей. Он возвеличил бы вашего отца, а вместе с ним и весь ваш дом.

– Мой отец ненавидел все это – все это показушничество, всю эту мишуру!

– Однако именно ваш отец и распорядился о церемонии, – с усмешкой возразил Бакстер Пейн.

Адер открыла было рот, но передумала. Она пришла сюда оплакивать отца, а не обмениваться колкостями со стариками, которые все равно никогда не станут ее слушать.

В этот момент вся долина притихла: из-за поворота показались первые колонны аннурской пехоты. Ряды маршировали за рядами, подняв копья под одинаковым острым углом и сверкая наконечниками в полуденных лучах. В центре каждой шеренги шел знаменосец, над которым на белом шелковом полотнище развевалось яркое восходящее солнце Аннура, а по обе стороны от него барабанщики выбивали ритм процессии на больших шкурах, туго натянутых на деревянные барабаны.

Не считая штандартов, легионы ничем не отличались друг от друга: одинаковые стальные доспехи, одинаковые облегченные шлемы, одинаковые длинные копья, зажатые в руках, одинаковые короткие мечи, висевшие у каждого бедра. Лишь струящиеся на ветру вымпелы указывали, кто они такие: двадцать седьмой легион, называемый «Шакалами»; «Скала» – пятьдесят первый легион с северного Анказа; «Долгий глаз», прибывший от Стены Разлома; «Красный орел» и «Черный орел»; тридцать второй легион – его бойцы называли себя «Ночными ублюдками». Здесь был даже легендарный четвертый легион – «Мертвецы», который вел нескончаемую войну в глубинах Поясницы, пытаясь усмирить дикие племена джунглей.

Далее шли войска народного ополчения регионов – менее значительные в военном плане, но гораздо более разнообразные и пестрые. Раалтанцы несли невероятной длины двуручные мечи, а их сверкающие стальные доспехи, должно быть, весили не меньше их самих. На штандарте красовалась ветряная мельница с вращающимися мечами вместо крыльев. Под эмблемой был вышит девиз: «Бури – наша сила». За ними шел отряд из восьмидесяти человек в черных кожаных доспехах, каждый из которых держал в руках вилы.

– Глупцы! – фыркнул Пейн. – Деревенские выскочки со своими тяпками!

– Двести двенадцать лет назад, – возразила Адер, – Маартен Генке такой тяпкой выкроил себе независимое королевство. После чего пятьдесят четыре года успешно сопротивлялся аннурскому владычеству при помощи вил.

– Хорошее оружие – вилы, – безмятежно заметил ил Торнья. – Большой радиус действия плюс проникающая способность.

– Восстание Генке было подавлено! – возразил Хеллел. – Еще один неудачливый бунтовщик.

– И тем не менее его едва ли можно назвать глупцом, – настаивала Адер, уязвленная тем, что ни один из них, судя по всему, не понял, что она имела в виду.

Из-за поворота показалась следующая группа, и у нее свело живот.

– Сыны Пламени, – пробормотала она, скривившись. – После того, что совершил Уиниан, их здесь быть не должно. Им здесь не место!

– В целом я согласен, – ответил Хеллел, проведя рукой по своим редеющим волосам, – однако что тут сделаешь? Эти люди любят Интарру. Наш глубокоуважаемый регент уже арестовал их верховного жреца. Отберите у них еще и легион, и они могут устроить бунт.

– Это сложный вопрос, Адер. – Пейн поднял ладони вверх, словно пытаясь ее умилостивить. – Тонкий.

– Я понимаю, что он сложный, но сложность не должна оправдывать бездействие, – парировала она. – Суд над Уинианом, который состоится в ближайшие недели, может дать нам предлог для роспуска их ополчения.

Большинство имперских историков считали, что мудрым шагом было позволить провинциям иметь собственные маленькие армии. Такие армии давали выход местечковой гордости, не представляя серьезной угрозы для единства империи. Те же самые историки, однако, придерживались совсем другого мнения относительно эдикта Сантуна Третьего, дозволявшего формирование военных орденов по религиозному принципу. «Неблагоразумное и опрометчивое решение», – писал на этот счет Алфер. Гефен шел еще дальше, заявляя, что эдикт «полностью лишен здравого смысла и исторической прозорливости». «Это было просто-напросто глупо», – присовокуплял Йеррик Старший. Раалтанцы никогда бы не стали объединять свои силы с сай-итами на политической основе, однако в обеих атрепиях можно было найти поклонников Хекета и Мешкента, Эйе и Интарры. Судя по всему, Сантуну никогда не приходило в голову, что эти граждане могут запросто объединить свои силы на почве религии и тем самым создать силу, соперничающую с мощью Нетесаного трона. Как ни удивительно, худшего до сих пор не произошло – большинство религиозных орденов и в самом деле довольствовались небольшими вооруженными отрядами, используя их лишь для охраны своих храмов и алтарей.

Однако Уиниан Четвертый, верховный жрец Интарры, постепенно наращивал силы на протяжении уже более десятка лет. Было сложно точно оценить количество его приверженцев, однако Адер полагала, что они исчислялись десятками тысяч человек на двух континентах. Что еще хуже, Интарра была богиней-покровительницей линии самих Малкенианов – императорской династии с сияющими глазами, претендовавшей на законность именно ввиду божественной милости. Растущее влияние храма Интарры и ее верховного жреца могло лишь подорвать доверие к трону. Не нужно было далеко ходить, чтобы найти причины, по которым Уиниан мог пожелать смерти императора.

Сыны Пламени были снаряжены не менее аккуратно, чем аннурские легионеры, и так же, как они, отказались от военной пышности ради надежного вооружения и доспехов. Первый отряд нес небольшие арбалеты; за ним двигался лес коротких копий, тупые концы которых слаженно ударяли в землю в такт марширующей колонне. И так же, как и над аннурскими легионами, над этим войском реял штандарт с изображением солнца, однако, в отличие от имперского символа, не восходящего солнца, а полной сферы во всем своем сиянии.

Лишь когда наконец иссяк поток военного великолепия, показались носилки с телом Санлитуна. Двенадцать эдолийцев несли их на своих плечах – те же двенадцать человек, которым было поручено охранять императора в тот день, когда Уиниан вонзил клинок ему в спину. Когда они приблизились, Адер смогла разглядеть аккуратно наложенные повязки, которыми заканчивалось правое запястье каждого из гвардейцев: Мисийя Ут, назначенный первым щитом эдолийской гвардии после смерти Кренчана Шо, лично отрубил им кисти. «На кой вам мечи, если ни один из вас не сумел защитить императора?» – рычал он от гнева.

Адер знала каждого из двенадцати: даже самый молодой из гвардейцев служил в Рассветном дворце уже больше пяти лет. Ее сердце наполнилось гневом и печалью. Они не исполнили свой долг, и из-за их оплошности отец мертв. И тем не менее отец сам приказал им остаться, когда входил в храм. Сложно защищать человека, который отказывается от защиты.

Если эдолийцы и чувствовали боль в отрубленных конечностях, то показывали ее не больше, чем напряжение под тяжестью императорских носилок. Лица их были будто высечены из камня, и, несмотря на пот, выступивший на лбах, гвардейцы маршировали точно в ногу.

Когда носилки достигли открытого входа в гробницу, вся колонна резко остановилась. Солдаты встали на караул, барабаны смолкли. Адер и остальные министры спустились по деревянным ступенькам со своего возвышения.

Речи у гробницы были сколь многословны, столь и бессмысленны. Адер слушала, как они плещут над ней, словно холодный дождь: «долг», «честь», «воля», «прозорливость»… То же самое говорили о каждом из императоров на всех погребальных церемониях. Эти слова не имели отношения к ее отцу, такому, каким она его знала. Когда с речами было покончено, плотный крешканец ударил в свой огромный гонг, и Адер проследовала за носилками в темноту гробницы.

В усыпальнице пахло камнем и сыростью, и, несмотря на пылающие на стенах факелы, ее глазам потребовалось некоторое время, чтобы что-нибудь разглядеть. Какая бы суровая пышность ни отличала гробницу снаружи, внутри помещение было маленьким и скромным – обычная пещера, отвоеванная у темноты, с плоским каменным возвышением в центре. Здесь не было ни резьбы, ни гобеленов на стенах, ни сваленных в кучи сокровищ.

– Я как-то ожидал, что здесь будет… – заговорил Ран ил Торнья, поводя рукой в поисках нужного слова. – Даже не знаю… больше всякой всячины.