Борис Поплавский. Автопортрет

От составителя

Публикуемый сборник Поплавского – очередная попытка сделать общедоступной ту значительную по размеру часть его разбросанного поэтического архива, которая в последние годы стала возвращаться почти из небытия. Этой книге предшествуют три наших издания его стихов, не появлявшихся в печати ни при его жизни, ни за последующие шесть десятилетий. Это «Покушение с негодными средствами» (1997), сделанное по материалам марсельского архива И.М. Зданевича, «Дадафония» (1999), по материалам архива московского Государственного литературного музея, и «Орфей в аду» (2009), по материалам парижского частного собрания. По тем же парижским материалам Е. Менегальдо в разных издательствах опубликовала никому прежде не известные «Автоматические стихи» (1999) и томик «Неизданных стихов» (2003), включающий без малого сто неопубликованных текстов.

К сожалению, после выхода в 2009 году «итогового» тома «Стихотворений», подготовленных А. Богословским и Е. Менегальдо, у читателей могло возникнуть ошибочное представление о том, что поиск в архивах завершён и теперь стали доступными все его стихи. В это объёмное, но поспешно выстроенное и содержащее массу неточностей собрание не вошли как почти весь наш предыдущий сборник «Орфей в аду», так и нынешняя книга.

И после настоящего издания, представляющего десятки вновь обнаруженных текстов, точку в обнародовании поэтического труда Поплавского ставить преждевременно. У него остались и совсем неизвестные стихи, и ещё такие, которые знакомы лишь приблизительно, верные или последние или лучшие варианты которых до сих пор никто, кроме работавших с его бумагами, не видел. И даже многое из того, что издано, не прошло пока серьёзную текстологическую проверку. В одном из приложений к нашему сборнику публикуются некоторые более точные версии текстов, включённых в разные годы в разные издания, в том числе и «гилейские».

Вряд ли вызовет возражение та мысль, что самые яркие и характерные для Поплавского вещи при его жизни напечатаны не были. Но я позволю себе сказать нечто более резкое. Я уверен, что лишь недавнее открытие архивов поэта позволило наконец-то увидеть ценнейшее в его творчестве – многие годы стыдливо уступавшее плодам калечащих условий беженской «культурной политики», вышедшим из-под его пера. А встречающимся сегодня высокомерным невниманием к его живым и необычным стихам мы во многом обязаны как распространённому читательскому заблуждению, что «всё сто́ящее» из «той эпохи» уже хорошо известно, так и замешательству критиков и специалистов, столкнувшихся с очевидной невозможностью отнести его, как они привыкли поступать, к чётко определённому идейному и литературному «лагерю». Такие «поэты неизвестного направления» всегда остаются напоследок.

С. К.

Стихотворения

1. «Какой-то рок играет с нами…»

Ставшая родной мне Русь.

С. Либерман

 
Какой-то рок играет с нами
Смотри я облетел полмира
И вновь пророческими снами
Мне снится хладная Пальмира
 
 
И среди сборищ молча я
Мечтой лелею предков берег
Где днесь всё та же толчея
И врозь текут Нева и Терек
 
 
Родимое столпотворенье.
Как было тысячу годов
Там каждый умереть готов
И потрясать столпы творенья.
 
 
Но все сдаются и живут
Детей растят и деньги копят
И слыша как ветра ревут
Семейные камины топят.
 
 
Откуда ж это? Впряжена
Давно разбойничья лошадка,
Культура строгая жена
Сидит причёсанная гладко,
 
 
Какой-то рок играет с нами,
Смотри! я облетел полмира
И вновь пророческими снами
Мне снится хладная Пальмира.
 

Берлин, декабрь 1922

2. «Небытие чудесная страна…»

 
Небытие чудесная страна
Чьих нет границ на атласах бесплодных
К тебе плыву я по реке вина
Средь собеседников своих бесплотных
 
 
Река течёт сквозь чёрные дома
Сквозь улицы и дымные трактиры
Куда бездомных загнала зима
Сквозь все углы и все чертоги мира
 
 
Смежаются усталые глаза
Горячее покоя ищет тело
Смеркаются людские голоса
И руки сонно падают без дела
 
 
Что там за жизнью в сумраке блестящем?
Но почему так сладко отступая
Закрыть глаза. Как хорошеет спящий
И от него стихает боль тупая
 

1924

3. «Как сумасшедший часовщик…»

 
Как сумасшедший часовщик
Моя душа в любви гнездится
Небесный свод колёс звездится
Блистает крышки гладкий щит
 
 
Маячит анкер вверх и вниз
Как острый нож двурогий гений
Упорствует пружины фриз
Зловещий что круги в геенне
 
 
Станина тяжкая висит
Отточенным блестящим краем
Доскою где растут весы
Железным деревом над раем
 
 
И сложный шум журчит сверля
Своей рукою многоперстой
Над полостию мной отверстой
Где жизнь однажды умерла
 
 
И вновь свербит легко во тьме
Под крышкою теперь закрытой
Самостоятельный предмет
В земле груди у нас зарытый.
 

1924

4. «Не забывал свободу зверь дабы…»

 
Не забывал свободу зверь дабы,
Летает дождь перед его глазами.
Он встрепенулся, но отстал и замер.
Увы, в бездельи счастливы рабы.
 
 
По нас: судьбу на двор вози возами.
По-Божьему: щепоткою судьбы.
Промеж сердцами сотни вёрст ходьбы,
И се в верхах, а мы идём низами.
 
 
Не покладаем утренний покос
Бесславной жизни лицевых волос
Под бритвою направленной до казни
 
 
Так сон и смерть, не причиняя боль,
Всечасно укорачивают голь
Земную, что не ведает боязни.
 

1924

5. «Планеты в необъятном доме…»

 
Планеты в необъятном доме
Летят живым наперекор
А проводник таясь как вор
Грустит в Гоморре иль в Содоме
 
 
Иль как церковные часы
Что вертятся во мгле бессменно
Иль милая Твои власы
Когда мы будем в гробе тленном
 
 
Алмазами тяжёлых глаз
Сияет жизнь и шепчет нега
И я живу таясь средь вас
Расту как хлеб растёт под снегом
 
 
Мой час ещё настать не мог
Водой весны не полон жёлоб
И над землёю одинок
Нахохленный и мокрый голубь
 

1924

6. В смирительной рубашке

 
Томление, увы, который раз
Я это слово повторяю с пеньем
В нерадостном молитвенном успеньи
И в тёмном слове сердца без прикрас
 
 
Раздавлен мир безмолвием и сном
Сутулые к земле свисают плечи
Дыба надежды крючит и калечит
Расплющивает жизнь казённый дом
 
 
В стеснении немыслимом душа
Не издаёт по месяцам ни звука
Проходят годы тяжело дыша
Иная нам иная мёртвым мука
 
 
Как тяжело писать иль говорить
Мрачны и вечно заспанны поэты
Под серым небом где в тисках орбит
Влачатся звёзды и ползут планеты.
 

1924

7. «Любимое моё отдохновенье…»

 
Любимое моё отдохновенье
Несложная словесная игра.
Ах проигрыш в неё – одно мгновенье,
Ах выигрыш, ах страсти до утра.
 
 
На гладкой карте не узнаю ль даму,
А вот четыре короля вокруг,
Спокойные, как сыновья Адама
Средь царственных своих сестёр-подруг.
 
 
Но этот гордый и безвольный род
Тузов бессмертных окружает лето,
Толпятся униженные валеты
И прочих карт безымянный народ.
 
 
Кто будут козырьми? Чья злая власть
Превозмогает двойкою фигуру,
Но что должны неумолимо пасть,
Когда, приблизясь ко второму туру,
 
 
Их соберут рукой неторопливой
В бесцветный и возвышенный квадрат,
Что совмещает королей счастливых,
Что не хотят во тьму, и тех, кто рад.
 

Париж 924 октябрь

8. «На кожу рук на кожуру перчаток…»

 
На кожу рук на кожуру перчаток
Слеза стекает как прозрачный пот
Зелёный снег и месяца начаток.
Вот Цезарь Форум клык Тарпейский вот
 
 
Противиться немыслимо не мыслю.
Стою молчу иду молчу молчу.
Три чашки на железном коромысле
Декабрь и сон любовь ли вздымут чуть
 
 
Как неразумно мы щадили нежность
Зазнался и ослушался слуга
Что был до смеха раболепен прежде
Ах в расточеньи множатся блага.
 
 
Ах ах да ах разахался я что-то
Не привыкать к безведрию судьбы
Печаль неудержима как икота
Спиной но в спину как бревно дыбы
 
 
Сон укорочен Ты взываешь глухо
Пойдёмте холодно уж поздний час
Но я как веко закрываю ухо
Так в декабре случается подчас.
 

1924

9. «Весенний дождь, усилившись вдвойне…»

 
Весенний дождь, усилившись вдвойне,
По тонкой крыше барабанил мерно.
Мы за вином мечтали о войне
И пели песни голосом неверным.
 
 
Белёсый долго колебался день,
Огни горели на соседней даче
И прерывая нашу дребедень
Тряслись под гору легковые клячи.
 
 
Увы! никто не ведал за столом,
Как близок берег легковой охоты
От тех, кто глупо пели о былом
И о сраженьях с озорной охотой
 
 
Что сменит летом смертоносный гром
Грозы весенней непорочный голос
И у певцов над молодым челом
Не побелеет кучерявый волос.
 
 
И уж летящая издалека
Их поцелует смерть среди поляны
И выронит ослабшая рука
Тяжёлое оружие улана.
 

1924

10. «Когда стеная как хор валькирий…»

 
Когда стеная как хор валькирий
Над нами очередь перелетала
Жалел я френч мой не из металла
И бескозырка моя не кивер
 
 
Когда же старший влетая в город
Кричал команду на всём скаку
Я видел сзади расшитый ворот
И африканский его скакун
 
 
Я думал спрыгнет. На барабане
Разложит быстро табак и карту
Но шёл он с нами спокойно в баню
И огорчался теряя в карты
 
 
Сегодня ж руки я на колена
Кладу пред зеркалом моим и вдруг
Я вижу остров Святой Елены
Старик и капковый его сюртук
 

1924

11. Елена – Alias – Дендритис,
Покровительница Родоса
Посвящение в трёх вариантах

Вариант A

 
Как Фауст я спустившись в бывший мир
Нашёл Елену той же не иною
И уж готов Троянскою войною
Смутить души эпистолярный мир
 
 
Стоят цари пред долгою стеною
По ветру вьётся эллинский мундир
Но в стане неподвижен командир
Но вот он встал: сражён Патрокл мною.
 
 
Елена Ты пленившая Тезея
Покинь пергамент выйди из музея
И дружескую кровь останови
 
 
Но конь судьбы уже подкачен к двери
Я выхожу в богов упорно веря
И воинам сим предаюсь любви
 

Вариант B

 
Пришла в кафе прекрасная Елена
Я нем; все неподвижны; нем гарсон
Елена Ты встряхнула мёртвый сон
Воскресла Ты из ́небытия плена.
 
 
Я с подозрением поцеловал висок
Но крепок он. Но он не знает тлена
Мешает стол мне преклонить колена
Но чу! оружие стакану в унисон.
 
 
Изменника я войсковой оплот
Вздымаю стул; но вдруг проходит год
Смотрю кругом: не дрогнула осада
 
 
О Троя что ж погибнет Ахиллес
Но вот Улисс; он в хитру лошадь влез
Иду за ней, хоть умирать досада