завистью вздыхала тоже отнюдь не смиренная подруга ее, Надежда Мандельштам: да чему там могла научить его, интеллектуала и поэта, какая-то там наездница из Южной. Африки, которую они вдобавок называют еще поэтессой (и это притом, что он знавал в юности такую поэтессу, как она) и которая позволяла себе великого художника называть поросенком? Кого может «просветить» подобная невежа? «Могу и считаю необходимым засвидетельствовать, – бушевала 75-летняя ревнивица, – что ровно таким же просвещенным Модильяни был уже задолго до знакомства с Беатрисой X., то есть в 10-м году.» Впрочем, это, пожалуй, единственные строки, где она дала себе волю. Остальное было сдержанно, пристойно и невнятно. И в общем, матерьялу не набралось даже на крошечный очерк. Тогда Ахматова стала дополнять его какими-то сведениями из календаря на манер популярного еще тогда Эренбурга – о, как любила интеллигенция все эти перечисленья