Пролог

Когда анонимный тест дал положительный результат, Герман в первый момент не испытал никаких эмоций, словно был к этому готов. Ни страха, ни паники.

Все вышло ужасно нелепо, начиная с самой затеи сделать этот анализ. У него не было (и не могло быть!) причин подозревать, что он подхватил нечто подобное. Просто в один прекрасный день (как правило, именно в такие прекрасные дни у нас и начинаются особо БОЛЬШИЕ неприятности) что-то «стрельнуло» в голову. Возможно, частый в жизни порыв – лишний раз убедиться в том, в чем абсолютно уверен.

И только спустя неделю, когда повторный анализ подтвердил положительную реакцию, пришло внезапное чувство, будто мир для него кувыркнулся, мелькая черепашьими ногами…

* * *

Вернувшись с результатом второго теста, Герман окинул пристальным взглядом свое холостяцкое пристанище, которым последние два года ему служила просторная пяти-комнатная квартира. Она в определенном смысле, не просто намекала, а заявляла в полный голос любому визитеру о социальном, финансовом и прочем благополучии своего владельца. Словно на каждой стене красовался аршинными буквами рельефный лозунг-утверждение: «ТАК ЖИВУТ ПРЕУСПЕВАЮЩИЕ БИЗНЕСМЕНЫ!»

Однако любая, мало-мальски искушенная женщина уже через секунду почувствовала бы среди этого праздника материальных благ, таящуюся не так уж и глубоко, простую истину: здешний хозяин на самом деле чрезвычайно далек от личного благополучия. Казалось, эта истина витала в самой атмосфере дорого – и со вкусом хорошего дизайнера – обставленных комнат; тихо шептала из темных углов поздними вечерами и смотрела на вас угрюмым взглядом вашим же лицом из всех зеркал в доме. То единственное НЕблагополучие, способное лишить большей части смысла все остальное.

одиночество

Как старая хроническая болезнь с привычными симптомами, как самый легкий налет пыли, сводящий на нет блеск любой роскоши, заставляющий внести небольшую, но существенную поправку в лозунг-призрак на стенах:

«Так живут ОДИНОКИЕ преуспевающие бизнесмены».

Взгляд Германа блуждал по квартире в поисках особых (и только теперь заметных) метаморфоз в обстановке, ее деталях.

«А почему, собственно, что-то должно было измениться?» – саркастически заметил крошечный наблюдатель в его голове – Независимый Эксперт – та грань нашего сознания, которая частенько выводит нас из себя.

Верно, вирус гнездился в нем и вчера, и неделю назад (здесь злополучный тест не играл, конечно же, никакой роковой роли), и, возможно, живет в его организме уже не первый год. Просто он этого НЕ знал. До сегодняшнего дня. Циничная, но неприступная логика. Тем не менее, Герман усилием воли заставил заткнуться мерзкий голос Независимого Эксперта По Всем Вопросам, медленно прошел в гостиную и остановился в центре комнаты.

Его взгляд продолжал искать.

«Может быть, вы знали?» – мысленно обратился он к вещам. – «Знали и…»

«Это глупо!..» – пискляво встрял Независимый Эксперт, и тут же был вышвырнут Германом в самый темный и глубокий подвал подсознания. Теперь он, кажется, отстал надолго.

«…И молчали…»

Вещи хранили ответ в будоражащем воображение безмолвии.

Герман безнадежно махнул рукой и с мрачной ухмылкой подумал, что, будь в этот момент кто-то рядом, он действительно выглядел бы полным идиотом, несмотря на всю трагичность (трагикомичность?) сложившейся ситуации. В этом крошка-эксперт (блуждавший сейчас в поисках выхода наверх) был, безусловно, прав.

Хотя… Кто-то буравил Германа насмешливым взглядом со стены. Откуда-то слева. Он повернулся и увидел собственный фотопортрет, сделанный еще в школьные годы. Мальчик, казалось, скривил губы в лукавой усмешке:

«А я-то с самого начала знал!»

Его глаза действительно улыбались.

– Вот как? Ну, и когда же это случилось? И, главное, КАК? – фыркнул Герман.

Казалось, мальчишка чуть прищурил один глаз. Из-под лацкана синего школьного пиджачка выглядывал загнутый уголок пионерского галстука. Фотограф явно перестарался с насыщением цвета, и это походило на высунутый ярко-красный язык фантастического существа из второсортного фильма ужасов.

– Так как это произошло?

«Какая разница? Это неважно…»

– Это принципиально! – Герман почувствовал, что, как это ни глупо, но он всерьез начинает злиться.

«Не важно…»

– А для меня…

«Ладно, – взгляд мальчишки стал снисходительнее. – И что же для тебя принципиальнее: «КОГДА или КАК?»

О! Он еще и должен выбирать?!

– Как! Однозначно – КАК!

Герман почти услышал, как мальчишка чуть не поперхнулся едким смехом:

«Ха! Во всяком случае, не так, как у всех, по крайней мере, не так, как у большинства. Не ТАК!»

– На что ты намекаешь?

«Не заводись, тебе лучше знать», – ухмыльнулся двенадцатилетний Гера.

– Ты!.. – Герман осекся. Его мнимый собеседник был единственным, кроме Господа Бога, от кого невозможно было утаить правду: не смотря на все отчаянные усилия, в личном плане жизнь Германа никак не желает налаживаться – как осколки раздробленного магнита нипочем не желают собраться опять в одно целое. И хотя девственность Герман потерял еще в шестнадцать, с тех пор к нынешним тридцати не был с женщиной ни разу. За исключением, пожалуй, единственного случая, когда год назад он наконец решился испытать удачу в обществе дорогой проститутки. И (как того и следовало ожидать, не без помощи вездесущего внутреннего Эксперта) опростоволосился как неопытный, перегоревший от волнения мальчуган. В редкие моменты, подшучивая над собой, Герман думал, что в попытке распутать узел его проблем сломал бы ногу не только черт, но даже старина Фрейд.

Итак, чего же он добивается, глядя на старый школьный портрет? Неужели он настолько выбит из колеи, что уже не способен уяснить элементарную вещь: перед ним всего лишь кусок простой старой фотобумаги, наклеенной на простой и не менее старый картон?

«Вот именно – дурак!» – донесся из бесконечной дали мальчишеский голос.

Часть I.
Великая нелепость: начало

Глава 1
«Мах на мах»

Если в положении Германа можно употребить слово спокойствие, то оно наступило уже спустя несколько дней. Хотя, скорее, это было тем притупленным апатичным состоянием, когда пик эмоций достигает своего естественного предела, и психика возводит барьер, рождающий эту иллюзию спокойствия.

В какие-то моменты Герман понимал, что продолжает негласный поиск ответов на «когда» и «как».

Мысли о возможном лечении его навещали реже; зная, что такового не существует, он не строил особо оптимистических планов на будущее. Герман воспринимал ВИЧ – как бомбу замедленного действия, с непредсказуемым и неотвратимым механизмом, готовым сработать в любой момент (о чем изредка попискивал далекий голосок вечно трезвого в своих суждениях Эксперта). Вопрос лишь в сроках: завтра или через годы (разумеется, в пределах ближайшего десятилетия или, скорее, пятилетия). Но это обязательно произойдет – болезнь взорвется. Невидимая стрелка уже бежит по делениям его жизни, а на финише – …

С самого начала Герман твердо решил никого не вводить в курс дела. Мысль прожить последние месяцы или годы в роли изгоя (относительно нормальные месяцы или годы), которому, возможно, внешне будут сочувствовать, но одновременно сторониться, как прокаженного, – казалась ему мало привлекательной.

В свое время все и так обо всем узнают. А пока он собирается просто жить (доживать?!) – настолько нормально, насколько получится. Вот уже потом ему будет безразлично.

Впрочем, чтобы окончательно уничтожить в себе остатки сомнений, он прошел тест в третий раз. В результате Герман не обманулся, скорее, это напоминало акт милосердия к самому себе. Как просьба утопающего, который знает, что шустрые зубастые рыбки пираньи давно объели всю его нижнюю половину до костей, но который также знает и то, что все равно будет стремиться к берегу, – дать ему веслом по шее.

Конечно, он не обманулся.

Два самых долгих в его жизни месяца Герман боролся, пытаясь не думать и не замечать, но через два месяца и три дня сдался. В действительности, жить, как раньше, оказалось уже невозможно.

Тогда у него еще не возникло повода думать, что тест принял за СПИД нечто иное.

И что Добрые Доктора уже идут по его следу.

* * *

– Мне нужен отпуск, – сказал Герман без предисловий, сев в кресло напротив директорского стола.

– Я надеюсь, ты шутишь. Первое апреля давно прошло.

«У меня теперь каждый день первое апреля…»

– Мне необходим этот отпуск… очень.

– Забудь, об этом не может быть и речи, – сидевший по другую сторону стола, будто по другую сторону баррикад (во всяком случае, у Германа ситуация вызывала именно такую ассоциацию), категорически покачал головой.

Они были с Германом одногодки и еще несколько лет назад считали друг друга почти братьями; формально оставались таковыми и теперь. Формально. Но если все это дерьмо сейчас назвать братской дружбой, то нужно полагать, что и Гитлер до сих пор пытается осуществить свой план «Барбаросса».

Все изменилось, когда они основали собственную страховую компанию. Доля Германа в деле на целый нолик в конце уступала сумме его партнера, поэтому он считался лишь вторым человеком, не равноправным партнером, а вторым. О чем недвусмысленно сообщал один, почти неприметный, пунктик соглашения сторон, о котором, в свою очередь, конечно же, позаботился Алекс (разумеется, в этом присутствовала некоторая доля справедливости: бизнес есть бизнес, а распределение доходов в нем – не последнее дело). Однако, если говорить об условиях этого договора, Алекс не посчитал нужным обсудить его с Германом, даже некоторые из пунктов, особо важные. Да и о существовании этого пресловутого пунктика, по крайней мере, в той форме, в которой его представил Алекс, Герман узнал, когда компания начала свою деятельность, и вся машина (и в юридическом, и в других смыслах) была запущена. Впрочем, «пунктик» был далеко не единственной причиной. Уже вскоре после презентации новоиспеченной компании, их дружба превратилась в сдержанные отношения между директором и замом. Хотя, кроме Германа, этого, наверное, никто не почувствовал. Даже шеф.

– Мне никогда не было это так необходимо, как сейчас.

– Гера, очнись! Начало финансового года, вал работы! – Алекс уже не на шутку встревожился. Возможно, от него не укрылись и те перемены, которые произошли в Германе за последние два месяца. Об этом, правда, он ни разу не упоминал.

– Я не шучу, – с нажимом сказал Герман, но все же избегал смотреть Алексу в глаза. – Не шучу.

– Не шутит… Постой-ка, ты женишься?

Германа даже слегка передернуло, словно он только сейчас ощутил, насколько они с Алексом отдалились за последнее время. Даже обычные знакомые – не друзья, а просто знакомые – почти никогда не узнают о таких событиях в последнюю минуту. И допуская, что Герман вот-вот может жениться, Алекс ничуть не смутился.

– Нет. Я не женюсь.

– Ха! Так какого числа, конспиратор? Трех дней хватит?

Герман почувствовал растущее раздражение, будто превратился в бутылку шампанского, поставленную на раскаленный противень.

– Нет! – ответил он, стараясь сохранить внешнее спокойствие, но, видимо, не очень успешно, потому что выражение лица Алекса сразу же изменилось. – Не женюсь.

– О, черт, тогда в чем дело? Болен?

Герман отрицательно покачал головой.

– Возникли серьезные проблемы? – на этот раз в голосе Алекса Герману послышались нотки дружеского участия. Если бы все это происходило хотя бы года три назад…

Герман промолчал, хотя в душе и вспыхнула кратковременная борьба.

«Нет, дружище, ты первым бросишь в меня камень, уж это я точно знаю».

– Прекрати морочить мне голову. Скажешь, наконец, в чем дело?

Герман вновь отвел глаза в сторону. Не потому, что боялся встретиться взглядом с Алексом. Не хотел выдать своей уверенности, что в данную минуту что-то окончательно менялось в их отношениях. Он готов был поклясться, что, когда закроет дверь этого кабинета, между ними уже все будет по-другому. Окончательно.

– Не важно.

– «Не важно»? И это все, что ты можешь мне сказать? – Алекс встал из-за стола, потом снова сел. На лице отразилось смущение. – Не хочешь говорить даже мне. – На этот раз он уже не спрашивал, а констатировал. – Даже мне…

«Да, дружище, даже тебе», – с мрачным сарказмом подумал Герман, а вслух произнес:

– Поверь, я действительно не могу.

– Но что за спешка? Непонятно… – В последнем слове явное отчуждение – вот теперь это снова привычный Алекс. – Ладно, а если я отвечу «нет»?

Герман несколько удивленно приподнял голову. Хотя, разве он ожидал иной реакции своего партнера? Пардон, старшего партнера.

Теперь между ними словно материализовалась ледяная стена.

Одно дело – ожидать, но почти видеть эту стену – совершенно другое.

– Это ничего не изменит, я все равно уйду. Мне нужен месяц… или два.

– Значит, ты в любом случае намерен поступить по-своему и тебе на все наплевать – я правильно тебя понял?

– Если вопрос только в этом – да…

– Вот как? – Алекс неестественно выпрямился в своем кресле. – Ты далеко заходишь.

Теперь стена отчуждения превратилась в целый айсберг враждебности, казалось, даже стол между ними покрылся толстым слоем инея.

– А если… – начал было Алекс и запнулся. Похоже, ему еще что-то мешало перешагнуть через многие годы дружбы.

Наконец он выговорил это, словно выплевывая свинцовые пули:

– Если все-таки уйдешь… И без объяснений… – он сделал паузу. – Потеряешь свою долю в деле, понял?

Вот оно: окончательный разрыв, полный и бесповоротный.

«Ну и прекрасно! Давно пора…» – Герман даже ощутил какое-то облегчение. Молча поднялся и вышел из кабинета, подчеркнуто тихо прикрыв за собой дверь.

Пожалуй, даже чересчур подчеркнуто.

* * *

В баре было мало посетителей – только Герман и еще две пары, которые, видимо, как и он, намеренно пришли до начала здешнего «часа пик».

Герман сидел в дальнем затененном углу зала, вглядываясь вглубь наполовину опорожненной бутылки французского коньяка.

Бармен Павел (или Пол, как он обычно отрекомендовывался перед новыми посетителями) сегодня был несколько озадачен двумя странными обстоятельствами. Во-первых, неожиданным появлением постоянного и дорогого клиента (главное – щедрого практически всегда) в столь необычное для того время; причем, после более чем двухмесячного отсутствия. Во-вторых, его (Германа) заказом – целой бутылкой коньяка, – а он, как известно, напиток не из легких. Видать, у парня случилась лажа, мысленно заключил Пол. Безошибочно угадывать такие вещи – было одной из сторон его профессии. Однако, как и всякий опытный в своем деле человек, он давно уяснил одно неизменное Правило: не лезть в чужую душу как намыленная клизма в задницу. В принципе он допускал исключения, но при строжайшем условии, что его об этом настоятельно попросят. Сегодня его об этом не просили. И, судя по всему, не попросят. Что ж, оно и к лучшему – обычно после этих разговоров он долго чувствовал себя окунувшимся в чужое дерьмо. У чувака жестокий депресняк, вот и все. Это было последней его мыслью, связанной с Германом, после чего тот снова превратился для него в одного из частых клиентов.

Со стороны так и выглядело: молодой тридцатилетний человек, слегка не в настроении (хотя от мимолетного взгляда проницательного бармена не укрылось, что за этим непростым настроением стоит нечто большее, чем обычная «лажа»), сделал заказ и, сев за самый дальний столик, углубился в свои мысли.

Герман был похож на одного из тех парней, что обычно сразу привлекают внимание женщин: довольно высокий, худощавый. Однако его тип привлекательности был адресован женщине-домоседке, мечтающей о надежном супруге, с которым без лишних потрясений можно встретить глубокую старость. Поэтому почти сразу многие из них навсегда теряли к нему интерес, по крайней мере, как к мужчине. Это был тот случай, когда обладаемое одерживало верх над обладателем. В чем именно проявлялась эта черта, сказать определенно было невозможно, поскольку основное и выдающееся качество всех внутренних флюидов – их неуловимость.

Короче – он не был тем парнем, который снится по ночам пятнадцатилетним девочкам-подросткам. И дело не в том, что сейчас он выглядел просто-таки «убитым». Даже бармен этого заведения давно определил, что у него не все в порядке вообще. Личная жизнь, – мимоходом решил Пол еще в первый визит Германа в этот бар около года назад.

И был абсолютно прав. Чертовски.

А Герман в сотый раз прокручивал в голове последний разговор с Алексом. Мосты сожжены, восстановлению не подлежат. Необратимые процессы… В памяти навсегда сохранился этот холод уже ничем не прикрытой неприязни, может быть, даже ненависти.

Впрочем, это давно назревало. Не доставало лишь последнего толчка, чтобы сорвать нарыв. А ведь смело – нет худших врагов, чем бывшие друзья. Неизвестно, сколько бы еще все это тянулось, если бы не…

(вирус)

Итак, каков его следующий шаг? Уехать? Куда угодно, в любом направлении? Уехать лишь бы уехать… Как действие ради самого действия. Разумеется, это не бегство. Он не настолько глуп. Просто это как… погребальное путешествие. Или лучше звучит – турне?

А смысл всей этой затеи? Герман с силой вдавил окурок в пепельницу – откуда у него эта дурацкая привычка во всем искать смысл! Никакому дерьмовому смыслу уже давно нет места в его ситуации. Равно как и нет разницы, уедет он куда-нибудь или останется подыхать на месте!

«Эй! Не беги впереди паровоза – твой драгоценный вирус еще спит».

Верно.

Пока.

«Эй, чувак, да ведь у тебя – СПИД! Ты понимаешь это?»

Сейчас это был уже не голос Эксперта. Герман будто услышал самого себя со стороны, – свой собственный голос. Он на мгновение вернулся к тому моменту, когда впервые по-настоящему осознал, что ИНФИЦИРОВАН, что это с НИМ произошло. Воспоминание вызвало тошноту, и он сделал усилие, чтобы протолкнуть назад скользкий комок в горле.

«Ты хотя бы понимаешь, что жил, возможно, не первый год взаймы и даже не подозревал об этом?»

Да, кажется, он уже кое-что начинает понимать.

«А ЧТО ты успел увидеть в своей чертовой жизни? Что сделал просто для себя? Ты можешь хотя бы вспомнить, когда это было в последний раз?»

Нет, честно говоря, он этого не мог.

«Тебе еще не осточертело жить по чужим правилам, или ты собираешься поступать так даже сейчас?»

Разумеется, он не собирается, не хочет, не желает.