Обойди периметр, закрой ворота на ржавый замок,
Отыщи того, кто еще способен, и отдай ему ключ.
Не вини себя в том, что все так плохо —
                         ты сделал, что смог,
А теперь считай, что нынче ты в отпуске…
 

Олег Медведев

Свадьба

– Согласны ли вы?

– Да, – отвечаю я, не дослушав скучную женщину в пиджаке и юбке казенного фасона.

Служительница загса, словно меня и не слышит, продолжает тараторить, сохраняя недвижимую и непробиваемую ярко-красную улыбку.

Ленка дергает меня за манжет белоснежной рубашки. Еще никогда я не был так красив! Хотя все очевидно – Ленка же сама подбирала мне костюм – рубашку, галстук и даже стилиста, весь мозг вынесла стремлением сделать меня самым очаровательным в мире мужчиной. Ничего не поделаешь – женщина. И девушку-гримера из театра привела, которая кисточкой водила по моему лицу, словно художник по свежему полотну. Для чего, я так и не понял, наверное, омолодила – разгладила морщины.

Нет, я, однозначно, красив, а иначе Ленка вряд ли бы сейчас стояла рядом со мной перед регистрационным столом центрального городского загса в белом платье, каких-то похожих на тюль накидках и с дурацкой прической. Нет, для всех кудри Ленки, конечно, прекрасны. Я чувствовал, как пара ее нарядных подружек с короткими, из-за преждевременно редеющих волос, стрижками, завистливо смотрели на ее гордо завитые кудри. Но зачем Ленка их так накрутила? С прямыми волосами она куда красивее… Но я ей это никогда не скажу, обидится же. А спросит, отвечу, мол, твои кудри великолепны… ну, что-то в этом роде, выкручусь. Не лучшее дело за несколько секунд до торжественной росписи думать о том, как лучше обмануть жену. Ложь начинается с кудрей, ну во всяком случае для меня.

На этом и закончится, я уверен. А кудри? А кудри пусть останутся моей маленькой тайной – об этом никто и никогда не узнает.

– Жених, согласны ли вы?

– Да, – повторяю я.

– Невеста, согласны ли вы?

Пауза. Слышно, как на улице высоко-высоко гудит самолет.

– Да. – Ленка сосредоточенна. Касаюсь пальцами ее ладони, она холодна, как лед.

Я улыбаюсь, Ленка пытается расслабить губы – изобразить улыбку, мол, все хорошо, но я вижу, она волнуется точь-в-точь как в день своих премьерных постановок. Говорят, что у женщин бывают плохие дни, так их, кажется, называют. У женщины-режиссера «такие дни» случаются чаще и длятся дольше – недели полторы до премьерного спектакля.

– Ваше взаимное согласие, – продолжает женщина, – дает мне право в соответствии с Кодексом Российской Федерации зарегистрировать ваш брак. Приглашаю вас поставить подписи в записи акта о заключении брака. – Тишина, шум самолета отдаляется. – Пожалуйста.

Играет музыка, точно такая же звучала, когда мне вручали институтский диплом, школьный аттестат и медаль за победу на областных соревнованиях.

Расписавшись, обменявшись кольцами, наобнимавшись с родней, попозировав перед камерами фотоаппаратов и наслушавшись поздравлений, под общие аплодисменты выходим на улицу – гости расступаются перед нами, как воды перед Моисеем. С осторожностью оглядываю собравшихся – большинство из них Ленкина родня и знакомые, с моей стороны мама, папа, брат и пара друзей из поселка – Глобус, Пенчук…

Раньше, когда еще работал в театре, в перерывах между творческими и криминальными приключениями представлял себе женский идеал – фантазировал волосы, пальцы, ножки, грудь, все на свете, кроме национальности. Скажи мне еще год назад, что моей женой окажется еврейка, рассмеялся бы тому человеку в лицо. Но внезапная любовь, созданная воображением из сатирического безумия и эротического противоречия, обрела конкретные контуры бытового факта – ладную фигуру, длинные волосы, высокий лоб, холодные ладони, имя и отчество – Елена Иосифовна… Елена Иосифовна Фейгус – художественный руководитель театра нашего города и режиссер известных российских спектаклей.

Женский визг и рис взмывают ввысь. Народ требует от нас поцелуя. Мы его обозначаем, просто соприкоснувшись губами.

Невеста уходит фоткаться с подружками, расталкивая толпящихся, подбирается Васька – старый друг – известный больше как Колдай, кладет огромную руку мне на плечо, аккуратно косится на Ленку, что, умышленно обнажив плечи, замерла для нового кадра.

– Поздравляю, братан, не, ну реально, ну… повезло… – шепчет он. – Реально красавица.

– Знаю, – с гордостью отвечаю я.

Колдай выбрит, свеж, купаж одеколона и перегара – легкий, ненавязчивый, джентльменский.

– Вон та подружка свободна? – Он кивает в сторону восторженного столпотворения женщин.

– Какая?

– Да, вон, та, полосатая?

– Какая?

– Вон, та, с коленками торчащими.

– Точнее.

– В платье полосатом.

– А, Адка.

– Какая кадка? – Колдай смеется и оглядывается по сторонам – не слышит ли нас кто-то.

– Ада, – улыбаюсь я. – Актриса из питерского театра.

– Да это мне плевать кто она там, главное – свободна?

– Да, месяц назад с кем-то рассталась, Ленке по скайпу жаловалась… Переживает вроде как, от депрессии лечится.

– Вот и отлично, я ее сегодня и утешу. – Колдай хитро улыбается. – Подлечу…

Его похабность прекрасна – честная и мужская.

– Лекарь, – веселюсь я.

– А что, сейчас подойду. – Колдай расправляет огромные плечи – костюм на нем сидит впритирку, красиво. – Скажу, мол, девушка, здравствуйте, вам лекарь не нужен? За ночь вывожу от депрессии. О, гляди, к ней уже какой-то тип в штанишках заношенных лыжи навострил. Блин, что за одежда, у нас после бутылки водки люди приличнее одеваются.

– Не волнуйся, он гей.

– В смысле?

– Парней предпочитает.

Колдай наклоняется к моему уху:

– Пидор, что ли?

– Ага.

– Ну угодил, поназвал гостей. И много тут таких?

– Человек шесть-семь.

– Надо было заранее предупреждать, а то тут выпьешь, слабину дашь, и все – толпой в свой голубой сусек затащат… А потом оправдывайся перед пацанами, что один раз не… Ну, ты понял.

– Я их сам не знаю. Это с Ленкиной стороны.

– Ну, Кадка эта точно одинокая, да?

– Да. Вась, да она же страшная… Косметика одна.

– Истинного гусара страшной женщиной не напугать. Давай, я пошел. – Колдай хлопает меня по плечу и направляется в сторону гостей.

У входа в загс толпятся другие пары и ждут своего часа. Улица светла, на пальце сверкает золотое кольцо. Впереди долгий день – пафос, поздравительные стихи, тосты, цветы и деньги в конвертах. На голубом и безоблачном небе обрывается белая полоса от скрывшегося в глубине самолета.

Свадьба завершилась за полночь, гости долго не хотели расходиться. Слава богу, все закончилось. Но в ушах до сих пор все еще гремит раскатистое «горько» заслуженного актера из какого-то московского театра. Он выкрикивал это проклятое «горько» каждые пять минут. Ленка говорила, мол, большая честь, что такой человек выбрал время и смог приехать на свадьбу. Она весь вечер старалась с ним говорить. А он пожирал ее похотливыми, заплывшими жиром глазами.

Когда все закончилось, мы поднялись от ресторана в лифте на самый последний этаж, где нас ждал забронированный Ленкиными родителями номер. Над дверью висели шарики и прочая праздничная лабуда.

Захожу внутрь, сбрасываю пиджак, срываю галстук, плюхаюсь на стул и закуриваю напротив огромного окна. С вышины двадцатиэтажной гостиницы кажется, что у моих ног лежит целый город. Контуры его размазаны в электрическом свете. Над крышами новостроек словно фиолетовые падуги висят небеса. А перед всем этим – река. Свет моста, уводящего на другой берег огоньки машин, подсвечивает черную воду.

– Хочешь шампанского? – Ленка со спины гладит мне плечи.

– Спасибо. Чаю бы…

– Ты много пьешь чаю.

– Привычка.

Ленка, не сняв с себя ни платья, ни украшений, садится мне на колени. От нее одновременно пахнет и потом, и духами. В руке фужер с шампанским. Она стучит красным коготком по его длинной ножке.

– Платон, спасибо тебе.

Я крепко обнимаю Ленку, старясь не прожечь сигаретой ее платье. Чем больше она меня называет по имени, тем больше я ее люблю. Она великолепна, несмотря на то что кудри…

– Да не за что.

– Я знаю, что ты не хотел всего этого торжества, ради меня же терпел, да?

– Ради тебя.

– Платон, ты лучший мужчина.

– Льстишь…

– Ты хочешь меня обидеть?

– Нет, извини.

– Тогда запомни: если я говорю, что ты лучший, значит лучший… – Ленкины глаза наливаются слезами.

– Лен, что с тобой?

– Я счастлива, – говорит она, уткнувшись мне в плечо.

Долго целуемся. Не так, как во взрослых фильмах. По-своему – обрывисто, жадно прикусывая губы, без языка. Мы так привыкли, нам так нравится. Без отрыва от ласк, тушу сигарету в хрустальной пепельнице на столе. Пытаюсь не рассыпать пепел, чувствую, что все сейчас скоро слетит на пол, перевернется и покатится прочь.

– Ты же вернешься в театр?

– Я? – Ленкины волосы щекочут мне щеки.

– Ты.

– Да кто меня возьмет? Ты же сама знаешь, эта директриса…

– Да она ничего не значит, все равно я все решаю.

– Подумаю, – второй раз уже вру я, знаю же, что даже и думать не буду – про себя все давно решил – в свой бывший театр я не вернусь никогда.

Снова поцелуй. Ленкины губы горячи. Приговаривают:

– Какой же ты у меня красивый… А еще очень умный. Для такой культурной дыры лучшей рекламы, как срыв первой премьеры, и не придумаешь.

– В смысле?

– Платон. – Она ставит фужер на стол, нежные пальцы расстегивают пуговицы моей вымокший за день рубашки. – Не притворяйся, ты же знаешь, я тебя раскусила.

– Я не из-за этого запретил спектакль. – Руки Ленки скользят по моему телу… От плавного возбуждения чувствую, как голос мой начинает подрагивать.

– А из-за чего? – Ленка касается носом моей шеи, от ее дыхания по спине пробегают мурашки.

– Назло!

– Так я и тебе поверю… Знаешь, – проворные женские руки снимают с меня рубашку, – нехорошо врать жене. Нехорошо, Платон. Не хочешь, не говори. Но ты молодчина. Мой… Извини. Наш спектакль же один из самых популярных в России стал. – Ленка целует мне грудь… – Знаешь, а если бы не то награждение в Москве, я бы никогда не узнала, какой-то ты еще и классный… – влажные губы спускаются к животу. – Какой классный… В смысле не как писатель, а как, – длинные пальцы поглаживают ширинку брюк, очевидно, что там уже и так все готово к действию. – Как…

Год назад Ленка, тогда еще для меня Елена Иосифовна, стала худруком театра, в котором я работал завлитом – руководителем литературной части. Я назло директрисе и чиновничьим верхам сорвал Ленкин спектакль – позвонил в российское авторское общество прямо в день премьеры – за считаные минуты до начала, и на правах автора пьесы запретил показ. После этого меня по статье уволили из театра, в частности, а если в целом – то из всей культуры города. Я остался на обочине. Но начальство в департаменте культуры внезапно сменилось, и я, успокоившись, все-таки разрешил театру использовать свою пьесу со странным названием «Муагил». Премьеру перенесли на месяц, но зрительский ажиотаж в связи со странной отменой спектакля набрал неудержимую силу. В итоге мы получили одну из престижных премий в Москве, я выиграл номинацию драматург года, Ленка – лучший режиссер. После торжественной части мы пересеклись на банкете, она брезгливо отворачивалась от меня, попивая томатный сок из высокого фужера и разговаривая со звездами кино. Я стоял за соседним столиком и поедал оливки с сыром. Позже мы пересеклись в коридоре гостиницы – наши номера оказались на одном этаже, она обозвала меня предателем, а я – улыбнулся.

– Отпусти! – Я содрогаюсь от вылетевшего из прошлого крика.

– Платон. – Ленка поднимает глаза из полумрака. – Все хорошо?

– Все хорошо… Все очень хорошо… Леночка.

– Обожаю, когда ты меня так называешь.

– Елена Иосифовна.

– А когда так меня называешь – ненавижу. Даже когда мы переспали, давно – еще в театре, ты продолжил меня так называть, помнишь?

– Помню…

– А если бы мы в Москве не встретились в коридоре, то ничего не случилось бы, ты больше ко мне не подошел бы.

– Не подошел бы…

Ленка расстегивает ширинку, потом пуговицу брюк, кинематографично распускает волосы, словно героиня одного из фильмов, которые крутят каждую пятницу по «РенТВ» после полуночи.

– Но я не ожидала, я хотела кричать, еще бы немного… Ты мне казался таким робким – не привыкшим к женщинам. А тут… Я ни одному мужчине так не позволила бы с собой поступить. Такую пощечину влепила бы, что он не встал бы.

– А мне что не влепила? – Я поднимаю Ленку с колен, пытаюсь расстегнуть ее платье на спине. Чертов замок, ни хрена не поддается.

– Растерялась.

– Растерялась?

– Да… Платье не разорви.

– Надеюсь, второй раз оно тебе не понадобится.

Ленка смеется немного наигранно, но приятно.

– Знаешь, если честно… Если честно-честно-честно. Ну, совсем-совсем честно, мне никогда так не было хорошо, как тогда, когда ты втолкнул меня в свою комнату и кинул на кровать.

– Ты испугалась?

– Нет… Просто поняла, что ты меня любишь.

– Как там умники всякие говорят… – Раздеть Ленку в свадебных одеяниях не так просто – платье не снимается, то ли замок не до конца расстегнулся, то ли еще что. – Говорят, что страсть – это еще не любовь, ну, что-то в этом роде…

– Ну и пусть. – Ленка заманчиво улыбается, проводит точеным ноготком по моим губам. – Пусть философствуют… Мы же знаем, как оно на самом деле. Но никому не расскажем. Рви…

– Что?

– Платье рви, все равно оно мне больше не понадобится.

Интригующий полумрак, треск ткани, моя нога застряла в штанине. Крепкие объятия, стены, пол, кресло, стол, опрокинутая пепельница… Нижнее белье разлетается по номеру. Падаем на кровать, Ленка садится на меня сверху, сжимает ладонями мою грудь.

– Ты красива, – говорю я, чувствуя, что в спину мне впилось что-то острое.

– Лучше всех?

– Лучше всех.