Публикуя эту рукопись почти через 10 лет после смерти автора, испытываешь чувство как бы двойной ответственности: и перед ним самим, уже не имеющим возможности участвовать в публикации и вносить соответствующие коррективы, и особенно перед памятью Александра Сергеевича Пушкина, жизни и творчеству которого посвящена книга.

Такая двойная ответственность подчас заставляла колебаться в праве наследников отдать незавершенный до конца труд моего покойного брата на суд общественности. Однако сомнение разрешились в пользу издания книги. Читателю, в том числе и профессиональным пушкинистам, думается, будет интересно познакомиться с оригинальными идеями автора, само возникновение которых стало возможным лишь благодаря совершенно исключительному стечению личных жизненных обстоятельств, объективно недоступных никому из современных биографов Пушнина и исследователей его творчества.

Содержание и выводы книги в свое время получили одобрение у многих, познакомившихся с рукописью, в частности, у таких известных пушкинистов, как А. Тархов и Я. Певзнер. Но, может быть главное, на мой взгляд, почему рукопись заслуживает опубликования, заключается в ее общей идее, решительно опровергающей представление о Пушкине, как о ветреном легкомысленном человеке, и утверждающей, что несмотря на все увлечения поэта, в его душе жила одна привязанность, зародившаяся на пороге юности и сохранившаяся почти на всю жизнь, постоянно питая его творчество, наполняя его поэзию светом, грустью и глубокой серьезностью, без чего ведь и не бывает подлинно высокого искусства.

Из уважения к автору рукопись публикуется в том виде, в каком она осталась после его смерти, не позволившей довести работу до полного завершения. Поэтому же и все временные ссылки оставлены без изменения, как и псевдоним, которым автор пользовался при жизни.

Олег Буткевич

«Она казалась…, она была»

«Так сердце, жертва заблуждений

Среди порочных упоений

Хранит один святой залог,

Одно божественное чувство…»

А.С. Пушкин

(Все последующие эпиграфы взяты так же из сочинений А.С. Пушкина.)

«В жизни Пушкина была любовь, необычайная по силе, длительности, влиянию на всю жизнь и им самим никогда не названная, утаенная…» Так писал Юрий Тынянов в своей статье о безыменной любви поэта. Как известно, предположение Тынянова не было новым. За минувший век пушкинистами в числе прекрасных современниц поэта, которые могли претендовать на его «тайную» привязанность, были названы: княгиня Голицына и Мария Николаевна Раевская, Наталья Кочубей и Софья Потоцкая, компаньонка Раевских Анна Ивановна и Екатерина Андреевна Карамзина…

И несмотря на то, что ни к одной из них любовь Пушкина не была бесспорно доказана, сама убежденность исследователей в существовании этого «утаенного» чувства поэта еще и еще раз подтверждает правоту слов того же Тынянова о том, как ложно… представление о Пушкине как о ветреном, легкомысленном, «беспрестанно и беспечно меняющем свои привязанности человеке…»

Мне самому не приходилось заниматься исследованием биографии Пушкина. Это не моя профессия. Просто, как и со многими из нас, он «вечным спутником» прошел со мной через все прожитые годы.

Но … Это «но» возникло совершенно случайно, следствием интереса к семейной старине, к жизни и судьбам давно ушедших предков. В результате архивных розысков я неожиданно обнаружил ряд неизвестных мне прежде однофамильцев, живших в прошлом веке и ранее в Петербурге и в Казанской губернии. И тут стала открываться интереснейшая история, имеющая, как мне кажется, непосредственное отношение к сказанному выше. Впрочем, как говорится, судите сами.

В середине семидесятых годов большой интерес москвичей вызвала открывшаяся в Третьяковской галерее выставка «Неизвестные и забытые портреты конца XYIII – середины XIX веков». Там, в ряду других прекрасных полотен, внимание посетителей привлекал портрет молодой женщины, сидящей на веранде, в кресле, на фоне деревьев старого парка. Голубое платье с наброшенной поверх кружевной накидкой, обнаженные плечи, нитки крупного жемчуга оттеняли шею; темноволосую голову венчал красный тюрбан, украшенный золотой полосой, бахромой и перьями.

Классически правильные черты лица, разлет бровей над синими глазами со спокойным, пожалуй, чуть грустным выражением, улыбка, затаившаяся в уголках губ… Такой смотрела она на зрителей с полотна, подпись под которым была предельно лаконична – Стройновская. Художник неизвестен, время – первая половина прошлого века. А вскоре газета «Литературная Россия» опубликовала заметку об этом портрете, в которой искусствовед и знаток иконографии пушкинского окружения Л.И.Певзнер на основе бесспорно аргументированных выводов раскрывала тайну портрета неизвестной красавицы, полностью называя ее имя – Екатерина Александровна Стройновская, женщина, пережившая глубокую трагедию в личной жизни и вдохновившая Пушкина на элегически прекрасные строфы в одной из его поэм…

На углу маленькой площади…

«Супруг – он звался Дмитрий Ларин -

И винокур и хлебосол,

Ну, словом, прямо русский барин…

Под вечер у него сходилась

Соседей милая семья -

Исправник, поп и попадья…»

Дальше нить рассказа уводит нас из современности в начало давно ушедшего девятнадцатого века, на окраину старого Петербурга, называвшуюся Коломной, где у Калинкина моста, на углу маленькой площади с храмом Покрова, а точнее, на углу набережной Фонтанки и Садовой улицы стоял окруженный большим садом трехэтажный каменный дом генерала Александра Дмитриевича Буткевича, жившего тут со своей многочисленной семьей.

Такие дома были редки в тогдашней Коломне. Вокруг них, вдоль плохо мощеных улиц, теснились домишки служилого люда, ремесленников, мелких торговцев; это был как бы уголок глухой провинции, где, по словам современника, всякий знал всякого и каждый все о каждом. Где стоявшая перед домом карета уже была явлением редким и необычным, где вставали чуть свет, ложились, когда на Невском лишь собирались ехать с визитами. Жизнь заявляла себя бедностью, сплетнями обывателей, пьянством забитой господской дворни. Другой она была за стенами дома генерала Буткевича.

Унаследовав весьма значительное состояние, он не сумел до конца промотать его и к описываемому нами времени, а точнее в 1817 году, продолжал жить широкой барской жизнью, соблюдая при том весь этикет тогдашнего высшего света. Прапрадед его, родом из польского шляхетства, еще в XVII веке вместе с братьями перешел на русскую службу. Все они были определены на жительство в Казанской губернии. У деда Александра Дмитриевича было пятеро сыновей, из которых только Дмитрий, благодаря фортуне, а скорее выгодной женитьбе на некоей Татьяне Балк, дослужился до генеральского чина и осел в Петербурге. Остальные же его братья после службы отправились вместе с семьями восвояси в свою казанскую глухомань.

Запомнив все это, вернемся снова к Александру Дмитриевичу. Будучи единственным сыном, он, с детства избалованный, имел нрав крутой и необузданный. Был трижды женат. Похоронив первую жену, он прогнал вторую, обвинив ее в неверности, и, не получив развода, в 1796 году женился на пятнадцатилетней девушке, проигнорировав при этом все моральные устои своего времени. Однако этот поступок поколебал его общественное положение и связи. Знаменитый екатерининский вельможа граф Николай Алексеевич Татищев и вовсе прекратил свои посещения, хотя Александр Дмитриевич приходился ему родственником и, по тогдашним правилам, не смел не являться к нему в торжественные дни. От третьего брака Александр Дмитриевич имел трех дочерей и сына.

Внук же его от средней дочери, Любови Александровны, Николай Сергеевич Маевский написал любопытную семейную хронику, опубликовав ее в 1881 году. Ниже мы перескажем вкратце его рассказ о судьбе старшей дочери Александра Дмитриевича – Екатерине.

Неравный брак

«Меня с слезами заклинаний

Молила мать; для бедной Тани

Все были жребии равны…

Я вышла замуж…»

Итак, Маевский рассказывает, что Катенька Буткевич родилась в 1799 году. Будущая красавица, она уже с самого раннего возраста выказывала и свой будущий характер; с детства величавая и бесстрастная, не принимала участия в играх двух младших сестер и брата и только изредка, в минуту особого к ним благоволения, дозволяла им запрячься в ее маленькие саночки и катать ее. Прошли годы. Около расцветших барышень стала увиваться молодежь. Чаще и усерднее других посещали их дом сыновья Николая Алексеевича Татищева, старший из которых, Алексей, был страстно влюблен в Екатерину Александровну и уже считался ее женихом.

О предстоящей свадьбе говорил весь город, все считали ее несомненною. Но когда дело подошло к помолвке, старый граф запретил сыну и думать об этой невесте. Ответом ее вспыльчивого отца был полный разрыв с семьей Татищевых. Алексею с братьями было запрещено являться в дом. Разразившийся скандал быстро оброс кривотолками в гостиных столичного света. По тогдашним понятиям, девушка, хотя и ни в чем не повинная, считалась опозоренной, а необыкновенная красота невесты лишь увеличивала злословие и злорадство. Сестер перестали вывозить в свет, к тому же, добавляет Маевский, положение семьи было затруднительным, дохода с оставшегося имения в 600 душ с трудом хватало на жизнь.

Можно представить, какая трагедия бушевала в юном сердце Екатерины Александровны! Родным же и близким ее скорейшее замужество представлялось теперь единственным выходом из создавшегося невыносимого положения. И тут на помощь пришел случаи. Благодаря знакомым подвернулся неожиданный жених. Поляк, обладатель миллионного состояния, сенатор, вдовец, граф Валериан Венедиктович Стройновский.

Казалось бы, все прекрасно, если бы… если бы он не был на пятьдесят лет старше своей невесты! Но это не смутило его. Смолоду красавец, он имел громадный успех у женщин и всю жизнь оставался поклонником и ценителем женской красоты. И в этот раз на специально подстроенных смотринах красота Екатерины Александровны, правильная и холодная, как красота греческой богини, поразила его. Он сделал предложение. Несчастная мать, упав на колени и горько рыдая, умоляла дочь пожертвовать собой ради благосостояния и чести семьи. Екатерина Александровна дала согласие… С бесстрастной улыбкой, с горделиво покойным взглядом синих глаз, с ясным сознанием выполненного долга девятнадцатилетняя красавица пошла к брачному алтарю со своим семидесятилетним женихом.

Венчание совершилось в Коломенской церкви Покрова, в начале 1819 года. После свадьбы Стройновский попробовал вывозить свою жену в свет. Но на первом же балу произведенный ею эффект испугал старого графа. Он ограничил общество жены лишь родственниками и близкими друзьями. В 1823 году у них родилась дочь, а вскоре Стройновский уехал с женой в имение, купленное им рядом с имением Буткевичей в Новгородской губернии, где и провел оставшиеся годы своей жизни. В 1835 году он умер, Екатерина Александровна вторично вышла замуж – за генерала Зурова, тульского губернатора. Вот и вся история этого «неравного брака». Она вряд ли привлекла бы наше внимание, если бы не несколько слов, оброненных Маевским в конце рассказа о жизни Стройновской: «Была ли счастлива, – писал он, – молодая красавица?

Пушкин не был с нею знаком (курсив наш – Б.Б.), но ходил, говорят, в церковь Покрова, что в Коломне, полюбоваться ею; там ее можно было видеть каждый воскресный и праздничный день. Затем появился «Домик в Коломне», где тетка моя, под названием графини, изображена с поразительной верностью…»

Тайна

«На сем лице лишь гнева след…

Да, может быть, боязни тайной,

Чтоб муж иль свет не угадал

Проказы, слабости случайной…

Всего, что мой Онегин знал…»

Так чего же боялась Татьяна? Какого разоблачения? Какие «проказы и случайные слабости», известные лишь Онегину, а значит, бывшие в прошлом, могли скомпрометировать ее в глазах мужа, во мнении света? И вообще, разве в созданном Пушкиным образе Татьяны можно найти черты, допускающие легкомыслие, случайные слабости?.. Сто лет назад Маевский своим категорическим утверждением, что Пушкин не был знаком с его теткой, воздвиг незримую преграду между будущей Стройновской и юным поэтом.

За прошедший век ни один исследователь не взял на себя смелость поставить под сомнение свидетельство родственника, почти очевидца… лишь известный пушкинист Н.О. Лернер, хоть и косвенно, но пытался это сделать, трижды публикуя свое мнение, что именно трагедия Стройновской подсказала Пушкину судьбу Татьяны, а стало быть ему, три года жившему в Коломне, в ближайшем соседстве с Буткевичами, была хорошо известна история ее первой любви и первого брака. Но и Лернер не ставит вопрос об их личном знакомстве, лишь повторяя здесь слова Маевского.

Ну, а если Маевский все же умышленно, «чтоб муж иль свет не угадал», написал эти «роковые» слова?! Если, наоборот, в его семье прекрасно знали, что Катенька Буткевич и Саша Пушкин были знакомы, но потом знакомство это оборвалось, да так, что и упоминать о нем в ближайшие сто лет было нельзя… Если так, то надо искать объяснение этому предположению, пытаться разгадать тайну, которую нужно было сокрыть так глубоко и надолго. Здесь логика сопоставлений невольно подводит к другой загадке в рассказе Маевского, к его недомолвке.