I

Больница в бывшем горняцком поселке давно слыла уникальным местом. Я же оказался в ней случайно. В городе врачи, глядя на мои снимки, беспомощно разводили руками. Их лица мне не нравились – на них была печать уныния и безысходности. Они футболили меня по кабинетам, гоняли от одного специалиста к другому, сильно нервничали, и я вдруг понял, что все настолько плохо, что они просто не хотят за меня браться. На кону была репутация врача, коллектива врачей или даже целой клиники, а мой случай, судя по всему, был безнадежный. И вдруг кто-то в порядке бреда вспомнил о пресловутой богадельне в горах – месте, где мне, во всяком случае, никто не откажет. Видимо, дальше этой больницы сливать меня было просто некуда.

Я ухватился за эту возможность как утопающий за соломенку и уже на следующий день собрал все необходимое для поездки. Старенький автобус пробирался по узкой дороге сквозь теснины, то и дело объезжая редкие стаи коров, вальяжно расхаживающих по проезжей части. За окном было солнечно и красиво, но в голове у меня был туман. Я понимал, что это, возможно, было мое последнее путешествие. Оглядываться было не на что. Годы учебы в институте, невнятное время в аспирантуре, которое ничем не закончилось, а потом лимфатические узлы почему-то вдруг начали увеличиваться и затруднять доступ кислорода в легкие.

Мой недуг не укрылся от глаз моих попутчиков. Вся дорогу меня мучал неприятный сухой кашель и все пассажиры, как я догадался, прекрасно поняли куда и зачем я еду.

Говорили, что эту лечебницу давно хотели закрыть, потому что люди в ней чудесным образом выздоравливали и портили министерству всю статистику. Но сделать это было не так-то просто – ведь пациенты легко могли взбунтоваться и изрядно потрепать чиновникам нервы. Не давала посягнуть на горную здравницу и репутация главврача, который, подобно легендарному доктору Сальватору, способному пересадить человеку жабры, ставил на ноги больных, которым медицина давно выписала путевку на тот свет. Люди прибывали к нему со своими недугами со всего Кавказа, да и не только, и больница держалась на плаву вопреки логике, мизерному бюджету и проискам хищных чиновников. Ну а когда главврач смог поставить на ноги двух известных чеченских военачальников, отобрать у него его учреждение стало просто физически невозможно.

В день, когда я поступил, в обоих корпусах шла генеральная уборка. На лестницах стоял запах хлорки. Из палат в коридор летели скомканные простыни, наволочки, пододеяльники, использованные бинты и капельницы. Старые больные выписывались, новые – поступали. В воздухе кружил пух от взбиваемых подушек… наваждение, да и только. И тут в конце коридора показался он – человек, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть. Это был тяжелобольной, но больной особенный. Он медленно приближался в свете через одного горящих плафонов, шел, как бы немного пританцовывая, и от его походки веяло самоуверенностью и знанием жизни. У меня невольно мелькнула мысль: «А может, убежать? Развернуться и быстро исчезнуть? Черт с ним с этим смертельным недугом». Но что-то тут же подсказало мне, что бежать было поздно, да и некуда. Вокруг были одни только горы – это был тупик.

Он был похож на призрак и шел прямо на меня, как человек из другого мира, который вдруг воскрес, стряхнул с волос могильную пыль и затесался в толпу живых как ни в чем не бывало. Его голова стала седой, под глазами появились синие круги, но колючие глаза, узкий лоб и неизменный спортивный костюм, несмотря ни на что, выдавали в нем того самого человека, которого мы все когда-то хорошо знали. Не было бы преувеличением сказать, что этот человек был до боли знаком каждому, кто его знал в самом прямом смысле этого слова. Нет, это был не призрак. Увы, это был не призрак. Вопреки всему святому, это был не призрак. Ведь не мог же призрак так постареть!

«Узнал?» – спросил он как-то вкрадчиво, приблизившись вплотную к моему лицу, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я молча кивнул и почувствовал, как у меня вдруг пересохло в горле. Нет, не от жажды, а от какого-то еще более сильного, почти забытого чувства, описать которое непросто. «То-то, – злорадно продолжил он, – а то эти вон уже не узнают». Он кивнул в сторону окна и видневшихся в нем двух корпусов астматиков. «В прежние времена я бы объяснил им, кто я и кто они, – продолжил он, стиснув зубы. – Я мог человека пожизненно слугой своим сделать – любого человека, только пальцем покажи». При этих словах он опять указал взглядом на два корпуса астматиков.

«Не ожидал? – продолжал он напирать, – наверное, тоже думал, что динозавры вымерли? Как бы не так! Мы еще посмотрим, кто кого!» Он было хотел еще что-то добавить, но тут вдруг раздался чей-то недовольный голос: «Ну чего вы тут встали как два барана!» Я словно пробудился ото сна. Это был голос уборщицы, упершейся в наши ноги шваброй. Мы увидели, что, стоя так посреди коридора, мы мешали ей мыть пол и производили на нее не самое приятное впечатление. Она, вероятно, слышала последнюю фразу нашего разговора, и в ее голосе чувствовалось раздражение по поводу сказанного. «Виноват, теть Зина», – сказал он, учтиво отвесив поклон и, увлекая меня за собой назад по коридору, ретировался. Кем бы ни был он и кем бы ни был я, а в коридоре главной была тетя Зина.

Его палата была самой последней по коридору, и мне тут же бросилось в глаза, что он, несмотря ни на что, сохранил все признаки своего прежнего статуса. Во всей больнице, как я успел заметить, пациенты ютились в таких же комнатах по четыре-пять человек. Его же личная «берлога» была настоящими хоромами. Как он, черт возьми, при такой плотности больных смог заполучить отдельную палату? За какие такие заслуги? И причем убранство этого номера люкс было также далеко не спартанским.

На полу лежал ковер, в центре стоял огромный телевизор, а стол ломился от фруктов и закусок. На стене висел большой календарь за позапрошлый год с изображением святого Георгия – доблестный всадник на белом коне с высоты своего непререкаемого авторитета не без укоризны наблюдал за всем, что происходило в этом любопытном помещении. «Кто-то игорный бизнес крепит, кто-то рынок, а я вот видишь… больницу, – он обвел взглядом комнату и расхохотался. – Мне уже даже прозвище придумали – Санитар. Ты представляешь»! Он плюхнулся на койку, хлопнул себя по ляжкам и, спустя мгновение, снова покатился со смеху.

Меня поразил вид, открывавшийся из окна. И в этом палата была уникальна. Где-то вдалеке в небо убегало ущелье. Высоко на склоне горы виднелся древний аул, а перед ним как на ладони раскинулся сам поселок. Увидев, что я засматриваюсь на горы, он насторожился. Наверняка этот вид, который вдохновил бы любого художника, успел давно ему надоесть или по крайней мере перестал радовать глаз. Если глаза со временем привыкают к темноте, может быть, они так же привыкают и к виду прекрасных пейзажей?

II

Несмотря на то что мы были одни, он, видимо по привычке, воровато оглянулся по сторонам, а затем осторожно достал из тумбочки бутылку водки. Меня не могла не поразить его смекалка. Бутылка стояла в глубине, закрытая стопками медикаментов и бинтов. Даже если бы ее вдруг и нашли, он всегда мог сказать, что это исключительно дезинфицирующее, сугубо медицинское средство.

«Я тебя тоже помню, – сказал он, откупоривая бутылку и слегка прищуривая глаз. – Я и тебя хотел одно время сломать об колено, – признался он с азартом, давясь от смеха. – Думаю, чего это он ходит, умничает, нос задирает, давай-ка я ему…» Тут он вдруг снова громко рассмеялся, видимо, нарисовав себе в уме какую-то очень смешную картину насилия. При этом физическое присутствие самой воображаемой жертвы его ничуть не смущало. «Да ты не обижайся, – продолжил он, приятельски хлопнув меня по плечу. – Я ведь тоже, как и ты, в своем роде неформалом был, только среди наших». Он широко улыбнулся. «Для меня никаких авторитетов вообще не существовало. От меня чего угодно можно было ожидать, – продолжал он с гордостью. – Никто не знал, что еще я могу выкинуть. Кстати…» Он пошарил по карманам, нашел там пустую пачку от сигарет, смял ее и выкинул в форточку.

«А мы думали, что тебя убили», – съязвил я в ответ на его выпад. Он резко закусил свой смех и сделался серьезным. «Не дождетесь, – сказал он жестко с непритворным злорадством и наполнил водкой мой и свой стаканы. – Я еще объясню им всем, кто я такой». Он поднял свой стакан: «Давай невинные наши жертвы помянем, – произнес он с горечью в голосе, – то, что за грехи наши мы получили. Я с тех пор, как это случилось, других тостов не признаю». Мы оба выпили до дна, не чокаясь. За окном быстро стемнело. Вокруг была мертвая тишина – лишь изредка откуда-то издалека еле слышно доносился собачий лай. Этот лай был безутешным и иногда переходил в вой. Собака то брала какие-то немыслимые ноты, а то просто лаяла навзрыд. И тут, тоже вдалеке, тишину вдруг прорезал низкий мужской голос. Гулко прозвучали какие-то две- три фразы, которые невозможно было разобрать, и потом сразу все затихло. Кто-то накричал на собаку, и она заткнулась.

Мы сидели друг напротив друга со стаканами в руках. Он начал вспоминать прежнее золотое время, когда водка текла рекой и денег на всех хватало. Когда из всех ущелий потекли караваны, груженные водкой, на равнину, в поля, а в городе, как грибы после дождя, начали расти шикарные особняки новых водочных королей. «Тогда многие на водке поднялись, – сказал он с тоской, рассматривая на свет свой стакан. – Да что я тебе говорю, ты же и сам все помнишь!» Я кивнул головой в знак одобрения. «В некоторых аулах даже мертвые из могил поднялись…» Я невольно засмеялся. «Да-да, – продолжал он уверенно, – поднялись и принялись водку в бутылки разливать. А как иначе!» Он выпил стакан до дна и поставил его обратно на стол. Водка заставила его поднести руку к губам и поморщиться.

«Из моей шайки почти никто не выжил, – сказал он с досадой, закусив свежим огурцом. – Зюзя спился, Чмо повесился, Говно утонул…» Он продолжал, как ни в чем не бывало сыпать этой адской статистикой как чем-то самим собой разумеющемся. «Как утонул?» – удивился я. «Да так! Взял и утонул. Через три дня в Тереке нашли. Мы сами недоумевали – он ведь всегда был превосходным пловцом». Мы немного помолчали, чтобы мысленно почтить память утопленника. «Один я тогда кое-как сухим из воды вышел, – продолжил он после паузы. – А иначе бы меня просто замочили». «Что ж, это логично, – подумал я, но говорить ничего не стал. – Черт с ней, с физикой, хотя бы логика у него не хромает»!

«Хмырь меня тоже сильно подвел, – сказал он, глубоко вздохнув, – на восемь лет, падла, загремел». Он печально посмотрел в окно, а потом скорчил недовольную мину, какая бывает на лице, когда наступишь во что-то липкое и неприятное. «И ведь говорил же я тебе! – воскликнул он с отвращением, потрясая ладонью в воздухе, – ну не связывайся ты с малолетками!» Он сделал еще один патетический взмах, и ладонь обессиленно рухнула вниз. С этой гримасой он вдруг напоминал мне этакого нерадивого директора свинофермы, от которого разбежались все животные.

«Пердихана недавно встречаю, – продолжал он, пережевывая, – ты, говорю чем занимаешься? Лес, говорит, гружу. Ты представляешь? Я потом справки навел о нем. Он с утра в чащу леса, говорят, поглубже уходит и с деревьями разговаривает. Орет на них, деньги какие-то требует… Ты представляешь? Лес, говорит, гружу!» Он в исступлении мотал головой и опрокидывал стакан за стаканом. Я, как и положено человеку в моем положении, подливал ему водку, тем самым только подливая масла в огонь. Он пил и продолжал сыпать своими страшными историями о том, как он когда-то обложил налогом коммерческие ларьки, подмял под себя таксистов, скупил у армии все автоматы и пулеметы, а потом в одну ночь все проиграл в карты. «Я никогда ни под кого не прогибался, ни разу такого не было, – говорил он, постукивая себя кулаком в грудь, – люди чувствуют в тебе стержень и сами гнуться начинают».

Но самый жесткий стык, по его словам, был у него с его ближайшим другом, который когда-то был ему как брат. Размолвка произошла неожиданно. Кто-то из них – они уже точно не помнили кто – при встрече забыл поздороваться. «Вроде бы мелочь, – сказал он, показывая на свой мизинец, – а чего стоила! Слово за слово, и пошло-поехало». Они несколько раз разбирались, стрелялись и за глаза поносили друг друга, пока, в конце концов, он не поклялся при всех, что будет ходить по кладбищу и вытаскивать из могил предков своего бывшего подельника. Это не сошло ему с рук. «Вроде бы мелочь, – поздороваться забыл! – продолжал он сокрушаться. – Но сколько я таких забывчивых на кладбище видел. Этот то забыл, другой – это. Поэтому и камни там так и называются – памятники». Глядя на меня, он вдруг, как будто опомнившись, прервался, открыл бутылку тархуна, про которую мы совсем забыли, налил полный стакан и придвинул его ко мне. Он был прав, я уже успел накидаться. «Да… – протянул он оценивающе. – А я вижу, тебя тоже потрепало неслабо». Он окинул меня суровым взглядом снизу доверху. Поскольку внешний вид мой были чистым и ухоженным, я понял, что он на самом деле разглядывает мой внутренний мир.