IV

Восемнадцатого августа одна тысяча восемьсот двенадцатого от Рождества Христова года авангард Grande Armée^[6] занял без боя Вязьму. Наполеон остановился здесь на ночь, заняв большой двухэтажный дом купчихи первой гильдии Гайдуковой в восточном предместье города. Проходящие через Вязьму войска видели императора в окружении свиты, сидящем на стуле в палисаднике дома, где он вёл разговор с русским дворянином. Двадцатого августа, генерал от инфантерии Кутузов, всего три дня, как утверждённый Чрезвычайным комитетом на должность главнокомандующего, прибыл в сельцо Царёво-Займище и принял командование над объединённой армией. И в этот же день поручик Никита Ростовцев получил письмо из родительского имения под Вязьмой.

Эскадрон Сумского гусарского полка, где он состоял в должности ротного командира, сутками раньше побывал в деле у деревни Лубино – в составе арьергардного заслона генерала Тучкова-первого, отбивавшего натиск корпуса маршала Нея.

Впрочем, «побывал в деле» – это, пожалуй, громко сказано: весь день «серые гусары» простояли во второй линии, не имея малейшей возможности отличиться. Николай с прочими офицерами эскадрона отчаянно завидовал мариупольцам – те ходили в атаку на французскую пехоту, и хвастали, что вырубили дочиста целый батальон.

Дело, уже получившее название «битва у Ватутиной горы», закончилось для русских, скорее, неудачей. Генерал Тучков, возглавивший уже при лунном свете атаку екатеринославских гренадер, получил штыковую рану и попал в плен. Тем не менее, потери французов превысили наши почти вдвое – восемь с половиной тысяч против пяти, – и отряд отступил в полном порядке, дав первой Западной армии Барклая-де-Толли достаточно времени для отхода за Днепр. Сумцы же, находясь в резервах, сохранили силы и людей и лошадей, вследствие чего были отправлены вперёд отряда, в Царёво-Займище – куда и прибыли наутро следующего дня.

Селение, как и раскинувшийся вокруг воинский лагерь, кишели людьми, словно лесной муравейник его крошечными обитателями. Сновали туда-сюда адъютанты, суетились ординарцы с вестовыми, ежеминутно прибывали и отправлялись курьеры с пакетами и устными распоряжениями. Новый главнокомандующий третий час заседал в самой большой избе со своим новым штабом. Генерал-квартирмейстером всех армий стал Вистицкий-второй, его помощником – Толь. На должность начальника штаба после недолгих колебаний определили генерала от кавалерии Бенигсена, а дежурным генералом, непосредственно распоряжавшимся всем тем хаосом, что творился во временной штаб-квартире, был назначен генерал от инфантерии Пётр Кайсаров. От его адъютанта Ростовцев и получил заветный, кремовой бумаги, конверт – и оставалось только удивляться, как послание не сгинуло во всеобщей суматохе. Видимо, роль сыграло то, что отец поручика, отставной драгунский полковник Андрей Ильич Ростовцев приятельствовал с Кайсаровым, и тот отнёсся к корреспонденции старого товарища с особым пиететом.

Вскрыв концерт, поручик трижды прочитал письмо. Задумался на некоторое время – после чего, поручив денщику спешно готовить лошадей, отправился прямиком в палатку полкового командира полковника Делянова.

– Да вы, верно, обезумели, граф! – полковник озадаченно смотрел на посетителя. Пяти часов не прошло ещё, как мы прибыли сюда, а вам снова неймётся! А коли будет приказ к выступлению – как потом станете догонять эскадрон?

– Абнакнавенно, как говорят мои гусары. – усмехнулся в ответ Ростовцев. – Верхом. Да и не будет никакого выступления, Давид Артемьич. Я это наверное знаю – адъютант Кайсарова, который передал мне письмо, говорил, что мы простоим в Царёво-Займище ещё дня два. За это время я вполне успею сгонять до Бобрищ и вернуться назад.

– Бобрищи – это имение вашей семьи? – осведомился эскадронный командир.

– Деревенька, триста душ. Отец унаследовал её в седьмом году, после смерти двоюродного дяди. Полгода назад он перебрался в дядину усадьбу – приглядеть, привести всё в порядок. Дело, оно ведь хозяйского глаза требует, всего на управляющего не скинешь… Он и матушку с сестрой с собой перевёз – что им одним в ростовском имении мыкаться? Здесь же новые соседи, знакомства… жизнь, одним словом.

– А тут Бонапарт… – понимающе кивнул Делянов.

– Да. Отец, участник итальянского похода графа Суворова, и мысли не допускал, что неприятелю позволят так далеко проникнуть в пределы России, и до последнего тянул с отъездом. А когда пал Смоленск и стало ясно, что надо бросать всё и как можно скорее уезжать – его, как на грех, разбил ишиас. Вот он и написал мне: «приезжай, мол, срочно, помоги вывозить мать и сестру, я один, да с прострелом в спине, не справлюсь…»

– Ну, раз так… – эскадронный командир задумался. – Семью, конечно, надо вывезти. Говорите, Бобрищи эти ваши недалече?

– Двадцать пять вёрст, просёлками выйдет все тридцать. На свежих лошадях в полдня доберёмся.

– Что ж, голубчик, отправляйтесь. Только… – он ненадолго задумался. – в одиночку всё же вам ехать не след. Мало ли что случится?

С вашего позволения, господин полковник, корнет Веденякин и прапорщик Вревский вызвались меня сопровождать.

– Команду на кого оставите?

– На корнета Деева, это мой субалтерн. К тому же, в полуэскадроне толковый вахмистр, вдвоём справятся.

– Ну, раз так, то Бог вам в помощь. Только осторожнее, по окрестным деревням рыщут шайки мародёров. Мужичков здешних тоже стоит попастись – были уже случаи, когда они не только французских фуражиров, но и барские усадьбы разбивали, чтобы потом всё на супостата свалить.

– Наши, бобрищевские мужики не такие. – заспорил поручик. – Они дядю-покойника любили, да и батюшка мой был к ним добр. Барщину похерил, всю деревню перевёл на лёгкий оброк и много ещё нововведений полезных задумал, прежде, чем француз заявился.

– Все они такие, поручик. – Делянов невесело улыбнулся. – Вы молоды, не чужды некоторого идеализма – а я, поверьте, разного в жизни насмотрелся. Ну да ладно, ступайте, только Христом-Богом вас молю – осторожнее! Не хватало ещё нарваться как-нибудь глупо…

В три часа пополудни маленький отряд поручика Ростовцева покинул расположение части и на рысях двинулся по Смоленской дороге к западу. Миновали арьергардные заслоны, помахали рукам донцам из казачьего полка Иловайского, и через две версты свернули на просёлок, ведущий на юг, к большому селу Вырубову, известному по всей Смоленщине торговлей юфтью. Оттуда, тоже просёлками, поехали на запад, в сторону Бобрищ.

В «вылазку» отправились впятером. Сам Ростовцев, корнет Веденякин, шестнадцатилетний безусый юноша, только неделю, как прибывший к эскадрону, и прапорщик барон Вревский. Урождённый австриец, чей титул был подтвержден в пределах Российской Империи указом Государя от 1808-го года, отбился от своего полка при отступлении от Смоленска, пристал к сумцам и, не желая сидеть без дела, напросился с поручиком, к полуэскадрону которого был временно приписан. Кроме них, в маленький отряд входили денщик Веденякина и ординарец самого Ростовцева; последний, сорокалетний седоватый вахмистр с висячими на венгерский манер усами, которого Ростовцев уважительно именовал Прокопычем, вёл в поводу косматую, как дворовый пёс, калмыцкую лошадку, навьюченную всяким необходимым припасом.

Вооружились основательно: у каждого пара пистолетов в ольстрах и сабли. Вревский прицепил на панталер драгунское ружьё; у самого же Ростовцева вместо положенного по штату карабина – их ещё в начале кампании было велено сдать для спешно создаваемого ополчения – имелся трофейный французский тромблон с бронзовым, заканчивающимся раструбом стволом для стрельбы крупной дробью.

По совету полковника все пятеро переоделись в нестроевое, надеваемое обыкновенно на биваках платье – рабочие, перешитые из ношеных доломанов, куртки, полотняные штаны, белые, похожие на картузы, фуражные шапки да лёгкие плащи-пыльники из парусины. От обычного гусарского великолепия на виду оставили только вальтрапы с вышитым императорским вензелем. У офицеров душа не лежала прятать мундиры в саквы, но, здраво рассудив, они признали правоту эскадронного командира. На просёлках, вдали от Смоленского тракта имелся немалый шанс нарваться на мужичков, подкарауливающий неприятельских фуражиров – а те не станут разбирать, французские мундиры на объектах их интереса, или наоборот, русские. Увидят расшитые шнурами ментики и кивера с репейками и этишкетами – и за вилы. Доказывай потом, что ты свой…

Ехали скоро, чередуя строевую рысь с шагом, чтобы не изнурять лошадей. Солнышко под вечер припекало не так люто, пыль на дороге прибил утренний дождик, так что можно было позволить себе развлечься беседой.

Обсуждали нового командующего; говорили, что он, по слухам, отказался от мысли дать генеральное сражение у Царёва-Займища – позиция не понравилась, – и собирается отступать дальше, в сторону Можайска.

Веденякин между делом поведал, что накануне встретил своего приятеля, служившего в первом батальоне Ахтырского гусарского полка. Так тот рассказывал, будто бы их батальонный начальник, известный всей армии стихотворец и отчаянный сорвиголова Денис Давыдов намеревается предложить князю Багратиону сформировать армейский партизанский отряд – и сам готов его возглавить, имея целью разбивать французские обозы, ломать мосты, трепать аванпосты и охранения. В общем, – изобретательно и разнообразно гадить супостату, не давая ни минуты спокойного житья. Прапорщик заявил, что подобная партия месяц назад была уже создана по инициативе Барклая-де-Толли; командовать ею поручили генералу Винцингероде. Потом принялись обсуждать затею Давыдова, припомнив попутно упомянутые в уставах Петра Великого корволанты и ранние, ещё времён царя Алексея Тишайшего, ертаулы – подвижные воинские отряды, выдвигаемые как для ограждения основных сил от разведки неприятеля, так и для перехвата его снабжения и диверсий по тылам.

Николай под конец заявил, что всё бы, кажется, отдал за возможность попасть в такой отряд. Веденякин ответил что Давыдов, конечно, отдаст предпочтение своим ахтырцам, а если кого и возьмёт, то казачков. Оно и понятно: без станичников в деле, требующем особенного, отличного от строевой службы, навыка, никак не обойтись.

И – за разговорами проворонили момент, когда из-за поворота дороги навстречу выехали два всадника в чужих тёмно-зелёных мундирах.

Первый всадник крутанулся на месте и дал шпоры коню. Но далеко не ускакал – ружьё Вревского пыхнуло ватным облачком, грохнуло, и француз сковырнулся с седла в жёлтую дорожную пыль. Второй не сделал попытки пуститься в отступ – то ли храбр оказался сверх разумной меры, то ли не испытывал иллюзий насчёт резвости своего коня, у которого из-под выгоревшего зелёного вальтрапа и правда, проступали рёбра. Но взять с места в карьер несчастная животина всё же сумела. Её хозяин привстал на стременах и летел на Ростовцева, выставив по-уставному саблю – в вытянутой руке, на уровне лица, клинок повёрнут плашмя. Рот храбреца был раззявлен в отчаянном вопле, и было видно, что он намерен доскакать до русских, а там хоть трава не расти. Ростовцев выдернул саблю из ножен и в свою очередь поднял коня в галоп – встретить атакующего карьером противника на рысях означало почти верный проигрыш.

Не пригодилось. Прокопыч и Веденякин одновременно выпалили из пистолетов, и разогнавшийся всадник полетел через гриву своего коня в пыль, разбрасывая веером кровь из простреленной головы.

– И зачем это было нужно, корнет? – ворчливо осведомился Ростовцев. – Я бы и сам отличнейше справился!

Прокопыч потупился – он ведь тоже выпалил без команды. Впрочем, ординарец недурно различал интонации начальства и видел, что тот нисколько не сердится, а тешит свой гонор. Как же – его, лихого рубаку, лишили законной победы!

– Я думал… – лицо корнета пошло багровыми пятнами. – Я полагал, что командира в бою следует защищать, не жалея сил и не считаясь с опасностью. Так и в уставе написано!

– Где вы опасность-то увидели? – не унимался Ростовцев. Он соскочил с коня и присел на корточки, рассматривая убитого.

– Зелёные мундиры без шнуров, приборное сукно лазоревое – конные егеря из дивизии Люилье. Или это ты его подстрелил, Прокопыч?

– Никак нет, вашбродие! – отозвался Прокопыч. – Я в лошадь целил, в неё и попал.

– Ну, так добей, коли попал… – поручик кивнул на распластавшуюся в пыли гнедую. Та совершено по-человечески стонала и дёргала пробитой шеей. – Всё ж, живое дыхание, неладно, чтобы мучилась.

Ординарец кивнул и вытащил из ольстра второй пистолет. Грохнул выстрел. Корнет поспешно отвернулся, физиономия его сделалась белой, как бумага.

«А мальчишку-то, того гляди, вывернет. – подумал Ростовцев. – Впервые своими руками убил человека, да как – мозги во все стороны… Водки ему предложить, что ли?»

– А другой, вроде, жив. – сообщил подъехавший Вревский. Разряженное ружьё он держал вертикально, уперев приклад в бедро. – Я, правда, не осматривал, но шевелится и сквернословит даже.

– Пошли, побеседуем. – сказал Ростовцев. – Может, расскажет что-нибудь? А вы, корнет, глотните крепкого, а то ведь в кусты блевать побежите. И не придумывайте себе чего не надо – по первому разу у всех так, можете мне поверить.

– Не жилец, вашбродь. – сообщил Прокопыч. – Хребет ему пулей перебило со становой жилой, кровь так и хлещет. Вот-вот представится.

– Нацеди ему своей… – приказал Ростовцев. – И не жадничай, он ведь сказал обо всём, что было спрошено – пусть хоть получит напоследок облегчение.

Ординарец с сомнением посмотрел на француза, но спорить с барином не стал – присел и поднёс жестяной стакан от манерки к губам умирающего. Тот что-то пролопотал и попытался сделать глоток. Пахнущая сивухой жидкость потекла по губам, по подбородку.

Пленник действительно ответил на все вопросы. Он оказался бригадиром-фурьером шестнадцатого конно-егерского полка первой дивизии лёгкой кавалерии Люилье. Будучи отряжёнными с командой фуражиров, они с товарищем были посланы на разведку, но заплутав, напоролись на Ростовцева и его спутников. С известным уже результатом.

– Кончился, вашбродие… – сообщил Пархомыч, вставая. Он стащил с головы бескозырку и широко, истово перекрестился. Корнет, после секундной паузы, последовал его примеру.

– Оттащи трупы в кустики, поймай его лошадь, – Ростовцев кивнул на застреленного прапорщиком конного егеря, – и едем дальше.

– А как же похоронить? – поднял брови Вревский. – Это же христиане, как и мы!

– В армии Бонапарта каждый второй атеист. – буркнул в ответ Ростовцев. – Закапывать их – это ж, сколько времени уйдёт? И лопат у нас нет, саблями прикажете землю ковырять? Да и не в этом дело, барон – до Бобрищ отсюда вёрст десять, не больше, и как бы эти фуражиры туда раньше нас не добрались…