У машины, как у бога, нет крови, – и машина, конечно, больше бога побеждает трудом мир. В Ассирии, в Вавилоне, в Египте – были божьи дворы, у них были служки, бог – в святом святых уходил в вещь в себе, от них затерялись в веках звездочеты, волхвы, алхимики, астрологи, маги, масоны, – они запутали столетья, они запутались в столетьях, они умирают – они вели мир. Конечно – божий двор – не машина, и служки при боге не рабочие. – Завод черен, завод в саже, завод дымит небу. Ты отрезан от мира забором, ты оторван от цветов, от полей, от песен, от пахаря. Ночью завод горит сотнями электрических светов. Но вот инженер повернул рычаг у турбины, и завод дрожит, дышит и живет: одно, одна машина, одна воля: конечно, машина без крови, и кто такой пролетарий? – Не тот ли, кто, претворив в себе маховик, почуяв оторванность от цветов и полей, и от пахаря, – покорил машину, им же пущенную, – не тот ли, кто, уверовав в метафизику машины, в домино машины, «где нет конца», – принял мир, как машину и на заводе хочет строить хлеб? Но тогда на заводском дворе – пролетарий служка машины, как инженер – поп. Они перестроят мир. От божьих дворов – в семнадцатом веке – шла культура российская, а от заводов (в двадцатом).