Отзывы на книги автора «Борис Пильняк»

Удивительно, но эта небольшая повесть почему-то напомнила мне шолоховскую "Судьбу человека". Но я никак не могу понять, почему возникла такая ассоциация. Ведь эти две повести - ну настолько они разные, и в них так мало общего. И структурно. И композиционно. И идейно.

В основу "Повести непогашенной луны" легла история командира Михаила Фрунзе, умершего после операции зажившей язвы желудка. В общем то, что Фрунзе является прототипом Гаврилова настолько очевидно, что даже не понятно, зачем нужно было менять фамилии. С таким содержанием даже завуалировать ничего не поможет, и только одна фраза прозвучит убедительно - "все несовпадения имён случайны".

Излагается версия непреднамеренного убийства Гаврилова. То есть непреднамеренного убийства Фрунзе.То есть, как ни крути, убийства. Убийства великого человека по настоянию другого человека из дома номер первого. Переживания последнего дня Гаврилова. Его мысли. Его письма. Его ощущение приближающейся смерти. Это с одной стороны. С другой стороны быт врачей, его убивших. Поставивших заведомо ненужный диагноз и отправивших его на операционный стол - читай, на тот свет.

Значит, не такое уж непреднамеренное убийство?

Почему же возникла ассоциация с "Судьбой человека", если в этом произведении в центре стоит один только персонаж, солдат, мужчина, человек, а в "Повести непогашенной луны" Гаврилов главный, но не единственный персонаж. Да и судьба совершенно другая.

Так и не могу понять.

Но зато становится очень понятной фраза "ты нужен революции". Она просто не договорена - "Ты нужен революции мёртвым, чтобы сделать из тебя героя".

Эту книгу я получила в подарок от интернет-магазина за заказ, но я даже не представляла себе, какое сокровище приобрела в свою домашнюю библиотеку.

Я предполагала, что буду читать "Заволочье" зимой, чтобы атмосфера соответствовала. И даже после того как я получила заказ с книгой, я все ещё надеялась дотерпеть до холодов. Терпения хватило на два часа. Это все равно, что в жару знать, что у тебя в холодильнике вкусное мороженое, а ты сидишь и думаешь о том, что будешь есть его зимой, чтобы атмосфера соответствовала. Правда "Заволочье" Пильняка сложно сравнить с десертом, это скорее замороженная рыба (а ее я тоже очень люблю), в которую вгрызаешься зубами так, что от холода ломит эмаль, а язык перестает чувствовать вкус. Тогда нужно кусочек рыбы подержать на языке, чтобы он немного оттаял и потек сок. Потом немного подождать, чтобы все вкусовые рецепторы пришли в норму, и только потом брать новый кусочек рыбы. Именно такие ассоциации вызвала у меня потрясающая повесть Бориса Пильняка "Заволочье". Сначала ты даже не представляешь, что тебя ждёт. Ты только знаешь, что будет очень холодно. И точно также я зависала посреди предложения, чтобы передохнуть, придти в чувство и вновь погрузиться в мир, описанный в книге. А ещё у меня было такое ощущение, что Пильняк как заклинатель змей завораживает читателя. Ты впадаешь в транс, но не только благодаря сюжету, но и уникальному неповторимому стилю и языку автору. Я очень хотела бы привести несколько фраз из повести, но в отрыве от контекста они теряют часть магии. Цитаты Пильняка нужно приводить как минимум целыми главами, а структуру текста можно сравнить с поэтическим произведением. Я всего лишь второй раз сталкиваюсь с поэтизацией прозы (первый раз такую форму я встретила у Жоржи Амаду в романе "Мертвое море"), и это очень красиво. Попробую привести пример: на корабле, который отправляется в Арктику всего одна женщина. Прощаясь с землёй, она "ревет как тюлень". В следующий раз, когда мы встретим эту же фразу, которая замкнет определенный фрагмент текста, происходит столько событий, люди испытают столько боли и страдания, но сильная женщина все выдержала, она вызывает зависть мужчин, которые оказываются слабее духом, они перестают видеть в ней женщину, человека, а только живое свидетельство своей слабости. Ее оскорбляют и унижают, и поэтому она "ревёт как тюлень" - как тюлени на льдинах, мимо которых​ проплывает корабль с полностью деморализованными людьми.

Нельзя не сказать и об авторской орфографии и пунктуации, которая, как сказано в последствии, полностью сохранена. Сначала я подпрыгивала каждый раз встречая в тексте "итти" и "чорт", а также двойные тире - - , но постепенно привыкаешь и понимаешь, что это уже часть композиции, неотделимая от произведения.

В повести "Заволочье" сюжет стоит далеко не на первом месте, это основа, способ передачи автором ощущений, чувств, эмоций, поэтому каждое предложение текста проникает сквозь кожу читателя, принимая импульс от автора. Я увидела Арктику своими глазами, прочувствовала все своей кожей, "травила море" и сходила с ума вместе с персонажами повести.

Борис Пильняк уникальный творец слова, и я очень жалею, что когда-то отдала старую советскую книгу с его романами на книгообмен даже не попытавшись познакомиться с его творчеством. Поэтму теперь я буду искать снова встречи с ним, и мне уже не важно о чем он пишет, главное "как".

Есть книги после прочтения которых понимаешь, что теперь ты стал богаче, что теперь приобрел что-то, чего раньше не имел, а теперь у тебя это есть и принадлежит оно тебе не как какой-то внешний объект, а как часть тебя. Вот такой книгой для меня стала повесть Бориса Пильняка "Заволочье".

Вообще Пильняка у нас читают мало, несистемно и вообще как-то с трудом, а почему - я вот в толк взять не могу.
Эту книгу еще в бытность учебы на филфаке нам горячо советовал один из преподавателей - но я его не любила за снобизм и заявления в духе "Вы не знаете этого стихотворения? Фи". С тех пор минуло несколько лет, стихотворений я прочла основательно (и без них было хуже, знаете ли), увеличила свой снобизм в разы и решила - пришла пора Пильняка.
"Повесть непогашенной луны" - она очень сложная, потому что такая...жизненная. Непросто принять мысль, что вот кто-то мил и хорош, обнимает и гладит по голове, а потом идет и убивает Гаврилова, например. Непросто понять, как вообще вертятся эти колесики и шестеренки - то ли у них нет вообще никакой логики, то ли она так зловеще-непредсказуема, что пойди осознай, куда и как все это катится. По костям - очевидно, но что без костей построишь? На них крепче стоит.
Все эти гаснущие спички, огоньки сигарет, гаснущие фонари, могильный холод ламп, яркий свет от окон, а надо всем этим - луна. На которую можно пытаться подуть - да толку-то. Только я вот не про луну и Наташу все думаю, а про то, как иногда хотелось задуть эти кроваво-красные звезды - они, пожалуй, посильней будут.

Была луна, и казалось, что кругом – не горы, а кусок луны, луна сошла на землю. Была невероятная луна, диаметром в аршин, и блики на воде, на льдах, в снегу казались величиной в самую луну, сотни лун рождались на земле.

Откуда растет тоска, как расслаивается сознание, как движется память, какими скачками и перелетами, что такое невозможное и как растет в тебе ложь, и ревность сгибает тебя, а в душу вторгаются орды идей не самого успокоительного характера и множатся идеи для великой мести. И только там, где нет никаких превращений, а просто пустыня - нет человека. Значит, человек так сложен и противоречив, гадок и разнораспущен, и никак не сладить, не суметь и не захотеть все изменить. Взять бы, и просеять свое нутро, все лихое – выбросить, а все красивое, умное и достойное оставить. И что получится – вновь не человек.
Мифология греков рассказала о трех сестрах Граях – о Страхе, Содрогании и Ужасе, которые олицетворяли собою седые туманы. Они родились седыми. С одним глазом на всех и одним зубом на всех. Такие сестры частенько сопровождают нас по жизни. Именно они нагоняют Страх, заставляя трепетать и Содрогаться и жить в Ужасе.

Луна сошла на землю.

Норвежцы называли русский север – Биармией, - новгородцы называли его: Заволочьем.
Повесть Бориса Пильняка «Заволочье» была опубликована в 1925 году в журнале « Красная новь».
Какая же это повесть!!! – нет слов, а эмоции, они твои, собственные, могут только навредить, распылить ощущения других читателей. Эмоции – опасная штуковина. Одно могу сказать - мощная, взрывоопасная и конфликтующая с твоим собственным миропониманием повесть для неподготовленных - сумасшедший вулканический пепел, который накроет тебя, не дав подумать. Первое мое прочтение было именно таким. На взлом. На абордаж. Второе – осмысление, с легкой тревогой и отчаянной неуклюжестью что-либо изменить. Третье – началось языковое гурманство, проба на ощущение, деликатесы долго не залежались на пиршестве: чудесные картины природы, и буйство, и безнадежность. А язык. Требуется еще одно прочтение. Это клад и литературный, и языковой.
Я вовсе не хочу прослыть панегиристкой, воспевающей хвалу, тому, кто и сам знал, и все знали, насколько широк, многогранен и бескраен мир произведений Бориса Пильняка. Я просто испытываю… ощущение отсутствия дна. Подо мной бездна. Непрочитанного Пильняка. Это огромное упущение. Нет бесспорных причин тормозить знакомство и открывать для себя новый мир. Читать, читать…
Наверное, талант талантом, но, видимо, Пильняк сам испытал восторг, отчаяние, негодование, беспомощность, - все виды человеческой многоступенчатости чувств во время экспедиции на Шпицберген. Он сам был участником экспедиции. И это, бесспорно, «оправдательный» аргумент правдоподобности повествования.

Человечество не может жить на Шпицбергене – север бьет человека, - но там, в горах есть минералогические залежи, там пласты каменного угля идут над поверхностью земли, и – капитализм –

На Шпицбергене не может жить человек! Но человечество послало туда людей.

На Земле Франца-Иосифа не живет, не может жить человек, и там нет человека.

Но здесь можно было быть одному, самим собою, с самим собой, перерыть всего себя, все перевзвесить.
И если повезет, то выжить.
Кстати, вернее, не очень кстати, просто у Пильняка есть удивительное умение использовать языковые «аккорды» - от безмятежности к нарастанию страха.

Если человеку, живущему на земле, придется когда-нибудь услыхать вызов радио – SOS – пусть он знает, что это гибнут в море человечьи души, страшно гибнут в этой страшной чаше вод и неба, где внизу сотни метров морских мутей и квадрильоны метров вверху – бесконечностей, и больше - ничего, SOS – это пароль, который кидает радио в пространство, когда гибнет судно, и он значит: - «Спасите нас, спасите наши души!».

"Повесть непогашенной луны" (1926) Бориса Пильняка - жестокий, но притом милосердный текст о скрытой казни и о мужестве её принять; и о лете, которому в новом мире место только в вагоне поезда, прибывшего с юга; о конце революции; о большом городе, напоминающем машину; и о чудесах зажжённой спички и негасимого света луны.

...

Послереволюционный мир в повести сдвинут с основ.

Эпохи переплелись, как змеи, но время остановилось, застыв в неуютных человеческих жилищах, на киноэкранах и сценах театров и варьете:

"...вечером тогда в кино, в театры, в варьете, на открытые сцены, в кабаки и пивные — пошли десятки тысяч людей. Там, в местах зрелищ, показывали все, что угодно, спутав время, пространство и страны, греков, таких, какими они никогда не были, ассиров, такими, какими они никогда не были, — никогда не бывалых евреев, американцев, англичан, немцев — угнетенных, никогда не бывалых китайцев, русских рабочих, Аракчеева, Пугачева, Николая Первого, Стеньку Разина; кроме того, показывали умение хорошо или плохо говорить, хорошие или плохие ноги, руки, спины и груди, хорошо или плохо танцевать и петь; кроме того, показывали все виды любви и разные любовные случаи, такие, которых почти не случается в буденной жизни. Люди, принарядившись, сидели рядами, смотрели, слушали, хлопали в ладоши и, выливаясь по светлым лестницам театров на мокрые улицы, наспех комментировали, всегда стараясь быть умными".

Может, потому командарм и решил последние свои дни провести в железнодорожном вагоне (поезд - тоже машина, как и город) - там тоже время остановилось, но другое:

"В салоне, потому что опущены были занавеси и горело электричество, застряла ночь. В салоне, потому что поезд пришел с юга, застрял этот миг; пахло гранатами, апельсинами, грушами, хорошим вином, хорошим табаком, - пахло хорошим благословеньем полуденных стран".

Странное дело, как можно привезти ночь из "полуденной" страны.

Впрочем, луна сопутствует командарму всю повесть, как что-то нужное, настоящее, постоянно присутствующее рядом, хоть и скрытое.

...

Повесть написана стремительно, со сложными сравнениями, гипнотизирующими повторениями слов. В ней оживает не только крадущаяся по небу луна, закаты, солнце, но и фасады домов с мифологической чепухой, воспоминания героев, песни, город, вся земля, по которой несется ночью автомобиль командарма - с разбегающимися деревнями и лесами.

Предложения иногда занимают целые абзацы - отточенные, сильные, читая которые хочется перевести дух; а иногда автор переходит на стенограмму разговора, где собеседники обозначены просто как Первый и Второй - не имея нужды писать о них подробнее.

...

У этой повести непростая судьба.

В ноябре 1925 года на Красной площади похоронили председателя Реввоенсовета Михаила Фрунзе.

Спустя три месяца Борис Пильняк написал "Повесть непогашенной луны", в которой обстоятельства смерти вымышленного им командарма Гаврилова были описаны вполне однозначно - через принуждение к ненужной ему хирургической операции по воле и прямому распоряжению предержащих власть.

Предисловие с оправданием своего замысла не помогло автору защитить эту повесть:

«Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М.В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видев его раза два. Действительных подробностей его (Фрунзе) смерти я не знаю, — и они для меня несущественны, ибо целью моего рассказа никак не являлся репортаж о смерти наркомвоенмора. Всё это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нём подлинных фактов и живых лиц".

Тираж журнала "Новый мир", где "Повесть непогашенной луны" была напечатана, быстро изъяли и уничтожили, и она была предана забвению на долгие десятилетия.

...

Итог истории о командарме заведомо был известен и автору, и читателю-современнику, но, даже когда точка в сюжете поставлена, повесть не заканчивается.

Остаются письма командарма, который принял то, что ему предстояло перенести; остается на небе не погашенная никем луна; остаются люди, знавшие Гаврилова с лучшей стороны - что-то вне колеса революции, какая-то внутренняя бессмертная свобода, для полноты которой командарму не хватило только книги о счастливых людях и о радости.

Я выросла в семье, где революционная романтика и боевое братство были в почёте. Все книги, прочитанные мной в детстве о революции, гражданской войне, подпольщиках, битвах и героях воспевали верное товарищество, романтику и подвиги. Они звучали гимнами смелым и храбрым людям. Герои шли светлым путём к ещё более светлому будущему, гибли за него с улыбкой на обветренных губах. Мне нравились и нравятся сейчас такие книги. Там, в моём далёком детстве, я вряд ли могла предположить, что есть книги, звучащие как похоронный марш любимым мной героям.
И марш звучит тоскливо и нудно. Пильняк развозит свои мысли, как манную кашу по тарелке, излагая их в предложениях на полстраницы. Многочисленные повторы, номинативные предложения, огромные количество однородных предложений только запутывают читателя. К окончанию изречения не всегда вспомнишь, что было в начале. Персонажи разговаривают рваными, скользкими фразами, многого не договаривают. А вместе с тем:

«…Город заплакал глазами мокрыми стёклами фонарей, подведённых, как глаза проституток»
«…. Люди, пережёвывая ужин, дневные впечатления и умные сентнции об этом дне, лезли …. в постели».

А вот либретто к похоронному маршу расставляет всё на свои места. И тоскливо уже от того, что герой, смельчак, верный революционер, наводивший ужас на своих врагов не может противиться воле незримого и очень могущественного врага – системы. Революция (не та, не та, про которую я читала в книжках!) приказала умереть – изволь. Всем нам памятно: «Если партия сказала: надо…!» А партийная система в «Повести…» представлена одним негорбящимся человеком, решающим чужие судьбы.
И вот даже не знаю, благодарить ли мне автора за лукавое предисловие, которое так и подзуживает найти информацию и о нём самом, и о смерти Фрунзе, и много о чём ещё. Почему не знаю? Да потому что в поисках ответом на вопросы набрела на такой о –о –о –о– бширный анализ повести, что диву даёшься. Пильняк в 50 страниц уложил свою идею, анализ по объёму сродни романам Толстого. Тут тебе и осмыслении поэтики повторов, и символика цвета, и интертрепация финала. Пойти почитать – вдруг чего умного наберусь?

Очень страшно читать о том, как люди выживают на Севере. Страшно читать о том, на что готовы фанатики от науки ради общего блага — предсказывать погоду! сохранять неведомые ранее образцы! Не менее страшно — понимать, что кем-то приходится жертвовать, чтобы спасти других. Еще страшнее, когда это обрамляется зарисовочкой из лондонской жизни.

Я не фанатка Пильняка, но в "Заволочье" его стиль не успевает надоесть и, в общем-то, только увеличивает ощущение ужаса и восхищения героями.

Как водится, посылаю лучик издателям — в этот раз луч любви, издание отличное.

Издано: «Заволочье», Ленинград., Прибой, 1927. - 144 с., 6 000 экземпляров. Борису Пильняку всего-то 33 года. Читаешь - и начинается волшебство.И не потому только, что Север, Заволочье…
А еще потому, что мисс Эрмстет из Лондона –«странная девушка!-родилась и жила в России…она всегда молчит и собирается обратно в Россию…долго лежит в кровати с книгой о Земле Франца-Иосифа».
И в этот же день на острове Новая Земля из Белужьей губы должно было уйти в Россию судно «Мурманск»…она заходила под 79*30*северной широты, чтобы взять та остатки экспедиции Кремнева…пятеро, они все переболели цингой; они не выходили из дома, потому что каждый боялся, что другой его подстрелит, и они сидели по углам и спали с винтовками…уговаривались идти из дому без оружия, когда метелями срывало антенны и всем нужно было выходить на работы; все пятеро были сумасшедшими… Через неделю они должны были в Архангельске оставить страшное одиночество льдов, мест, где не может жить человек…
А над всем этим стоит «невероятная луна, диаметром с аршин,, и блики на воде, на льдах, на снегу казались величиною в самую луну, сотни лун рождались на земле». И дальше-пойдет «чугунная лирика страшных просторов и страшного одиночества…где за бортом колбы, которая звалась кораблем «Свердруп», плескалась и ползала зеленая, в гребнях, жидкая муть, которая зовется водой, но которая кажется никак не жидкостью» и впереди- та же муть, и чайки у кормы, да черные поморники, да дельфины, да два кита, да обломки безвестных(погибших, поди, разбитых,-как? когда? где?)кораблей… Впереди небо было уже ледяное. Склянка пробила ночь…
Спасает, немного, что «по закона плавания за Полярным кругом каждому полагается в сутки по полстакана спирта»…но еще есть штормы и невероятными красками горит север, то огненный, то лиловый, то золотой… секстан бессилен перед тучами и туманами и судно идет наугад…а когда судно отдыхает от качки, нужно втереться к ближайшему айсбергу, чтобы взять пресной воды, а внутри айсберга пробило грот, там было зеленое озерко, и туда забивались волны, свободные, голубые, океанские и по ходу-если вдруг полынья-нужно просто прыгать через нее с разбегу, если полынья маленькая, или подтолкнуть багром маленькую льдинку и переплыть на ней полынью, если большая…а под тобой океан, глубиною в версту…
А кто еще не понял тамошней красоты, знайте: на Шпицбергене, например, есть «пласты каменного угля над поверхностью, залежи свинца и меди и железа и прочее…там брызжут фонтанами среди льдов киты, ходят мирные стада тюленей, бродят по льдам белые медведи и песцы и человечество бросает людей, чтобы бить их...Там полгода ночи, северных сияний и такой луны, при которой фотографируют и таких метелей, которые бросаются камнями величиной с кулак. Там люди едят и пьют, то что скоплено, привезено с человеческой земли; там не дают алкоголя. Там не женщин,-там ничего не родится и быть может рабочий подумает-о земле, об естественной человеческой жизни, о прекраснейшем в ней- о любви и о женщине,- и он бросит думать, должен бросить думать,- ибо ему некуда уйти, он ничего не может сделать и достигнуть…ибо природа и расстояния существуют к тому, чтобы не давать жить, чтобы убивать человека. ..И никуда не уйдешь, ибо кругом смерть и холод,- и нельзя думать о женщине, ибо женщина есть рождение, ибо думать можно только о смерти…И надо больше работать, как можно больше работать…и надо быть бодрым, ибо только чуть-чуть затосковать, заскулить-неминуемо придет цинга, эта болезнь слабых духом, которую врачи лечат не лекарствами, заставляя больных бегать, чистить снег, таскать камни, быть веселым, иначе-загниют ногти и челюсти, выпадут волосы и придет смерть в страшном тосковании.
Некоторые-спасаются книгами, когда «мысль уходит в пространства мира и книги есть все-о звездах, о законах химии и математики, о горном деле- но все молчат об естественной человеческой жизни» и велят познать те «законы мира, где человек-случайность и никак не цель»…
И все же говорят мужчины-Женщина!-и каждый звук скоро наполняется густой кровью, тою, что бьется в висках и сердце мужчин…и не может быть лучшей музыки, чем слово-женщина…
Все экспедиции, где есть женщина ,гибнут…И здесь , где все обнажено, когда каждый час нужно ждать смерти, никто не смеет стоять мне на дороге, и мужчины убивают друг друга за женщину,-дерутся за женщину, как звери, и они правы. Я оправдываю тех, кто убивает за женщину…-Ну, говорите, вот она вошла, вот прошуршали ее юбки вот она улыбнулась, вот села, и башмак у нее такой, ах, у нее упала прядь волос, и шея у нее открыта, ну, говорите, говорите о пустяках...она положила ногу на ногу, она улыбнулась…что может быть прекрасней?!
…И вот они во льдах, их десятеро и одиннадцатая она, и двенадцатый тот, кому она принадлежит,-за льдиной сидит человек с винтовкой, и навстречу к ней идет двенадцатый, и пуля шлепнула ему по лбу… а потом и ей…Ну говорите, говорите же о ней; как была она одета, как расстегиваются ее тесемки.. Глядите, какая у нее рука!…
От Вологды до Архангельска поезд ползет по тайге и тайга-одно тоскливое недоразумение из елей и сосен…станции одна от другой в расстояниях тоскливо-долгих, и все станции однообразны, как китайцы, -и такие, около которых ничего нету,- ни человека, ни души, ни куска хлеба…

Просто невероятно красивая повесть об арктических путешествиях и арктической природе.
Автор красиво описывает как рождаются айсберги, до мороза на коже описывает холодный и мокрый арктический ветер, "лунною" пустоту, что там окружает.
Мало кто может так достоверно описать ощущения и чувства людей попавших в арктический шторм, вьюгу, которое потом сменяется легкой передышкой в виде штиля и потом снова шторм.
Мало кто может описать чувство одиночества на полярной стоянки, когда тебя окружает лишь несколько человек; или когда человек несколько суток едет на собачьих упряжках в полном одиночестве.
Невероятно красивое произведение о романтиках и отважных людях начала ХХ века.
Книга причем мне досталась в виде подарка за интернет заказ еще лет пять назад и все ждала меня - такая невзрачная с виду, но внутри просто что то за гранью красивое

Як на мене, у Пильняку найбільш вражає не авангардна манера письма. На початку ХХ століття цього добра було чимало, нікому тоді, здається, й на думку не спадало писати без експерименту. Дивує, що Пильняк був популярним письменником у 20-30-ті роки – якщо вірити критиці, "Пильняка читали всі".

Мені особисто Пильняк не захопив (будемо сподіватися, поки що). З точки зору експериментаторських підходів з ним корисно ознайомитися – він вміє жонглювати планами, тасувати місця і час дії (хоча ця чехарда рано чи пізно починає напружувати). Але експерименти ці виглядають рвано і нерівно. За якісним з літературної точки зору шматком може йти незрозуміло чим привабливий для Пильняка пасаж. Смачні, яскраві образи змінюють повтори однієї і тієї самої думки, опису чи сюжетної деталі. В привабливе ціле для мене все це так і не склалося. Ніби читаєш підручник «літератури факту», написаний кількома різними людьми. То з'явиться потужний Платонов, то навіть Кіплінг, а часом – відверта другорядна бездарь, яку закинуло в літературу революцією разом з іншим сміттям.

«Повесть непогашеной луны» я читав раніше і цього разу вирішив не повертатися. Хоча ця інтепретація смерті Фрунзе, можна сказати, є його програмним твором. Саме через нього у Пильняка і почалися проблеми з радянською владою, які закінчилися арештом й розстрілом.

«Заволочье» заінтригувало початком: «На острове Великобритания в Лондоне был туман…» На жаль, Лондон тут з'явився лише для краси, він ще раз винирне наприкінці, щоб художньо обрамити ніяк з ним пов'язану джеклондонівську історію про опанування російської Півночі.

Романом серії «exploration of space», цього разу про будівництво каналу під Москвою, є й «Волга впадает в Каспийское море». Цей твір набагато більш масштабніший, у ньому ще більше планів, героїв, є непогані образи, несподівані сюжетні лінії, але практично відсутня дія. За непомірною кількістю слів для опису незначної кількості подій роман нагадав мені не найкращі, як на мене, твори Леонова – якихось «Барсуків».

Та кинулося в очі при знайомстві з цими творами Пильняка інше – він ходить колами, довго запрягає, але його твори врешті-решт зводяться, як не дивно, до зовсім нереволюційної теми – стосунків між чоловіком і жінкою, з яких Пильняк виліплює різноманітні трикутники, квадрати та інші складні багатокутники. Ця тема присутня у «Заволочье», до цього врешті-решт звелася оповідь й у «Волге». Чи цікавими виглядають історії цього плутаного кохання? Скоріше, ні. Хоча в них є свій шарм, є вигадка і яка-ніяка напруга, через свою піднесеність, обтяжену складною, розтягнутою на десятки сторінок формою подачі, вони виглядають штучно, і стежиш ти за їхнім розвитком більше з читацької необхідності, ніж через захоплення.

Найцікавішим у збірці виявився найкоротший твір – оповідання «Жулики», в якому Пильняк теж не забув застосувати весь свій творчий арсенал. Та, мабуть, концентрація всього, що він любить робити в літературі, у стислому кількасторінковому оповіданні пішла тільки на користь твору. Оповідання, власне, має сюжет, який, як капуста, розкриває все нові й нові шари, несподівану розв'язку, є в ньому та сама неоднозначність, яка може спонукати повернутися до читання ще не раз. Чого, власне, не скажеш про решту творів збірки. Перечитувати їх наврядчи колись виникне бажання.