Отзывы на книгу «Повесть непогашенной луны»

Удивительно, но эта небольшая повесть почему-то напомнила мне шолоховскую "Судьбу человека". Но я никак не могу понять, почему возникла такая ассоциация. Ведь эти две повести - ну настолько они разные, и в них так мало общего. И структурно. И композиционно. И идейно.

В основу "Повести непогашенной луны" легла история командира Михаила Фрунзе, умершего после операции зажившей язвы желудка. В общем то, что Фрунзе является прототипом Гаврилова настолько очевидно, что даже не понятно, зачем нужно было менять фамилии. С таким содержанием даже завуалировать ничего не поможет, и только одна фраза прозвучит убедительно - "все несовпадения имён случайны".

Излагается версия непреднамеренного убийства Гаврилова. То есть непреднамеренного убийства Фрунзе.То есть, как ни крути, убийства. Убийства великого человека по настоянию другого человека из дома номер первого. Переживания последнего дня Гаврилова. Его мысли. Его письма. Его ощущение приближающейся смерти. Это с одной стороны. С другой стороны быт врачей, его убивших. Поставивших заведомо ненужный диагноз и отправивших его на операционный стол - читай, на тот свет.

Значит, не такое уж непреднамеренное убийство?

Почему же возникла ассоциация с "Судьбой человека", если в этом произведении в центре стоит один только персонаж, солдат, мужчина, человек, а в "Повести непогашенной луны" Гаврилов главный, но не единственный персонаж. Да и судьба совершенно другая.

Так и не могу понять.

Но зато становится очень понятной фраза "ты нужен революции". Она просто не договорена - "Ты нужен революции мёртвым, чтобы сделать из тебя героя".

Вообще Пильняка у нас читают мало, несистемно и вообще как-то с трудом, а почему - я вот в толк взять не могу.
Эту книгу еще в бытность учебы на филфаке нам горячо советовал один из преподавателей - но я его не любила за снобизм и заявления в духе "Вы не знаете этого стихотворения? Фи". С тех пор минуло несколько лет, стихотворений я прочла основательно (и без них было хуже, знаете ли), увеличила свой снобизм в разы и решила - пришла пора Пильняка.
"Повесть непогашенной луны" - она очень сложная, потому что такая...жизненная. Непросто принять мысль, что вот кто-то мил и хорош, обнимает и гладит по голове, а потом идет и убивает Гаврилова, например. Непросто понять, как вообще вертятся эти колесики и шестеренки - то ли у них нет вообще никакой логики, то ли она так зловеще-непредсказуема, что пойди осознай, куда и как все это катится. По костям - очевидно, но что без костей построишь? На них крепче стоит.
Все эти гаснущие спички, огоньки сигарет, гаснущие фонари, могильный холод ламп, яркий свет от окон, а надо всем этим - луна. На которую можно пытаться подуть - да толку-то. Только я вот не про луну и Наташу все думаю, а про то, как иногда хотелось задуть эти кроваво-красные звезды - они, пожалуй, посильней будут.

"Повесть непогашенной луны" (1926) Бориса Пильняка - жестокий, но притом милосердный текст о скрытой казни и о мужестве её принять; и о лете, которому в новом мире место только в вагоне поезда, прибывшего с юга; о конце революции; о большом городе, напоминающем машину; и о чудесах зажжённой спички и негасимого света луны.

...

Послереволюционный мир в повести сдвинут с основ.

Эпохи переплелись, как змеи, но время остановилось, застыв в неуютных человеческих жилищах, на киноэкранах и сценах театров и варьете:

"...вечером тогда в кино, в театры, в варьете, на открытые сцены, в кабаки и пивные — пошли десятки тысяч людей. Там, в местах зрелищ, показывали все, что угодно, спутав время, пространство и страны, греков, таких, какими они никогда не были, ассиров, такими, какими они никогда не были, — никогда не бывалых евреев, американцев, англичан, немцев — угнетенных, никогда не бывалых китайцев, русских рабочих, Аракчеева, Пугачева, Николая Первого, Стеньку Разина; кроме того, показывали умение хорошо или плохо говорить, хорошие или плохие ноги, руки, спины и груди, хорошо или плохо танцевать и петь; кроме того, показывали все виды любви и разные любовные случаи, такие, которых почти не случается в буденной жизни. Люди, принарядившись, сидели рядами, смотрели, слушали, хлопали в ладоши и, выливаясь по светлым лестницам театров на мокрые улицы, наспех комментировали, всегда стараясь быть умными".

Может, потому командарм и решил последние свои дни провести в железнодорожном вагоне (поезд - тоже машина, как и город) - там тоже время остановилось, но другое:

"В салоне, потому что опущены были занавеси и горело электричество, застряла ночь. В салоне, потому что поезд пришел с юга, застрял этот миг; пахло гранатами, апельсинами, грушами, хорошим вином, хорошим табаком, - пахло хорошим благословеньем полуденных стран".

Странное дело, как можно привезти ночь из "полуденной" страны.

Впрочем, луна сопутствует командарму всю повесть, как что-то нужное, настоящее, постоянно присутствующее рядом, хоть и скрытое.

...

Повесть написана стремительно, со сложными сравнениями, гипнотизирующими повторениями слов. В ней оживает не только крадущаяся по небу луна, закаты, солнце, но и фасады домов с мифологической чепухой, воспоминания героев, песни, город, вся земля, по которой несется ночью автомобиль командарма - с разбегающимися деревнями и лесами.

Предложения иногда занимают целые абзацы - отточенные, сильные, читая которые хочется перевести дух; а иногда автор переходит на стенограмму разговора, где собеседники обозначены просто как Первый и Второй - не имея нужды писать о них подробнее.

...

У этой повести непростая судьба.

В ноябре 1925 года на Красной площади похоронили председателя Реввоенсовета Михаила Фрунзе.

Спустя три месяца Борис Пильняк написал "Повесть непогашенной луны", в которой обстоятельства смерти вымышленного им командарма Гаврилова были описаны вполне однозначно - через принуждение к ненужной ему хирургической операции по воле и прямому распоряжению предержащих власть.

Предисловие с оправданием своего замысла не помогло автору защитить эту повесть:

«Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М.В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видев его раза два. Действительных подробностей его (Фрунзе) смерти я не знаю, — и они для меня несущественны, ибо целью моего рассказа никак не являлся репортаж о смерти наркомвоенмора. Всё это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нём подлинных фактов и живых лиц".

Тираж журнала "Новый мир", где "Повесть непогашенной луны" была напечатана, быстро изъяли и уничтожили, и она была предана забвению на долгие десятилетия.

...

Итог истории о командарме заведомо был известен и автору, и читателю-современнику, но, даже когда точка в сюжете поставлена, повесть не заканчивается.

Остаются письма командарма, который принял то, что ему предстояло перенести; остается на небе не погашенная никем луна; остаются люди, знавшие Гаврилова с лучшей стороны - что-то вне колеса революции, какая-то внутренняя бессмертная свобода, для полноты которой командарму не хватило только книги о счастливых людях и о радости.

Я выросла в семье, где революционная романтика и боевое братство были в почёте. Все книги, прочитанные мной в детстве о революции, гражданской войне, подпольщиках, битвах и героях воспевали верное товарищество, романтику и подвиги. Они звучали гимнами смелым и храбрым людям. Герои шли светлым путём к ещё более светлому будущему, гибли за него с улыбкой на обветренных губах. Мне нравились и нравятся сейчас такие книги. Там, в моём далёком детстве, я вряд ли могла предположить, что есть книги, звучащие как похоронный марш любимым мной героям.
И марш звучит тоскливо и нудно. Пильняк развозит свои мысли, как манную кашу по тарелке, излагая их в предложениях на полстраницы. Многочисленные повторы, номинативные предложения, огромные количество однородных предложений только запутывают читателя. К окончанию изречения не всегда вспомнишь, что было в начале. Персонажи разговаривают рваными, скользкими фразами, многого не договаривают. А вместе с тем:

«…Город заплакал глазами мокрыми стёклами фонарей, подведённых, как глаза проституток»
«…. Люди, пережёвывая ужин, дневные впечатления и умные сентнции об этом дне, лезли …. в постели».

А вот либретто к похоронному маршу расставляет всё на свои места. И тоскливо уже от того, что герой, смельчак, верный революционер, наводивший ужас на своих врагов не может противиться воле незримого и очень могущественного врага – системы. Революция (не та, не та, про которую я читала в книжках!) приказала умереть – изволь. Всем нам памятно: «Если партия сказала: надо…!» А партийная система в «Повести…» представлена одним негорбящимся человеком, решающим чужие судьбы.
И вот даже не знаю, благодарить ли мне автора за лукавое предисловие, которое так и подзуживает найти информацию и о нём самом, и о смерти Фрунзе, и много о чём ещё. Почему не знаю? Да потому что в поисках ответом на вопросы набрела на такой о –о –о –о– бширный анализ повести, что диву даёшься. Пильняк в 50 страниц уложил свою идею, анализ по объёму сродни романам Толстого. Тут тебе и осмыслении поэтики повторов, и символика цвета, и интертрепация финала. Пойти почитать – вдруг чего умного наберусь?

Як на мене, у Пильняку найбільш вражає не авангардна манера письма. На початку ХХ століття цього добра було чимало, нікому тоді, здається, й на думку не спадало писати без експерименту. Дивує, що Пильняк був популярним письменником у 20-30-ті роки – якщо вірити критиці, "Пильняка читали всі".

Мені особисто Пильняк не захопив (будемо сподіватися, поки що). З точки зору експериментаторських підходів з ним корисно ознайомитися – він вміє жонглювати планами, тасувати місця і час дії (хоча ця чехарда рано чи пізно починає напружувати). Але експерименти ці виглядають рвано і нерівно. За якісним з літературної точки зору шматком може йти незрозуміло чим привабливий для Пильняка пасаж. Смачні, яскраві образи змінюють повтори однієї і тієї самої думки, опису чи сюжетної деталі. В привабливе ціле для мене все це так і не склалося. Ніби читаєш підручник «літератури факту», написаний кількома різними людьми. То з'явиться потужний Платонов, то навіть Кіплінг, а часом – відверта другорядна бездарь, яку закинуло в літературу революцією разом з іншим сміттям.

«Повесть непогашеной луны» я читав раніше і цього разу вирішив не повертатися. Хоча ця інтепретація смерті Фрунзе, можна сказати, є його програмним твором. Саме через нього у Пильняка і почалися проблеми з радянською владою, які закінчилися арештом й розстрілом.

«Заволочье» заінтригувало початком: «На острове Великобритания в Лондоне был туман…» На жаль, Лондон тут з'явився лише для краси, він ще раз винирне наприкінці, щоб художньо обрамити ніяк з ним пов'язану джеклондонівську історію про опанування російської Півночі.

Романом серії «exploration of space», цього разу про будівництво каналу під Москвою, є й «Волга впадает в Каспийское море». Цей твір набагато більш масштабніший, у ньому ще більше планів, героїв, є непогані образи, несподівані сюжетні лінії, але практично відсутня дія. За непомірною кількістю слів для опису незначної кількості подій роман нагадав мені не найкращі, як на мене, твори Леонова – якихось «Барсуків».

Та кинулося в очі при знайомстві з цими творами Пильняка інше – він ходить колами, довго запрягає, але його твори врешті-решт зводяться, як не дивно, до зовсім нереволюційної теми – стосунків між чоловіком і жінкою, з яких Пильняк виліплює різноманітні трикутники, квадрати та інші складні багатокутники. Ця тема присутня у «Заволочье», до цього врешті-решт звелася оповідь й у «Волге». Чи цікавими виглядають історії цього плутаного кохання? Скоріше, ні. Хоча в них є свій шарм, є вигадка і яка-ніяка напруга, через свою піднесеність, обтяжену складною, розтягнутою на десятки сторінок формою подачі, вони виглядають штучно, і стежиш ти за їхнім розвитком більше з читацької необхідності, ніж через захоплення.

Найцікавішим у збірці виявився найкоротший твір – оповідання «Жулики», в якому Пильняк теж не забув застосувати весь свій творчий арсенал. Та, мабуть, концентрація всього, що він любить робити в літературі, у стислому кількасторінковому оповіданні пішла тільки на користь твору. Оповідання, власне, має сюжет, який, як капуста, розкриває все нові й нові шари, несподівану розв'язку, є в ньому та сама неоднозначність, яка може спонукати повернутися до читання ще не раз. Чого, власне, не скажеш про решту творів збірки. Перечитувати їх наврядчи колись виникне бажання.