"Повесть непогашенной луны" (1926) Бориса Пильняка - жестокий, но притом милосердный текст о скрытой казни и о мужестве её принять; и о лете, которому в новом мире место только в вагоне поезда, прибывшего с юга; о конце революции; о большом городе, напоминающем машину; и о чудесах зажжённой спички и негасимого света луны.
...
Послереволюционный мир в повести сдвинут с основ.
Эпохи переплелись, как змеи, но время остановилось, застыв в неуютных человеческих жилищах, на киноэкранах и сценах театров и варьете:
"...вечером тогда в кино, в театры, в варьете, на открытые сцены, в кабаки и пивные — пошли десятки тысяч людей. Там, в местах зрелищ, показывали все, что угодно, спутав время, пространство и страны, греков, таких, какими они никогда не были, ассиров, такими, какими они никогда не были, — никогда не бывалых евреев, американцев, англичан, немцев — угнетенных, никогда не бывалых китайцев, русских рабочих, Аракчеева, Пугачева, Николая Первого, Стеньку Разина; кроме того, показывали умение хорошо или плохо говорить, хорошие или плохие ноги, руки, спины и груди, хорошо или плохо танцевать и петь; кроме того, показывали все виды любви и разные любовные случаи, такие, которых почти не случается в буденной жизни. Люди, принарядившись, сидели рядами, смотрели, слушали, хлопали в ладоши и, выливаясь по светлым лестницам театров на мокрые улицы, наспех комментировали, всегда стараясь быть умными".
Может, потому командарм и решил последние свои дни провести в железнодорожном вагоне (поезд - тоже машина, как и город) - там тоже время остановилось, но другое:
"В салоне, потому что опущены были занавеси и горело электричество, застряла ночь. В салоне, потому что поезд пришел с юга, застрял этот миг; пахло гранатами, апельсинами, грушами, хорошим вином, хорошим табаком, - пахло хорошим благословеньем полуденных стран".
Странное дело, как можно привезти ночь из "полуденной" страны.
Впрочем, луна сопутствует командарму всю повесть, как что-то нужное, настоящее, постоянно присутствующее рядом, хоть и скрытое.
...
Повесть написана стремительно, со сложными сравнениями, гипнотизирующими повторениями слов. В ней оживает не только крадущаяся по небу луна, закаты, солнце, но и фасады домов с мифологической чепухой, воспоминания героев, песни, город, вся земля, по которой несется ночью автомобиль командарма - с разбегающимися деревнями и лесами.
Предложения иногда занимают целые абзацы - отточенные, сильные, читая которые хочется перевести дух; а иногда автор переходит на стенограмму разговора, где собеседники обозначены просто как Первый и Второй - не имея нужды писать о них подробнее.
...
У этой повести непростая судьба.
В ноябре 1925 года на Красной площади похоронили председателя Реввоенсовета Михаила Фрунзе.
Спустя три месяца Борис Пильняк написал "Повесть непогашенной луны", в которой обстоятельства смерти вымышленного им командарма Гаврилова были описаны вполне однозначно - через принуждение к ненужной ему хирургической операции по воле и прямому распоряжению предержащих власть.
Предисловие с оправданием своего замысла не помогло автору защитить эту повесть:
«Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М.В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видев его раза два. Действительных подробностей его (Фрунзе) смерти я не знаю, — и они для меня несущественны, ибо целью моего рассказа никак не являлся репортаж о смерти наркомвоенмора. Всё это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нём подлинных фактов и живых лиц".
Тираж журнала "Новый мир", где "Повесть непогашенной луны" была напечатана, быстро изъяли и уничтожили, и она была предана забвению на долгие десятилетия.
...
Итог истории о командарме заведомо был известен и автору, и читателю-современнику, но, даже когда точка в сюжете поставлена, повесть не заканчивается.
Остаются письма командарма, который принял то, что ему предстояло перенести; остается на небе не погашенная никем луна; остаются люди, знавшие Гаврилова с лучшей стороны - что-то вне колеса революции, какая-то внутренняя бессмертная свобода, для полноты которой командарму не хватило только книги о счастливых людях и о радости.
