Annotation

© Сушинский Б. И.,

© ООО «Издательство „Вече“», 2015

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2015

На фоне израненных, полусожженных сел и городишек, которые Гродову пришлось повидать в буджацких степях, нежившаяся между морем и солнцем Одесса представала непростительно тыловой и столь же непростительно легкомысленной. Причем ни вереницы военных грузовиков, ни засилье армейских, флотских, милицейских и даже ополченских патрулей развеять эту легкомысленность уже не могли.

Другое дело, что, преодолевая на грузовике контрразведки Дунайской флотилии бесчисленное множество патрулей, Гродов время от времени ловил себя на мысли: «Господи, перебросили бы мне туда, на „румынский плацдарм“, хотя бы половину этих изнывающих от одесской жары вооруженных мужиков! Тогда уж точно гнали бы мы вояк Антонеску до самого Бухареста»^[1].

– Удачным в твоей «дунайской командировке» на фронт будем считать хотя бы то, что ты из нее… все-таки вернулся, – сдержанно встретил Дмитрия в своем кабинете начальник контрразведки Одесской военно-морской базы полковник Бекетов. – Причем вернулся, как вижу, невредимым и возмужавшим, без особых приключений, – бегло осмотрел его мощную, хотя и заметно потерявшую в весе фигуру.

Еще в Измаиле, во время посадки на транспорт, Гродов получил приказ полковника: сразу же после прибытия в Одессу явиться к нему с докладом. И вот теперь он стоял перед ним, а полковник почему-то хмурился и смотрел исподлобья, словно комбат вернулся не с передовой, а из длительной самоволки. Только поэтому Дмитрий ответил:

– Ну какие там могут быть госпитальные приключения? Командировка как командировка. К тому же – на юг. Пусть это мне зачтется вместо отпуска.

– А что, ход мыслей правильный, – подыграл ему Бекетов. – Свежий отдых, молодые рыбачки. А еще утренний клев на зорьке да прогулки с ружьишком по плавням… Я что-то упустил?

– В основном все сводилось к тому, что «с ружьишком по плавням…»

– Зато теперь ты – фронтовая знаменитость. Чтобы в первые, самые неудачные, дни войны вот так, в штаб флота, в Генштаб, на всю страну пошли донесения: «десант Гродова», «румынский плацдарм капитана Гродова…» В то время как вся армия, на всех фронтах, организованно, хотя и слишком поспешно, отходит на заранее подготовленные позиции, батальон морских пехотинцев, при поддержке всего какой-нибудь роты пограничников высаживается на берег противника и… Словом, дальше ты знаешь лучше меня.

– Сводки есть сводки… – проворчал комбат, давая понять, что не он их сочиняет. – Чем словесно изощряться, лучше бы подкрепления вовремя подбрасывали. В самый ответственный момент командир стрелкового корпуса генерал Егоров снимает с плацдарма один из своих полков, а затем и последний стрелковый батальон, оставив только моих морских пехотинцев да потрепанную роту пограничников. Это что за тактика такая?

– Какие подкрепления, комбат?! – грустно улыбнулся полковник, воспринимая этот упрек и в свой адрес. – Какие, к дьяволу, могут быть подкрепления, если за пограничной рекой уже орудуют морские пехотинцы?! К кому ни обратись, все уверены, что на суше моряки должны воевать по принципу: нас мало, но мы в тельняшках! Война еще только начинается, а кое-кто уже просто уверен, что достаточно перед румынскими окопами показаться трем парням в тельняшках и черных бушлатах…

– …Как румыны тут же перебегают во вторую линию окопов и только тогда открывают огонь. Уже наслышаны.

– Вот видишь… К тому же, реагировали на твой «дранг нах Бухарест» в высоких штабах по-разному.

– Это я почувствовал.

– Одни панически восклицали: «Какой, к черту, плацдарм на румынском берегу, если войска и флотилию давно следовало отвести на Днестр, дабы не оказаться в полном окружении и не потерять все суда?!» Другие же впадали в бонапартистскую эйфорию и порывались перебрасывать через плацдарм на румынский берег целые дивизии.

– Увы, только порывались, а надо было перебрасывать.

– Но были и такие, кто становился в позу: «Зачем вообще понадобился этот плацдарм на чужой территории? Чтобы затем нас обвинили, что это мы своим десантом втянули Румынию в войну, вынудив ее на ответные действия?»

– После того как мы почти месяц продержались на вражеском берегу, – спокойно парировал Гродов, – этот штабист должен собственноручно сорвать с себя командирские знаки различия и дослуживать рядовым хозвзвода.

– С вашего позволения, комбат, так и передам ему. Кстати, что это за история с каким-то там румынским капитаном, как его?.. – щелкнул пальцами полковник.

– Штефаном Олтяну. Если вам доложили о нем, значит, кровавая история нашего знакомства вам тоже знакома.

– «Доложили»? – мило улыбнулся Бекетов. – После того как ты отпустил восвояси целую группу врагов во главе с этим капитаном, тамошнее, измаильское, энкавэдэ чуть было не арестовало тебя прямо там же, на плацдарме. Со всеми полагающимися в таких случаях обвинениями, усугубленными связями с иностранкой, некоей румынской подданной Терезией Атаманчук.

– Арестовать? Меня?! – изумился Гродов. – С какой стати?!

– Ты спрашивай: «не с какой стати?», а «по какой статье?», да к тому же по законам военного времени.

– И что же им помешало? Побоялись переправляться на плацдарм? Или же решили, что на румынской территории санкцию на арест придется получать у тамошнего главнокомандующего Антонеску?

– Ты особо не умничай. Благодари судьбу, что просто так ворваться на плацдарм и арестовать тебя без ведома контр-адмирала Абрамова они не решились, тем более что твой арест мог вызвать смятение в умах многих морских пехотинцев. А командующий флотилией, к счастью, резко воспротивился такому развитию событий, о чем его адъютант тут же сообщил мне. Я же бросился в ноги командующему военно-морской базой контр-адмиралу Жукову^[2]. Тот, судя по всему, связался с кем-то из высокого партийного руководства или энкавэдистского начальства…

– Уму непостижимо! – искренне удивился Гродов.

Он пытался вспомнить какие-то особенности отношения к себе во время всех этих секретных потуг НКВД со стороны командования флотилией, но так и не смог. Даже адъютант командующего старший лейтенант Щедров, с которым у Гродова установились почти доверительные отношения, отзвуки всей этой «штабс-энкавэдистской» бури от него почему-то скрыл.

– Как потом оказалось, развязка устроила всех: ретивого энкавэдиста, порывавшегося найти очередного «врага народа» в ближайшем тылу, отправили искать его на фронт, политруком. А тебя оставили на «румынском плацдарме» и после изучения ситуации даже представили сразу к двум наградам. Свою роль сыграло еще и то, что командование не решилось дискредитировать героя дунайского десанта, об аресте которого могла узнать румынская и германская пропаганда.

– Странно, ни о чем подобном я даже не догадывался.

– И не должен был догадываться, – Бекетов швырнул карандаш на бумаги перед собой и вышел из-за стола. – Когда на всех фронтах наши войска отступали, капитан Гродов со своими бойцами захватил и более двадцати суток удерживал плацдарм на территории агрессора! Это надо ценить! За этим не только тактический, оперативный ход командования флотилии, а важнейшая политическая, пропагандистская акция, – Бекетов выдержал иезуитскую паузу и с подобающей случаю ухмылкой добавил: – Причем, позвольте уточнить, акция нашей, флотской контрразведки.

«Именно этими фразами он и спасал меня от ретивых чекистов», – понял бывший комендант «румынского плацдарма» и, в свою очередь, тоже уточнил:

– …Поскольку сам план создания этого плацдарма был разработан именно здесь, в этом кабинете.

– Опять же, ход мыслей правильный, капитан, – ничуть не смутился Бекетов. – Кстати, что собой представляет этот твой знакомый, капитан Олтяну?

– Да познакомиться я с ним, собственно, не успел.

– Ну почему же, сидя на могильной плите, вы о чем-то очень любезно беседовали. Общались и во время перевязки Олтяну.

Услышав это, Гродов удивленно повел подбородком: откуда все эти подробности, да к тому же дошедшие до контрразведки флота?

– Там все решали минуты, – объяснил он. – Мне нужно было уберечь своих парней от гибели и ранений, поскольку к тому времени никаких подкреплений наш десант уже не получал. Кроме того, нужно было очистить поселок от противника, спасая при этом блокированных в церкви мирных жителей, которых румыны использовали в качестве прикрытия. Причем сделать все это, пока румынские войска не пришли на помощь блокированному гарнизону.

– Как боевой командир, ты поступал правильно, – по-наполеоновски скрестил руки на груди Бекетов. – Но как будущий кадровый сотрудник контрразведки немного оплошал. Впредь в подобных ситуациях больше времени изыскивай для знакомства с любым офицером противника, с которым прямо или косвенно вступаешь в контакт. Чтобы на ту сторону он уходил уже «нашим человеком». Кстати, неприятности после этого вашего знакомства возникли не только у тебя. Нам известно, что капитаном Олтяну тоже вплотную заинтересовались – сначала сигуранца, а затем и румынское отделение СД во главе с бригадефюрером, то есть генерал-майором войск СС фон Гравсом. Слышал о таком?

– С бригадефюрерами пока не знакомился.

– Все равно запоминай, ибо всякое может случиться. Разве еще недавно ты, командир батареи, мог предположить, что судьба забросит тебя на румынский берег, на плацдарм? Но ведь забросила же. А что касается фон Гравса… Если бы не поленился допросить или хотя бы поговорить с капитаном Олтяну по душам, не исключено, что мог бы услышать его имя. Как теперь выяснилось, фон Гравс и раньше интересовался этим румынским офицером.

– Ну спасти его от гибели и плена – это было в моих силах. Но от сигуранцы и германской СД…

– Не думаю, что есть необходимость спасать его. Не исключено, что твой капитан Олтяну еще объявится под Одессой. Тем более что кое-какие сведения о тебе сигуранце мы уже подкинули. И по румынским каналам, и по нашим, одесским.

– Словом, как контрразведчик я сработал «никак».

– Мог бы выразиться и проще: плохо сработал. Зато как фронтовой офицер – да, вел себя подобающе. Тут к тебе претензий не возникает. О том же свидетельствует и награждение тебя истинно солдатской медалью «За отвагу» – к слову, первой такой в этой войне медалью на Черноморском флоте и в Одесском военном округе. Некоторых твоих десантников тоже наградили различными медалями. С орденом пока подождем, там вопрос еще решается. Да и непристойно было бы отмечать двумя наградами сразу.

– Это было бы пределом непристойности, – с плохо скрываемой иронией потупил взор комбат.

– Медаль тебе вручат сейчас же, в штабе военно-морской базы. И сегодня же ты вновь приступаешь к командованию своей 400-й береговой батареей. Слушок пошел, что без командира степные бомбардиры твои совсем от рук отбились.

Если бы не два сторожевика, которые прикрывали «Дакию» справа и слева по борту, и не тройка пикирующих бомбардировщиков-торпедоносцев, постоянно барражировавших по ее курсу, поход этой белоснежной красавицы-яхты мог бы показаться приятной прогулкой вдоль степных берегов Буджакии^[3]. Тем более что за бортом царил полнейший штиль, какой только возможен в устье этой огромной реки, а послеполуденное солнце постепенно умеряло свой пыл, разбавленный к тому же едва ощутимой морской прохладой.

Сама идея перехода плавучего штаба «СД-Валахии» из глубоко тыловых теперь дунайских рукавов во прифронтовой Днестр кое-кому из румынского и германского командования казалась безумием, поскольку почти при полном отсутствии в этой части моря румынского флота в ней безраздельно господствовали советские корабли, в том числе и подводные лодки. Но, получив заверения румынского адмирала, что русские субмарины на прибрежное мелководье никогда не заплывают, а добычу свою поджидают в основном восточнее дунайского устья, бригадефюрер СС фон Гравс все же решился на него.

В конце концов, переход в Днестровский лиман – тот риск, который может позволить себе даже он, генерал, давно убедивший себя и всех вокруг, что в этой войне рейх и его союзники вполне могут обойтись и без его, барона фон Гравса, подвигов. Во всяком случае, теперь у него были все основания наслаждаться плодами своей мудрости: надо же было столь хитроумно соединить видимость служебного рвения и фронтовой храбрости с познавательной морской прогулкой, проходившей в обществе любимой женщины!

Так или иначе ему, как начальнику румынского управления СД, следовало перебазироваться поближе к линии фронта, тем более что под его юрисдикцию подпадали теперь все территории, которые румынские войска «освобождали» в междуречье Днестра и Южного Буга и которые, с благословения короля, уже получили наименование Транснистрия.

– Господин бригадефюрер, – появился в каюте фон Гравса его адъютант Гольдах. – Докладываю, что мы подходим к городу Вилково, который именуют «Румынской Венецией». – Он приблизился к карте «Великой Румынии», которая лежала на приставном столике, и уверенно ткнул пальцем в то место, на котором красовалось название городка.

– Предполагается, что этот городишко способен напоминать Венецию? – лениво оторвал взгляд от иллюминатора генерал-майор войск СС и столь же лениво привстал из-за стола, чтобы проследить за указующим перстом своего адъютанта.

Более часа начальник румынского управления СД провел на палубе, где ни застывшая на безветрии река, ни тент не приносили ему спасения от августовской жары. К тому же штурмбаннфюрер Вольке, который был теперь не только начальником штаба «СД-Валахии», но и начальником корабельной службы безопасности, несколько раз предупреждал его о том же, о чем самого его предупреждали офицеры СД и гестапо Рени, Измаила и Килии: в прибрежных плавнях и поселках все еще скрываются дезертиры и диверсанты. Мало того, начинает проявлять себя оставленное коммунистами подполье… Понятно, что всякий появившийся на палубе офицер – прекрасная мишень для любого из этих обреченных.

– Бывать в Вилкове не приходилось, – ответил Гольдах, – но полагаю, что единственное сходство сего рыбацкого пристанища с Венецией состоит только в том, что вместо нескольких улиц в нем пролегают каналы. При полном отсутствии городской архитектуры и каких-либо памятников старины, а также при полной антисанитарии; приблизительно такой же, какая царит в Галаце, очень напоминающем непростительно разросшийся и некстати оседлый цыганский табор.

– Тем не менее у них это называется «Румынской Венецией»! – осуждающе качнул головой бригадефюрер, у которого с Венецией были связаны свои собственные, причем не только «архитектурные», воспоминания.

– Впрочем, значительно больше о городке и дальнейшем плавании вам может рассказать командир яхты капитан-лейтенант Отто Литкопф, который просит принять его, – только теперь сказал адъютант о том, ради чего появился в каюте шефа.

– Опять этот Литкопф! – проворчал бригадефюрер, демонстративно поморщившись.

– Речь идет об условиях нашего дальнейшего плавания.

– Ладно, пригласи его.

На «Дакии» ни для кого не было секретом, что барон недолюбливал командира штабной яхты, а тот откровенно побаивался его. Вот только никто, кроме адъютанта, не знал, в чем причина таких отношений. Через несколько дней после появления на борту баронессы Валерии фон Лозицки^[4], капитан-лейтенант решил воспользоваться тем, что шеф «СД-Валахии» вынужден был слетать в Бухарест, чтобы присутствовать при встрече германского посла с Антонеску. Однако баронесса не только выставила командира из каюты, но и сочла возможным доложить о происшествии бригадефюреру.

Гольдах не сомневался, что баронесса специально спровоцировала этот конфликт, чтобы завоевать еще большее доверие бригадефюрера, но что сделано, то сделано. Единственное, чего шеф «СД-Валахии» потребовал от всех троих, – чтобы этот конфликт не стал темой для разговоров в команде яхты и ее охране. Начальник галацкого отделения гестапо и так уже высказал свое предостережение в связи с появлением в штабе СД этой «красной псевдоаристократки» и даже пытался предметнее поинтересоваться ее досье. Причем явно не для того, чтобы определить, годится ли она в любовницы.

Но вот что странно: всячески заминая этот «внутрияхтенный» конфликт, простить командира судна барон так и не смог. Или не захотел.

– Господин бригадефюрер, предлагаю на несколько суток задержаться в порту Вилково, – еще с порога молвил встревоженный Литкопф.

Его отец, румынский германец, был владельцем нескольких буровых вышек и одного из нефтеперерабатывающих заводов в районе Плоешти, а кроме того, поддерживал личное знакомство с шефом абвера адмиралом Канарисом. Очевидно, поэтому обер-лейтенант Литкопф, списанный с борта какого-то эсминца за нарушение дисциплины, неожиданно для всех сослуживцев был назначен командиром фюрер-яхты, как она в то время именовалась, и тут же повышен в чине.

Правда, накануне этих событий сам фюрер от яхты окончательно отказался, но это уже никакого значения не имело. Уважая мнение адмирала Канариса, в штабе флота тоже решили, что лучшей кандидатуры на должность командира яхты, которая должна базироваться в Румынии, им все равно не найти.

– И каким же образом вы собираетесь мотивировать это свое предложение? – холодно поинтересовался бригадефюрер.

– Обстоятельствами, которые складываются вокруг нашего конвоя. Только что я беседовал с начальником отдела гестапо в Вилкове. Он сообщил, что в обоих гирлах реки, Очаковском и Старостамбульском, – кивнул капитан-лейтенант в сторону карты, – которые чуть южнее городка расчленяют Килийский рукав, все еще продолжается разминирование.

– Но я лично видел письменное донесение о том, что минные заграждения в устье Дуная ликвидированы.

– Минные заграждения – да. Но остались отдельные мины, любой из которых вполне достаточно, чтобы превратить нашу яхту в кучу металла. Причем течение реки приносит сюда все новые и новые сюрпризы.

– Вот как?! – нервно передернулась щека у бригадефюрера, как это бывало всегда, когда он переживал хотя бы легкий стресс. – То есть мы шли сюда, каждую минуту рискуя взлететь на воздух?

– Именно поэтому шли медленно, в фарватере двух тральщиков. Но это еще не все, господин бригадефюрер СС. Только что начальник гестапо этой «Румынской Венеции» связался со своим коллегой в Аккермане^[5], и тот сообщил, что сведения об установлении румынскими войсками полного контроля над Днестровским лиманом оказались… – замялся Литкопф, – преждевременными.

– Это уже серьезно, – вновь проворчал бригадефюрер, подставляя вспотевшее лицо под струю вентилятора. – То есть на восточном берегу лимана все еще находятся русские?

– Пролив и почти вся коса, которую он рассекает, уже в наших руках, однако опасность все еще существует.