Однажды ночью, когда я сидел, наполовину одурманенный, в более чем позорном притоне, мое внимание внезапно привлек какой-то черный предмет, покоившийся на крышке одной из огромных бочек с джином или ромом, составлявших главное убранство комнаты. Я пристально смотрел на верхушку этой бочки в течение нескольких минут, и что теперь вызвало у меня удивление, так это тот факт, что я раньше не заметил этот объект. Я подошел к нему и дотронулся до него рукой. Это был черный кот – очень большой – размером с Плутона и очень похожий на него во всех отношениях, но только у Плутона не было белой шерсти ни на одной части тела; но у этого кота было большое, хотя и неопределенное, белое пятно, покрывающее почти всю область тела и грудь.

Когда я прикоснулся к нему, он немедленно встал, громко замурлыкал, потерся о мою руку и, казалось, был в восторге от моего внимания. Итак, это было то самое существо, которое я искал. Я сразу же предложил домовладельцу продать его, но тот ничего не хотел, потому что никогда раньше не встречал это животное.

Я продолжал гладить кота, и когда я собрался идти домой, животное проявило желание сопровождать меня. Я позволил ему это сделать, время от времени наклоняясь и похлопывая его по ходу дела. Когда он добрался до дома, то сразу же приручился и сразу же стал большим любимцем моей жены.

Что касается меня, то я вскоре обнаружил, что во мне зарождается неприязнь к этому коту. Это было прямо противоположно тому, что я ожидал; но – я не знаю, как и почему это произошло – его очевидная привязанность ко мне скорее вызывала отвращение и раздражала меня. Постепенно эти чувства отвращения и раздражения переросли в горечь ненависти. Я избегал этого существа; определенное чувство стыда и воспоминание о моем прежнем жестоком поступке мешали мне физически надругаться над ним. В течение нескольких недель я не бил его или иным образом жестоко не обращался с ним; но постепенно – очень постепенно – я стал смотреть на него с невыразимым отвращением и молча убегать от его отвратительного присутствия, как от дыхания чумы.

Без сомнения мою ненависть к зверю усилило открытие, сделанное на следующее утро после того, как я принес его домой, что, как и Плутон, он также был лишен одного глаза. Это обстоятельство, однако, только расположило к нему мою жену, которая, как я уже сказал, обладала в высокой степени той человечностью чувств, которая когда-то была моей отличительной чертой и источником многих моих самых простых и чистых удовольствий.

Однако с моим отвращением к этому коту, его пристрастие ко мне, казалось, усилилось. Он следовал по моим стопам с упорством, которое читателю было бы трудно понять. Всякий раз, когда я садился, он прятался под моим стулом или прыгал мне на колени, покрывая меня своими отвратительными ласками. Если я вставал, чтобы идти, он пробирался между моими ногами и таким образом чуть не сбивал меня с ног, или, вцепившись своими длинными и острыми когтями в мое платье, карабкался таким образом мне на грудь. В такие моменты, хотя мне и хотелось уничтожить его одним ударом, я все же удерживался от этого, отчасти из-за воспоминаний о моем прежнем преступлении, но главным образом – позвольте мне признаться в этом сразу – из-за абсолютного страха перед зверем.

Этот страх был не совсем страхом перед физическим злом – и все же я был бы в недоумении, как иначе его определить. Мне почти стыдно признаться – да, даже в камере преступника мне почти стыдно признаться, – что ужас и паника, которые внушало мне это животное, были усилены одной из самых простых химер, которые только можно себе представить. Моя жена не раз обращала мое внимание на характер отметины белых волос, о которой я говорил, и которая составляла единственное видимое различие между странным зверем и тем, которого я убил. Читатель, вероятно, помнит, что этот знак, хотя и большой, первоначально был очень неопределенным; но постепенно – постепенно, почти незаметно, и который долгое время мой разум изо всех сил пытался отвергнуть как причудливый – он, наконец, приобрел строгую четкость очертаний. Теперь это было изображение объекта, который я с содроганием называю – и за это, прежде всего, я ненавидел и боялся кота, и избавился бы от монстра, если бы осмелился – теперь я говорю, что это был образ отвратительного, ужасного предмета – виселицы! О, скорбная и ужасная машина ужаса и преступления, агонии и смерти!

И теперь я действительно был несчастен больше, чем несчастен простой человек. И грубый зверь, чьего собрата я презрительно уничтожил, грубый зверь, призванный служить мне, человеку, созданному по образу и подобию Верховного Бога, принес мне столько невыносимого горя. Увы! ни днем, ни ночью я больше не знал благословения покоя. В первом случае существо не оставляло меня ни на минуту в покое, а во втором я ежечасно просыпался от снов, полных невыразимого страха, и чувствовал горячее дыхание существа на своем лице, а его огромная тяжесть – воплощенный кошмар, от которого я не мог избавиться, – навечно поселилась в моем сердце.

Под давлением мук, подобных этим, слабые остатки добра во мне сдались. Злые мысли стали моими единственными близкими соратниками – самые темные и злые из мыслей. Капризность моего обычного характера переросла в ненависть ко всему сущему и ко всему человечеству; в то время как я из-за внезапных, частых и неуправляемых вспышек ярости, которым я теперь слепо предавался, был тираном, моя безропотная жена, увы! была самым обычным и самым терпеливым из страдальцев.

Однажды она сопровождала меня по какому-то домашнему делу в подвал старого здания, в котором нас вынуждала жить наша бедность. Кот последовал за мной вниз по крутой лестнице и, чуть не сбросив меня с ног, довел меня до безумия. Подняв топор и забыв в гневе о детском страхе, который до сих пор удерживал мою руку, я нанес животному удар, который, конечно, оказался бы мгновенно смертельным, если бы топор опустился так, как я хотел. Но этот удар был остановлен рукой моей жены. Подстрекаемый вмешательством в ярость, более чем демоническую, я вырвал свою руку из ее хватки и вонзил топор ей в голову. Она упала замертво на месте, не издав ни стона.

Совершив это отвратительное убийство, я немедленно и со всей обдуманностью взялся за сокрытие тела. Я знал, что не смогу вынести его из дома ни днем, ни ночью, не рискуя быть замеченным соседями. Мне пришло в голову много проектов. В какой-то момент я подумал о том, чтобы разрезать труп на мелкие кусочки и сжечь их. В другой раз я решил вырыть для него могилу в полу подвала. Потом я размышлял о том, чтобы бросить его в колодец во дворе, и о том, чтобы упаковать его в коробку, как товар, с обычными приготовлениями, и таким образом нанять носильщика, чтобы он забрал его из дома. Наконец я наткнулся на то, что считал гораздо лучшим средством, чем любое из этих. Я решил замуровать тело в подвале – как, согласно записям, средневековые монахи замуровывали своих жертв.

Для такой цели подвал был хорошо приспособлен. Его стены были неплотно сложены и недавно были оштукатурены повсюду грубой штукатуркой, которая из-за сырости воздуха не успела затвердеть. Кроме того, в одной из стен был выступ, образованный фальшивым дымоходом или камином, который был засыпан и сделан так, чтобы походить на остальную часть подвала. Я не сомневался, что в этом месте я мог бы легко сдвинуть кирпичи, вставить труп и замуровать все, как раньше, так, чтобы ни один глаз не мог обнаружить ничего подозрительного.

И в этом расчете я не обманулся. С помощью лома я легко сдвинул кирпичи и, осторожно прислонив тело к внутренней стене, закрепил его в этом положении, в то время как без особых проблем восстановил всю конструкцию в первоначальном виде. Раздобыв раствор и песок со всеми возможными предосторожностями, я приготовил штукатурку, которую нельзя было отличить от старой, и с ее помощью очень тщательно прошелся по новой кирпичной кладке. Когда я закончил, я почувствовал удовлетворение от того, что все было в порядке. Стена не представляла ни малейшего признака того, что ее потревожили. Мусор на полу был собран с величайшей тщательностью. Я торжествующе огляделся и сказал себе: “По крайней мере, здесь мой труд не пропал даром”.

Следующим моим шагом было найти зверя, который был причиной стольких несчастий, ибо, в конце концов, я твердо решил умертвить его. Если бы я мог встретиться с ним в тот момент, не было бы никаких сомнений в его судьбе; но оказалось, что хитрое животное было встревожено силой моего предыдущего гнева и не решилось появиться в моем теперешнем настроении. Невозможно описать или представить то глубокое, блаженное чувство облегчения, которое вызвало в моей груди отсутствие ненавистного существа. Он не появлялся ночью – и, таким образом, по крайней мере одну ночь с тех пор, как он появился в доме, я крепко и спокойно спал – да, спал, даже с грузом убийства на моей душе!

Прошел второй и третий день, а мой мучитель все не приходил. Я снова вздохнул как свободный человек. Монстр в ужасе покинул дом навсегда! Я больше не увижу его! Мое счастье было безграничным! Чувство вины за мой темный поступок мало беспокоило меня. Было сделано несколько запросов, но на них были с готовностью даны ответы. Был даже проведен обыск, но, конечно, ничего обнаружить не удалось. Я считал свое будущее счастье обеспеченным.

На четвертый день после убийства в дом совершенно неожиданно ворвалась группа полицейских и снова приступила к тщательному обследованию помещения. Однако, уверенный в надежности своего убежища, я не испытывал ни малейшего смущения. Офицеры попросили меня присутствовать при обыске. Они не оставили неисследованным ни одного уголка. Наконец, в третий или четвертый раз, они спустились в подвал. У меня не дрогнул ни один мускул. Мое сердце билось так же спокойно, как у того, кто дремлет в невинности. Я обошел подвал из конца в конец. Я сложил руки на груди и легко расхаживал взад и вперед. Полиция была полностью удовлетворена и готова к отъезду. Ликование в моем сердце было слишком сильным, чтобы его можно было сдержать. Я горел желанием сказать только одно слово в знак триумфа и вдвойне убедиться в их уверенности в моей невиновности.

– Джентльмены, – сказал я, наконец, когда компания поднялась по ступенькам, – я рад, что развеял ваши подозрения. Я желаю вам всем здоровья и немного больше вежливости. Кстати, джентльмены, это… это очень хорошо построенный дом. (В бешеном желании сказать что-нибудь легкое я едва ли понимал, что вообще произнес.) Я могу сказать, что это превосходно построенный дом. Эти стены, вы идете, джентльмены? Эти стены крепко сколочены.