Как только меня стали воспринимать так, будто меня нет — как только я был признан как никто... Я вижу в себе, что с того момента я не слышу никаких голосов. Должно быть, мне было лет девять или десять, когда меня признали — моей семье ничего другого не оставалось, как признать, что я никто: ни в чем на меня не рассчитывать, не поручать мне никаких дел. Даже в мелочах...