Человеческие отношения сильно изменились, и изменились к худшему. Глубина отношений исчезла во всех областях жизни: жена больше не жена, а подружка; муж больше не муж, а только приятель. Дружба хороша, но она не может быть очень глубокой. Брак – это нечто, совершающееся в глубинах. Это обет, данный в глубине. Это посвящение в глубине. Посвящение себя другому, и если вы не обещали, не посвятили себя, вы никогда не совершите прыжка.

Вы можете плавать на поверхности, но глубина не для вас. Конечно, идти вглубь опасно – неизбежно опасно, ведь вы так эффективны на поверхности. На поверхности вы можете действовать, как автомат, тут не нужно ни-какого сознания. Но вы должны быть все более сознательны, все более внимательны по мере того, как вы прони-каете в глубины, потому что каждый миг возможна смерть. Страх смерти породил поверхностность всех челове-ческих связей. Они стали незрелыми.

Приятель или подружка – это, может быть, приятно, но это не может стать дверью к тому глубочайшему, что скрыто в любом и каждом. С подружкой у вас могут быть сексуальные отношения, но любовь вырасти не может. Для любви нужны глубокие корни. Сексуальность возможна на поверхности, но она – только животное, биоло-гическое явление. Она мо¬жет быть прекрасной как часть более глубокой любви, но без более глубокой любви она – самая уродливая вещь на свете; самая уродливая, потому что тогда нет обета, нет посвящения – вы лишь ка-саетесь друг друга и расстаетесь. Встречаются только тела, но не вы – не я, не ты. И это происходит со всеми связями.

Но величайшая связь исчезла совершенно, а величайшая связь – это связь между Мастером и учеником. Вы не сможете понять Иисуса, если не сможете понять того измерения, в котором существует связь между Мастером и его учениками. Оно совершенно исчезло. Вместо жены – подружка, вместо мужа – приятель, но Мастер и связь, существовавшая между ним и его учениками, исчезли совершенно. Или же эта связь заменена совершенно противоположной – той, которая существует между психиатром и его пациентом.

Между психиатром и его пациентом существует связь, которая неизбежно болезненна, патологична – ведь па-циент приходит не в поисках истины, не в поисках действительного здоровья. У слова «здоровье» много значе-ний: оно означает целостность, означает святость, означает исцеление в глубине своего «я». Пациент приходит не за здоровьем, потому что если он пришел за здоровьем, он не может быть никем иным, как учеником. Пациент приходит, чтобы избавиться от болезни; его цель чисто негативная. Он приходит только затем, чтобы его заста-вили снова быть нормальным, только чтобы снова стать работающей частью нормального мира. Он стал непри-способленным, ему нужно приспособиться, и психиатр помогает ему приспособиться снова. Но приспособиться к кому? Приспособиться к этому миру, к этому обществу, которые абсолютно больны.

То, что вы называете «нормальным» человеком – ни что иное, как нормальная патология или нормальное сумасшествие, нормальная ненормальность. «Нормальный человек» – тоже сумасшедший. Но сумасшедший в пределах – в пределах, принятых данным обществом, данной культурой. Иногда кто-нибудь переступает порог, выходит из границ – тогда он становится больным. Все общество, которое больно, говорит, что этот человек бо-лен. И на границе стоит психиатр, чтобы помочь этому человеку вернуться назад, обратно в толпу.

Психиатр не может быть Мастером, потому что он сам не целостен. А пациент не может быть учеником, пото-му что он пришел не учиться. Его покой нарушен, и он не хочет быть обеспокоенным, его усилия направлены только на приспособление, а не на здоровье. Психиатр не может быть Мастером, хотя он и претендует на эту роль на Западе, и раньше или позже он станет претендовать на эту роль и на Востоке тоже. Но он не может быть Мас-тером – он сам болен. Он может помогать другим, быть приспособленными, и тут все в порядке: один больной человек помогает другому больному человеку в некотором отношении. Но один больной человек не может исце-лить другого больного; один сумасшедший не может помочь другому преодолеть свое сумасшествие.

Даже ваши Фрейды, ваши Юнги, ваши Адлеры абсолютно больны, не только обычные психиатры, но и вели-чайшие из них – больны и патологичны. Я расскажу вам кое-что, чтобы вы могли это почувствовать: когда кто-нибудь упоминал о смерти, Фрейд начинал дрожать. Дважды он даже терял сознание и падал со стула только по-тому, что кто-то говорил о мумиях в Египте. Он терял сознание. В другой раз Юнг тоже говорил о смерти и тру-пах и вдруг задрожал, упал и потерял сознание.

Если смерть так страшна для Фрейда, что тогда говорить о его учениках? И почему смерть вызывает такой страх? Можете вы представить Будду боящимся смерти? Тогда он больше не Будда.

Юнг говорил, что он много раз хотел поехать в Рим, чтобы посетить Ватикан и особенно библиотеку, Вати-канскую библиотеку; наибольшую, где хранятся самые тайные письмена всех когда-либо существовавших рели-гий – это редкость. Но каждый раз, когда он шел покупать билет, он начинал дрожать – просто поездка в Рим! Что же будет, когда вы направитесь к мокше. И он сдавал билет и возвращался. Он никогда не был в Риме, нико-гда. Много раз он пытался, и в конце концов решил: «Нет, я не могу». Откуда страх? Почему бы психиатру боять-ся поездки в Рим? Потому что Рим – это символ, представляющий религию; и этот человек. Юнг, создал фило-софию вокруг своего ума – эта философия боялась пошатнуться. Это так же, как верблюд, боящийся пойти в Гималаи, потому что когда верблюд проходит возле Гималаев, он впервые узнает, что он – ничто. Вся филосо-фия, созданная Юнгом, просто детская игра, ведь человек создал такие обширные, космические системы, и все эти системы сейчас в руинах. Он боялся, что поездка в Рим означает поездку к развалинам великих систем, соз-данных в прошлом.

Что же говорить о твоей маленькой системе? Как насчет этого уголка, который ты расчистил и украсил? Как насчет твоей философии? Великие философии развалились и превратились в пыль, поезжай в Рим и посмотри, что с ними стало! Где школы Аристотеля, Платона и Сократа? Поезжайте в Афины и посмотрите, что с ними ста-ло. Величайшие системы превращаются в прах, и все мысли, в конце концов, оказываются бесполезными, потому что мысль – это просто вещь, созданная человеком.

Только в «не-мысли» вы познаете Божественное. Вы не можете мыслью познать вечное, потому что мысль принадлежит времени. Мысль не может принадлежать вечности; никакая философия, никакая система мысли не может быть вечной.

Этого он и боялся. По крайней мере, пять или шесть раз Юнг собирался, но потом отменял поездку. А этот че-ловек, Юнг, один из величайших психиатров. Если он так боялся ехать в Рим, что сказать о его учениках? Даже вы не боитесь, не потому, что вы лучше, чем Юнг, но только потому, что вы менее сознательны, менее внима-тельны. Он сознавал, что в Риме ему придется склонить голову; что как только он взглянет на развалины всех великих систем, его охватят дрожь, страх смерти, и ему придется спросить себя: «Что станет с моей системой? Что станет со мной?» Дрожа, он возвращался, и в своих мемуарах он пишет: «Тогда, наконец, я оставил всю за-тею. Я не поеду в Рим».

То же самое много раз случалось и с Фрейдом, поэтому это, кажется, не простое совпадение. Он тоже пытался поехать в Рим и тоже боялся. Почему? Фрейд был столь же доступен гневу, как можете быть вы, столь же сексуа-лен, как можете быть вы, столь же напуган смертью, как можете быть вы, так же невротичен в своем поведении, как можете быть вы, так в чем же разница? Он был, может быть, более умным человеком – возможно, гением – или мог немного помочь, но в том, что касается Окончательного, что касается наиболее тайной, наиболее глубо-кой сердцевины бытия, он был также слеп, как и вы.

Нет, психиатрия не может стать религией. Она может стать хорошей больницей, но не может стать храмом, это невозможно. И психиатр может стать нужным, ведь люди больны, неприспособленны, но психиатр – не Мас-тер, а пациент – не ученик. Если вы придете к Мастеру, как пациент, вы промахнетесь, потому, что Мастер – не психиатр. Я не психиатр. Люди приходят ко мне и говорят: «Я страдаю таким-то умственным беспокойством, неврозом беспокойства, то и се». Я говорю: «Хорошо. Ведь я не собираюсь лечить ваше беспокойство, я собираюсь лечить вес. Я не беспокоюсь о вашей болезни, я беспокоюсь о вас. Болезнь есть на периферии, но там, где есть вы, болезней нет». Как только вы постигнете, кто есть вы, все болезни исчезают. Основная причина их существова-ния – то, что вы прятали знание самого себя, избегали себя, вы избегали этой главной встречи, потому что не хотели глядеть на себя. Почему же вы не хотите посмотреть на себя, что с вами случилось? До тех пор, пока вы не готовы к встрече с собой, вы не можете стать учеником, потому что Мастер ничего не может сделать, если вы не готовы встретиться с самим собой. Он может только помочь вам встретиться с собой.

Почему вы так боитесь? Потому что где-то в прошлом что-то пошло неладно... Рождается ребенок, и его не принимают таким, каков он есть, многое в нем должно быть изменено, угнетено, его нужно дисциплинировать. В нем много такого, что общество и его родители не могут принять, и потому эти части нужно отвергнуть, пода-вить; лишь немногие его части могут быть приняты и одобрены. И ребенку приходится подстраиваться. Он дол-жен отказаться от многих составляющих своей сущности, которым нельзя позволить проявиться. Он принужден отвергнуть их настолько, что сам перестает осознавать их присутствие. Вот что такое подавление, а все общество держится на подавлении.

Большая часть существа ребенка должна быть подавлена, полностью отброшена во тьму. Но эта подавленная часть утверждает себя, пытается бунтовать, противодействовать; она хочет выйти на свет, и вам приходится сно-ва и снова загонять ее обратно. Так у вас возникает страх перед встречей с самим собой, ведь что произойдет с подавленной частью? Она опять проявится, она снова будет. Что случится с бессознательным? Если вы встрети-тесь с самим собой, с вами будет бессознательное, с вами будет все, что вы отвергли. И это страшит вас.

До тех пор, пока ребенка не примут полностью таким, как он или она есть, этот страх будет неизбежно оста-ваться; но до сих пор еще не существовало общества, которое принимало бы ребенка полностью. И, кажется, ни-когда не будет существовать общество, которое бы приняло ребенка полностью, потому что это почти невозмож-но. Так что подавление в большей или меньшей степени неизбежно. И каждому предстоит однажды встретиться с этой проблемой встречи с самим собой. Вы становитесь уче¬ником в тот самый день, когда забываете, что хорошо, что плохо; забываете, что принято, а что не принято. Вы становитесь учеником лишь в тот день, когда готовы предъявить самому себе свою сущность.

Мастер – только акушерка. Он помогает вам пройти через новое рождение, родиться вновь. А что такое от-ношение между Мастером и учеником? Ученик должен доверять; он не должен сомневаться. Если он сомневается, он не может показать себя Мастеру. Когда вы сомневаетесь в ком-то, вы сжимаетесь, вы не можете развернуться. Когда вы в ком-то сомневаетесь... Он становится незнакомцем, и тогда вы замыкаетесь. Вы не можете быть от-крытым, потому что не знаете, как этот незнакомец поступит с вами. Вы не можете быть уязвимым перед ним; вы должны защититься и создать броню.

С Мастером вы должны сбросить этот панцирь совершенно – никак не меньше, это абсолютно необходимо. Вы можете чуть-чуть носить его даже перед любимой; вы можете быть не столь открытым перед любимым. Но перед Мастером открытость должна быть полной, иначе ничего не выйдет. Если вы скрываете даже малую часть себя, этой связи нет. Нужно полное доверие, только тогда могут быть раскрыты тайны, только тогда вам можно дать ключи. Но если вы прячетесь, значит, вы боретесь с Мастером, и тогда ничего нельзя сделать.

Ключ к Мастеру – не борьба, ключ к нему – сдача себя, капитуляция. А капитуляция совершенно исчезла из мира. Многие обстоятельства содействовали этому: на протяжении трех или четырех веков, человека учили быть индивидуалистом, эгоистом; человека учили не сдаваться, а воевать; не подчиняться, а бунтовать; человека учи-ли не доверять, а сомневаться. Это имело смысл, ведь наука развивается через сомнение. Наука – это глубокий скептицизм. Доверие – не ее путь; ее путь – логика, спор, сомнение; чем больше вы сомневаетесь, тем более на-учно вы мыслите. Этот путь совершенно противоположен религиозному пути. Религия действует через доверие: чем больше вы доверяете, тем более религиозным вы становитесь. Наука создала чудеса, и эти чудеса очень за-метны. Религия создала еще большие чудеса, но эти чудеса не так видны. Даже если здесь есть Будда, что вы мо-жете чувствовать? Что вы можете увидеть? Он невидим – то, что видимо, только тело; то, что видимо – такой же смертный, как и вы, видимо он постареет и однажды умрет. Но невидимо, он бессмертен. Но у вас нет глаз, чтобы видеть то, что невидимо; у вас нет способности, чувствовать наиболее внутреннее, неведомое. Вот почему только доверяющие глаза начинают понемногу чувствовать и становиться восприимчивыми. Когда вы доверяе-те... это значит, что вы закрываете оба своих глаза. Вот почему доверие слепо, точно так же, как слепа любовь – недоверие еще более слепо, чем любовь.

Но когда вы закрываете оба своих глаза, что происходит? Происходит внутренняя трансформация. Когда вы закрываете эти глаза, которые видят наружу, что происходит с энергией, которая течет через них? Эта энергия начинает идти обратно. Она не может течь от глаз к объектам, и она изменяет свое направление, она совершает поворот. Энергия должна двигаться, энергия не может быть статичной; если вы закрываете один выход, она на-ходит другой. Когда оба глаза закрыты, та энергия, что текла через них, изменяет направление – происходит по-ворот.

И эта энергия ударяет в ваш третий глаз. Третий глаз – не физическая вещь: просто та энергия, которая те-чет от глаз к внешним объектам, теперь возвращается к источнику – она становится третьим глазом, третьим способом видения мира.

Только этим третьим глазом можно видеть Будду; только этим третьим глазом можно постичь Иисуса. Если у вас нет этого третьего глаза, Иисус будет здесь, но вы не узнаете его – многие не узнали его. В его родном городе люди думали, что он был просто сыном плотника Иосифа. Никто, никто не мог распознать того, что случилось с этим человеком; что он не был больше сыном плотника, что он стал сыном Божьим – но это внутренний фено-мен. А когда Иисус провозгласил: «Я – сын божества, мой Отец – в небесах», – люди смеялись и говорили: «Ты или сошел с ума, или дурак, или хитрец. Как может сын плотника вдруг стать Сыном Божьим?» Но такая воз-можность есть...

Только тело рождается от тела; внутреннее «я» не рождено от тела, оно рождено от святого духа, оно – от Бо-жества. Но сначала вы должны приобрести глаза, чтобы видеть; приобрести уши, чтобы слышать.

А это дело очень тонкое – понимать Иисуса, вы должны пройти через великое обучение. Это точно так же, как понимание классической музыки. Если вам вдруг дать послушать классическую музыку, вы подумаете: «Что за чепуха!» Она так утонченна, что нужно долгая тренировка. Нужно много лет учиться, только тогда ваши уши готовы воспринимать тонкое – и тогда ничто не сравнится с классической музыкой. Тогда обычная повседневная музыка вроде музыки из кинофильмов – вообще не музыка, это просто шум, и к тому же глупый.

Из-за того, что ваши уши не тренированы, вы живете с шумом и думаете, что это музыка. Но для классиче-ской музыки нужны очень аристократические уши. Нужна тренировка, и чем больше вы тренированы, тем больше тонкое становится видимым. Но классическая музыка – ничто перед Иисусом, потому что он – музыка космическая. Вам нужно быть столь тихим, что нет ни единого всплеска мысли, ни единого движения вашего су-щества; лишь тогда вы можете слышать Иисуса, можете понимать Иисуса, можете знать его.

Вот почему Иисус повторяет снова и снова: «Имеющие уши да поймут меня. Имеющие глаза, смотрите: я здесь!» Почему он повторяет: «Имеющие глаза да видят! Имеющие уши да слышат! » Почему?