Bertrice Small

Beloved

© Bertrice Small, 1983

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

Пролог

Ночь выдалась темная и душная – ни намека на ветерок. И ничто не колыхало листья величественных финиковых пальм. Небо усыпали яркие, как бриллианты, звезды, и вокруг установилась абсолютная тишина – словно само мироздание притихло в ожидании чуда. А на окраине Пальмиры, большого города-оазиса, стоял на отшибе дом знаменитого вождя воинов бедави^[1], Забаая бен-Селима, и в том доме мучилась в родах женщина, пытавшаяся произвести на свет ребенка. Ее стройное белое тело, покрывшееся потом, то и дело напрягалось в родовых муках, но она терпела боль стоически, не издавала ни звука, ибо считала стоны и крики слабостью характера – ведь она покорила Забаая отнюдь не слабостью.

В полузабытьи она вспоминала день, когда впервые встретила его. Он тогда по каким-то делам приехал в дом ее отца в Александрии и по ошибке зашел в сад на женской половине. Их взгляды встретились, и ее прелестные серо-голубые глаза широко распахнулись под пылким взором его черных глаз. Ее чарующие розовые губки чуть приоткрылись, а юные груди, вздымавшиеся от нахлынувших эмоций, каких она никогда раньше не испытывала, возбудили его страсть. Они тогда не обменялись ни единым словом. Он даже не спросил, как ее зовут, – просто нашел выход из сада, отыскал ее отца и попросил ее руки. Это было большой дерзостью с его стороны, ведь ее отец являлся не просто одним из богатейших людей Александрии, но еще и прямым потомком Клеопатры – последней великой царицы Египта.

По римскому обыкновению Симон Тит предоставил дочери свободу выбора. «Чего ты хочешь?» – спросил он. Она хотела Забаая бен-Селима, этого человека из пустыни с пронзительными черными глазами – мужчину с ястребиным взглядом, пленившего ее в один миг – и навсегда. И какое ей было дело до того, что он на двадцать два года старше, что у него уже имелась одна законная жена, а также несколько наложниц. И пусть даже ребенок, которого она ему подарит, займет второстепенное положение по линии наследования. Значение имела только ее любовь к этому мужчине, и потому Симон Тит, пусть неохотно, дал свое согласие.

Они поженились через месяц, и ей пришлось покинуть роскошный отцовский дом в Александрии и начать новую жизнь, где приходилось полгода кочевать по сирийским пустыням, а еще полгода жить в прекрасном городе Пальмире; таков был обычай бедави – проводить знойное лето в чудесной Пальмире.

Внезапно ужасная боль – гораздо более сильная, чем все, что было до этого, – пронзила все ее тело, и Ирис до боли прикусила губу. «Скоро все закончится, и дитя наконец родится», – сказала она себе.

– Тужься, Ирис, тужься… – говорила ей Тамар, старшая жена Забаая.

– Айййййии! – хором закричали остальные женщины, заметив младенца, показавшегося между ног роженицы.

– Я и тужусь… – пробурчала в ответ Ирис.

– А ты давай сильнее!.. – не давала ей снисхождения Тамар. – Ребенок вышел только наполовину. Ирис, ты должна еще постараться!

Стиснув зубы, Ирис отчаянно потужилась – и вдруг почувствовала, как что-то мокрое и теплое выскальзывает из нее, опустошая. И боль чудесным образом начала утихать.

Тамар тотчас подхватила ребенка, подняла вверх и объявила:

– Это девочка! – Она протянула младенца другой женщине, а затем снова толкнула Ирис на родильное ложе. – Ты должна немного отдохнуть, и только потом все закончится.

– Но я хочу увидеть свою дочь! – воскликнула Ирис.

– Пусть Ребекка сначала смоет с нее родильную кровь. Ох, ты всегда слишком нетерпелива, – проворчала Тамар, при этом прекрасно понимавшая, что чувствовала мать в подобных ситуациях.

Спустя несколько минут Ирис протерли губкой, смоченной в прохладной розовой воде, и одели в просторную белую рубашку, а новорожденную девочку, которая громко закричала, появившись на свет, аккуратно запеленали и передали в руки матери.

Тамар взглянула на остальных женщин и приказала:

– Позовите господина Забаая! – Как старшей жене, ей все повиновались, и все относились к ней с уважением. Ведь именно ее сыну Акбару предстояло однажды стать во главе племени.

Внимательно посмотрев на Ирис, Тамар подумала: «Нет ничего удивительного в том, что Забаай ее полюбил. Она прекрасна со своей молочно-белой кожей, пепельными волосами и серо-голубыми глазами. Совсем не такая, как все мы…» И ведь эту женщину Забаай не просто любил – он с ней еще и разговаривал!

Минуту спустя Забаай вошел в комнату. Это был мужчина среднего роста и крепкого сложения, с сияющими темными глазами, с темной бородой и волосами, совершенно не тронутыми сединой, несмотря на сорок три прожитых им зимы. Его красивое лицо было словно высечено искусным скульптором – высокие скулы, ястребиный нос и крупные чувственные губы. Когда он вошел, все женщины, кроме Тамар и Ирис, опустились на колени. А он взглянул на двух своих жен, и взгляд его черных глаз смягчился; он любил их обеих – любил Тамар, женщину своей юности, и любил Ирис, утешение в старости. Остальные женщины давали ему разнообразие и случайное удовольствие, но лишь этих двух он ценил по-настоящему.

– Боги благословили тебя дочерью, мой господин, – сказала Тамар.

– Дочерью? – Забаай, казалось, удивился.

– Да, мой господин, дочерью.

Стоявшие на коленях женщины искоса поглядывали друг на друга – в своей зависти они с трудом скрывали злорадное ликование. У всех у них имелись сыновья, а лучшее, что смогла произвести на свет эта александрийская сучка, – это обычная девчонка. Они ожидали праведного гнева своего господина и надеялись, что он откажется от этой девки и прикажет выгнать ее вон, но вместо этого лицо их господина расплылось в улыбке, он радостно засмеялся и воскликнул:

– Ирис, о, Ирис! Ты опять поступила неожиданно и подарила мне то, чего до сих пор у меня не было! Ты подарила мне дочь! Благодарю тебя, моя прекрасная жена, благодарю!

Стоявшие на коленях женщины пришли в ужас. Хвалить роженицу за дочь?… Ведь все мужчины хотят сыновей – и чем больше, тем лучше. Как же так? Да и Забаай прежде хотел только мальчиков – он очень гордился своими тридцатью пятью сыновьями и даже помнил все их имена и возраст. Но самые проницательные из женщин поняли: великая любовь, которую их господин испытывал к Ирис, заранее прощала ей все недостатки. А Ирис засмеялась, и ее негромкий смех был полон озорного ликования:

– Разве я когда-нибудь делала то, чего от меня ожидают, господин мой?

Черные глаза Забаая смеялись ей в ответ. Он бросил взгляд на остальных женщин и коротко приказал:

– Оставьте нас.

– Только пусть Тамар останется, мой господин, – сказала Ирис; она не хотела обижать Тамар, которая всегда была к ней очень добра (не забывала она и о том, что если Забаай умрет, то ее судьбу и судьбу ее дочери будет решать Акбар, старший сын Тамар).

Забаай наклонился и посмотрел на свою новорожденную дочь. Он привык к крупным младенцам, к мальчикам, и теперь испытывал даже некоторое благоговение перед зачатой им хрупкой девочкой. Малышка спала, и ее длинные темные ресницы слегка трепетали на бледно-золотистой коже, а темные волосики торчали хохолком на красиво очерченной голове. И, странное дело, она хоть и спала, но ее крохотные ручонки двигались с трепетной неугомонностью, тонкие пальчики завораживали отца своими почти прозрачными миниатюрными ноготками. Забаай смотрел на нее с некоторой настороженностью – зная, как обращаться с сыновьями, он не совсем понимал, что нужно делать с дочерью, хотя это дитя (единственное из всех его детей) родилось от великой любви, которую он испытывал к матери новорожденной.

Немного подумав, Забаай откашлялся и изрек:

– Она… такая маленькая.

Ирис и Тамар весело засмеялись, и старшая жена пояснила:

– Девочки обычно всегда меньше при рождении, мой господин.

Вождь снова откашлялся. Он почувствовал себя немного глупо, но, с другой стороны… ведь это его первая дочь.

– А где же астролог? – вспомнил он вдруг.

– Я здесь, мой господин, – послышался скрипучий голос.

И в тот же миг из темного угла комнаты вышел сгорбленный старик с острым взглядом и длинной белоснежной бородой; одет он был в темную широкую мантию, расшитую серебряными звездами и полумесяцами. Старик низко поклонился своему господину, а тот спросил:

– Ты отметил точный миг рождения этого ребенка на небесах, чародей?

– Конечно, господин мой Забаай. В тот миг, когда твоя дочь выскользнула из лона своей матери, небесные тела Венера и Марс соединились. Никогда еще мне не доводилось видеть столь благоприятные знаки: они предвещают ей великие деяния.

– И что же это за великие деяния?

– Полностью составленная карта неба все нам откроет, мой господин, но я уже сейчас могу сказать следующее… Ваша дочь, повелитель, будет успешна как в любви, так и в войне, поскольку я вижу, что она уже и сейчас возлюблена Небесами.

Забаай с удовлетворением кивнул. Этот предсказатель являлся самым уважаемым астрологом Востока – он был известен большой точностью своих предсказаний, а также честностью.

Когда старик, попятившись, вышел из комнаты, Забаай с нежностью посмотрел на свою юную жену и проговорил:

– Как мне вознаградить тебя, любовь моя, за это чудесное дитя?

– Позволь мне самой дать ей имя, господин мой, – ответила Ирис.

– Да, хорошо, – с улыбкой кивнул вождь. В этот момент он невольно подумал о том, что другая женщина потребовала бы от него драгоценностей.

– И как же ты ее назовешь? – спросила Тамар.

– Зенобия, – тотчас последовал ответ. – Это та, жизнь которой подарил Юпитер.

– Зенобия?… – в задумчивости пробормотал Забаай. – Что ж, хорошее имя.

– А теперь, дорогая, ты должна отдохнуть, – сказала Тамар, забирая ребенка у матери. – Пусть Баб присмотрит за Зенобией, пока ты спишь.

Ирис утвердительно кивнула. Теперь, когда возбуждение от родов улеглось, она почувствовала слабость и усталость – ужасно клонило в сон. Тут Забаай встал и наклонился, чтобы поцеловать свою юную жену, а затем вместе с Тамар вышел из комнаты.

Оставшись одна, Ирис вздохнула и осторожно потянулась, пытаясь найти более удобную позу. До чего же ее дитя прекрасно! Завтра она прикажет принести в жертву ягненка в храме Юпитера, чтобы поблагодарить за свою дочь. Потом Ирис задумалась о предсказании астролога, которое не совсем поняла. Хотя… какое, в сущности, все это может иметь значение, если Зенобия уже получила Небесное благословение и защиту?

– Пусть боги будут благосклонны к тебе всю твою жизнь, дочь моя, – пробормотала Ирис, уже засыпая.