© Кабалкин А., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Памяти Моник Паран Бакан, первого медиума, приоткрывшего мне двери прошлого (она рассказала мне о моих прежних жизнях), грядущего (намекнула на возможное будущее) и невидимых миров (объяснила, что такое блуждание душ).

Неважно, веришь ты или не веришь, важно воображать, мечтать и слушать занятные истории, наводящие на размышления.

Спасибо, Моник, ты поведала мне их достаточно, чтобы у меня самого возникло желание кое о чем поведать…

В действительности никто всерьез не верит, что умрет, каждый подсознательно убежден в своем бессмертии.

Зигмунд Фрейд

Я говорю не для того, чтобы переубедить несогласных с моими мыслями. Я обращаюсь к тем, кто уже согласен с ними, чтобы они поняли, что не одиноки.

Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том XII

Акт I
Удивительное открытие

1

«Кто меня убил?»

2

Проснувшись, писатель Габриель Уэллс сразу спрыгивает с постели. Во сне его посетила наконец первая фраза нового романа. Простой вопрос, с него – с загадки смерти рассказчика – откроется книга.

«Кто… меня… убил?»

Этот зачин кажется Габриелю парадоксом, который непременно заставит его нащупать оригинальную интригу. Как герою выразить, что он уже скончался? Главное, как ему расследовать собственное убийство?

Подстегиваемый этим новым вызовом, Габриель Уэллс даже не тратит время на завтрак. Он выбегает из дому и торопится в свое обычное бистро «Ле Кокле». Накануне он оставил там компьютер, своего электронного боевого коня, которого он взнуздывает по утрам для очередного творческого галопа.

Ускоряя шаг, он напряженно ищет последнюю фразу. Для него роман – это начальная фраза (именуемая на его жаргоне «вход»), ведущая к завершающей фразе («выходу»).

Дело за малым: за часовым механизмом, управляющим интригой и затягивающим читателя внутрь системы, где он тонет, постепенно забывает о собственной жизни и интересуется только жизнью героя.

Навязчивый страх, ужас перед возможной неудачей заставляют Габриеля Уэллса спешно перебирать ворох классических повествовательных схем.

Великая история несбыточной любви?

Постепенно раскрываемый секрет?

Утопический поиск?

Предательство, караемое отмщением?

При этом все должно быть увязано с загадкой, заданной в первой фразе, неоднократно повторяемой потом и твердо западающей в память:

«Кто… меня… убил?»

Сначала эта находка казалась вдохновляющей, но теперь закрадывается сомнение. Не лучше ли начать другим вопросом, подразумевающим несколько иной тревожный нюанс:

«Почему я мертв?»

До этой секунды нащупанное им сверхоригинальное начало было таким:

«Неудачная попытка самоубийства: нечаянное убийство вместо себя своего брата-близнеца».

Вспоминая момент, когда ему на ум пришла эта фраза, он улыбается, потом снова становится серьезным.

«Кто меня убил?» или «Почему я мертв?»

Сочинитель обязательно сталкивается с проблемой выбора. Но выбор подразумевает отказ, а значит, непременный риск сожаления.

В конце концов он останавливается на первом варианте, сочтя его более динамичным.

Остается лишь найти финальную развязку.

Может быть, убийцей оказывается уборщица?

Нет, только без бульварщины!

Что, если в конце до героя доходит, что он жив-здоров?

Старо…

А если выяснится, что герой – не человек?

Слишком просто.

Габриеля Уэллса ничего не устраивает, зато в его голове начинают вырисовываться контуры центрального персонажа. Он уже представляет его внешность, психологию, наделяет его слабостями, изъянами, пороками, способностями. Именем и фамилией. Нужна еще некая загадка, нечто, что можно будет постепенно разоблачить и предъявить читателю.

Он телепат?

Сомнамбула?

У обычного человека один мозг, а у нашего героя их два?

Пока что все это еще очень расплывчато. Но мало-помалу герой обретает в голове своего создателя плоть: вырисовывается походка, манеры, гардероб, улыбка, причуды. Силой воображения Габриель Уэллс лепит из ничего целостную личность.

Он так возбужден, что с трудом удерживается, чтобы не перейти на бег.

В этот час на улице уже не протолкнуться. Он проскакивает мимо аптеки, мигающей зелеными огнями, словно с целью загипнотизировать покупателя и принудить его к глотанию таблеток. Поперек тротуара спит бездомный с фиолетовой физиономией – перешагнуть через бездомного. Так же он поступает со свежими собачьими испражнениями. Сопливый школяр, не по годам разогнавшийся, едва не попадает ему локтем под дых. Старушка, увенчанная перуанским беретом с розовым помпоном, выгуливает пуделя. Собака так тянет поводок, что бедная хозяйка, кажется, сейчас заскользит по тротуару, как на водных лыжах.

Вот и школа. Прибывшие раньше времени родители читают своим отпрыскам нотации, дожидаясь колокольчика, который освободит их на день от тяжелой обузы.

А вот цветочный киоск. Перед ним Габриель Уэллс замирает как вкопанный. Куда подевался аромат?

Он нюхает по очереди все цветы – и ничего не чувствует.

Тогда он нюхает собственную ладонь, подмышки, воздух, выхлоп проезжающих мимо машин. Он глубоко дышит, припадает носом ко всему, что должно выделять хоть какой-то запах, и убеждается, что полностью лишился обоняния.

В панике от мысли, что навсегда утратил способность чувствовать запахи, он мигом отказывается от всех недавних намерений и следует прямиком к своему врачу, доктору Фредерику Лангману, практикующему в конце этой же улицы.

3

НАЧАЛО ПРИЕМА В 9 УТРА.

ЗВОНИТЕ. ВХОДИТЕ. УСТРАИВАЙТЕСЬ

В комнате ожидания перед кабинетом терапевта пусто. Габриель Уэллс не садится, он обнюхивает кожаные кресла, сует нос в цветы на столике, накрывает нос ладонью. Где запахи? Его душит тревога.

Чтобы отвлечься, он пытается сосредоточиться на своем будущем романе, на герое, его финальном разоблачении и заключительной реплике.

Звенит колокольчик, распахивается дверь, появляется посетительница – брюнетка с длинными волнистыми волосами, высоким лбом, тщательно прорисованными бровями, остреньким носом и таким же заостренным подбородком. На ней шелковая сиреневая блузка и длинная юбка в цветочек. Габриелю Уэллсу немедленно бросается в глаза ее поразительное сходство с предметом его благоговения – американской актрисой 30-х годов Хеди Ламарр.

Молодая женщина садится и тут же погружается в чтение старого потрепанного журнала, посвященного перипетиям личной жизни знаменитостей.

Габриеля интригует это соседство. Сначала он крепится, потом не выдерживает и пытается завязать разговор.

– Можно спросить, что вас сюда привело, мадемуазель?

Оторвавшись от статьи о громком разводе в высших сферах, она цедит с не очень довольным видом:

– Мигрень.

Отвечая, она ищет глазами потерянную строку.

– А меня аносмия. Это болезнь, при которой перестаешь чувствовать запахи.

– Ну уж нет, по-моему, ваша проблема вовсе не в этом…

Вот тебе раз! Она знать его не знает и еще не удостоила ни единым взглядом. Но ответить ей он не осмеливается.

Приходит доктор Лангман. Он приглашает в кабинет женщину. Из вежливости Габриель Уэллс молчит о том, что пришел первым.

Он снова погружается в поиск последней фразы для своего романа, перебирая зачины и концовки, использованные его любимыми авторами.

4. Энциклопедия: зачины, концовки

Знаменитые зачины:

«Сначала Бог создал небо и землю». Библия.

«Сидя рядышком с сестрой на склоне, Алиса начинала уставать от безделья».

«Алиса в Стране чудес» Льюиса Кэрролла.

«Проснувшись как-то утром после тревожных снов, Грегор Замза обнаружил, что превратился в собственной постели в чудовищное насекомое».

«Превращение» Франца Кафки.

«Было это в Мегаре, предместье Карфагена, в садах Амилькара».

«Саламбо» Гюстава Флобера.

«Давно уже я стал ложиться рано».

«В сторону Свана» Марселя Пруста.

«Сегодня умерла мама».

«Посторонний» Альбера Камю.

Знаменитые концовки:

«Жизнь, видите ли, никогда не бывает ни так хороша, ни так плоха, как думают».

«Жизнь» Ги де Мопассана.

«Подумать только, когда мы вырастем, мы, возможно, поглупеем, как они».

«Война пуговиц» Луи Перго.

«Попытаемся войти в смерть с открытыми глазами».

«Воспоминания Адриана» Маргерит Юрсенар.

«Так мы и плывем против течения, раз за разом возвращаемые в прошлое».

«Великий Гэтсби» Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда.

«Только дух, подув на глину, способен создать человека».

«Земля людей» Антуана де Сент-Экзюпери.

«Когда попробовали отделить его от скелета, который он сжимал в объятиях, он рассыпался в прах».

«Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго.

Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том XII

5

После приема женщина в цветастой юбке прощается с доктором Лангманом и в танцевальном пируэте вдевает руки в рукава поданного им плаща.

Габриель встает, но врач, не обращая на него внимания, закрывает дверь своего кабинета, даже не предложив ему войти.

Озадаченный писатель подходит к закрытой двери и зовет друга:

– Эй, Фред, что за шуточки? Это же я, Габриель, Габриель Уэллс!

Женщина, уже готовая выйти, задерживается на пороге.

– Вы и вправду Габриель Уэллс, писатель? – осведомляется она, не оборачиваясь.

– Да, а что?

– Это все меняет. Я вам помогу.

– Поможете мне? В каком смысле?

Она возвращается на середину комнаты ожидания и, по-прежнему не глядя на него, произносит:

– Сначала мне придется вам объяснить, что у вас за «болезнь».

– Вы врач?

Она сочувственно улыбается:

– В некотором смысле. Назовем меня «врачевательницей душ». Это удобно, можно обходиться без диплома. Итак, начнем. Знайте, ваша проблема посерьезнее какой-то аносмии.

– У меня рак?

– Еще хуже.

– Скажите правду, я все вынесу.

– Гм, пока рановато… Лучше начать с симптомов. Сегодня, встав, вы ведь не почувствовали голода?

– Верно, не почувствовал.

– Вы быстро вышли из дома и, если я не ошибаюсь, ни с кем не заговорили?

– Утром, только проснувшись, я обычно неразговорчив.

– Снаружи вы не обратили внимания на холод.

– Я не мерзляк… И хватит загадок! Что еще за таинственная болезнь? – почти кричит Габриель, полный нетерпения.

Она смотрит на его руки.

– Вам известно, от какого выражения происходит слово «болезнь»? От mal a dire^[1].

– Сколько можно бродить вокруг да около? Куда вы клоните, скажите на милость?

– Что ж, зайду с другого угла. Как бы вам объяснить?.. Словом, у меня для вас две новости, хорошая и плохая. С какой начать?

– С хорошей… – стонет Габриель, почти не скрывая раздражения.

– Я вас обманула, вы не больны.

– Так-то лучше! Ну, теперь выкладывайте вашу плохую новость.

– Плохая новость состоит в том, что… что вы мертвы.

Габриель приподнимает брови, изображает изумление, непонимание, недоуменное раздумье, а потом прыскает.

Его собеседница облегченно переводит дух.

– Рада, что вы так это восприняли, мало кто реагирует на это известие так же легко.

– Мне смешно, потому что я вам не верю.

Она переминается на месте, как будто собирается с духом.

– Раз так, предлагаю провести небольшой эксперимент. Не желаете взглянуть на себя в зеркало?

Она жестом манит его к большому зеркалу, и он с немалым удивлением убеждается, что в нем отражается только собеседница.

Габриеля пробирает дрожь, но, справившись с приступом паники, он храбро улыбается.

– Тоже мне доказательство! Скорее всего, я просто сплю. Все это сон. Кстати, вот и объяснение вашего появления.

– Сон? Тогда ущипните себя.

Он сильно щипает себя за запястье.

– Ничего не чувствую. Ну и что? Я попросту щипаю себя во сне.

– Тогда перейдем ко второму эксперименту, известному под названием «испытание огнем».

Она достает зажигалку и предлагает ему поднести к пламени ладонь. Он повинуется и убеждается, что не чувствует никакого неудобства, не говоря о боли. И еще одна странность: не появилось ни малейшего дымка, огонь никак не повлиял на его кожу.

Он таращится на ладонь: ничего похожего на ожог. Его охватывает неприятное чувство, но он и его отважно преодолевает.

– Иногда мне снится, что я не отражаюсь в зеркалах и не обжигаюсь, когда подношу руку к огню. Такие сны повторяются порой по несколько раз в неделю.

Она пожимает плечами:

– Тогда остается последняя проверка – свободное падение. Полезайте на подоконник и шагните в пустоту.

– С шестого этажа? Не высоковато ли?..

– Какие проблемы, если все это простой сон? В худшем случае проснетесь.

Она распахивает обе рамы, в комнату врывается ветер, треплющий ей волосы, но Габриель не ощущает ни малейшего дуновения.

– Запросто!

Он с фырканьем крутит головой, как отряхивающееся от брызг животное, делает глубокий вдох и подходит к окну в надежде, что этим все и кончится, но нет, она заставляет его продолжать.

– Когда будете лететь, обратите внимание на детали, они не могут быть плодами простого забытья.

Габриель видит далеко внизу тротуар и мостовую, крыши машин, макушки пешеходов. Как ни убежден он, что все это ему снится, от холодка страха в груди никуда не деться.

– Так и будете сомневаться, пока не спрыгнете, – подзадоривает его женщина.

Он еще колеблется, но нежелание пасовать у нее на глазах берет верх. Он забирается на подоконник, обуздывает головокружение и, широко раскинув руки, делает шаг в пустоту.

Он летит вниз, набирая скорость, сначала пытается считать этажи, потом зажмуривает глаза. Разжав веки, он убеждается, что так и не долетел до мостовой, а завис над улицей.

«Вот дерьмо!»

Это все, что приходит ему на ум в этот миг. Удивление, ужас, разочарование постепенно уступают место неведомой прежде свободе от силы тяжести, восторгу от способности летать, как птица.

Под ним движется земля. У него чувство, что он скользит в невесомости, не ощущая плотности воздуха. Описав петлю, он возвращается в окно медицинского кабинета.

Там, потрясенный, опьяненный, переполненный противоречивыми чувствами, он переводит дух. Ему хочется что-то сказать, но удается только выдавить из себя раз сто, хоть и с разными интонациями, то грубое и мало осмысленное восклицание, с которым он летел к земле.

Считается, что последнее слово, обычно приходящее на ум умирающему, – «мама». Слово, следующее за осознанием собственной смерти, начинается с той же буквы^[2], правда, нежности в нем ни на грош.

За считаные секунды он проживает все семь стадий смертной скорби: шок, отрицание, ярость, торг, печаль, смирение, согласие. И каждая стадия отмечена одним и тем же низменным словечком.

Молодая женщина перед ним тоже выглядит несколько оглушенной.

– Порядок? – спрашивает она.

– Проклятие! Как такое возможно? Неужели я по-настоящему умер?

Сначала он раздавлен в лепешку, потом снова проходит все семь стадий, но в другом порядке: ярость, отрицание, согласие, смирение, печаль, торг, шок.

– Так не бывает! Я еще слишком молод, чтобы умереть!

– Смотрите на вещи позитивно, мистер Уэллс. Ну, не знаю… Считайте, что вы избавились от всего лишнего, мешающего, ломкого и сохранили только главное – дух.

– Выходит, это все, конец?.. Я больше не смогу писать…

– В добрый час. Наконец-то до вас дошло.

Он в полной растерянности падает в кресло.

– Какой кошмар!

– Теперь все будет иначе.

– Я мертв, ну и ну! Мертвый, мертвый, мертвый! По-настоящему мертвый!

– Рано или поздно это происходит с каждым… С вами это случилось сегодня, сейчас, здесь. Меня это тоже настигнет. Позже, в другом месте. Я не тороплюсь.

Он рывком вскакивает и заглядывает в ее лицо, повернутое к окну. Только сейчас он понимает, что она с самого начала не смотрит ему в глаза.

– Но вы со мной разговариваете, хотя вы живая. Как так получается?

– Я немного отличаюсь от других…

– Отличаетесь?..

– Я медиум. Я могу вас слышать, но не видеть, потому на вас и не смотрю. Я даже не знаю, где вы сейчас находитесь, просто очень четко чувствую ваше присутствие в поле моего ближнего восприятия.

– Почему вы хотите мне помочь?

– Я стала медиумом благодаря вам, после чтения вашей книги «Мы, мертвецы». Впервые в жизни меня по-настоящему захватил роман, это стало откровением. Я закрыла книгу в уверенности, что нашла свой путь. Теперь я зарабатываю на жизнь разговорами с усопшими. Могу вам гарантировать, что в этом своеобразном профессиональном секторе рынок все больше процветает… В некотором смысле я тоже знаменитость. По крайней мере, в этом квартале.

– Как вас зовут?

– Люси. Люси Филипини.

– Никогда не слышал это имя. Для медиума вы слишком молоды.

– Мне двадцать семь лет. Не пойму, какое отношение это имеет к возрасту.

– Я всегда думал, что медиумы – густо накрашенные, толстые старухи в черном, увешанные драгоценностями.

Выражение лица Люси внезапно меняется, как будто она заметила что-то неожиданное.

– Погодите, погодите… – бормочет она, щурясь.

– В чем дело?

– Повторите то, что только что сказали.

– …толстые старухи в черном… – повторяет Габриель, не понимая, куда клонит Люси.

– Так и есть, мне не почудилось. У вашего голоса есть легкое эхо. Я знакома с этим явлением. Возможно, вы не полностью мертвы. Где вы живете?

– Прямо на этой улице, чуть подальше. Дом двадцать один. А что?

– Возможно, еще не поздно. Иногда остается шанс вмешаться и все изменить. Судя по вашему голосу, это как раз такой случай. Давайте проверим. Нельзя терять времени, скорее к вам!

Она пускается бегом, высоко подобрав цветастую юбку. Габриель бросается за ней следом, обуреваемый безумной надеждой, что он еще немного жив…

6

Им преграждает путь бронированная дубовая дверь квартиры Габриеля. Проблема: у него нет ключа. Он одет, в чем убеждается, оглядев себя с головы до ног, но карманов у него нет, а значит, нет при себе ни связки ключей, ни удостоверения личности, ни кошелька, ни смартфона. Ровным счетом ничего.

– Было бы хорошо, если бы у вас была привычка прятать ключ под половиком, – шепчет Люси. – Ну как?

– Вынужден вас огорчить. До этого момента мне не приходило в голову, что ключ понадобится в день моей смерти.

– Мотайте на ус для следующих жизней. Припрятанный где-то запасной ключ может пригодиться в исключительной ситуации. У вас есть план В?

– Что, если дождаться приходящую горничную? Судя по стрелке часов, Мария-Консепсьон скоро пожалует. Если нет, можно будет вызвать пожарных, чтобы выломали дверь.

– Неплохая мысль… Но сами вы можете пройти сквозь нее прямо сейчас, вы ведь нематериальный дух.

Габриель Уэллс спохватывается, что еще не обзавелся этим полезным рефлексом: двери остаются для него психологической преградой. Набравшись смелости и закрыв глаза – как будто из боязни повредить зрачки дубовой щепой и бронированным листом в двери, – он преодолевает преграду.

Он отдает должное своему умению проходить сквозь стены, а в следующую секунду наполняется торжеством: от духа, проникающего сквозь материю, ничего не укроется!

Попав к себе в квартиру, он торопится в спальню.

На кровати развалилось его тело. Оно лежит на животе, голова повернута вправо, глаза распахнуты, язык высунут.

«Вот, значит, какой я…» – неприязненно думает писатель, впервые увидевший себя со стороны.

Он разглядывает себя под углами, прежде недоступными даже при помощи зеркала: вот затылок, вот макушка…

Его посещает любопытная мысль.

Мы обращаем внимание на свое тело, только когда испытываем боль или физическое удовольствие. Врастающий ноготь напоминает о росте ногтей, гастроэнтерит – о существовании кишок; когда же не происходит ничего особенного, все это проходит мимо нашего внимания. А ведь иметь тело – это невероятно! Только сейчас, видя его во всей полноте, я отдаю себе отчет в том, как мне везло, что у моего духа была эта оболочка».

Габриель подносит палец к своему глазу и протыкает его. Он трогает свой рот, преодолевает барьер зубов и языка. Он погружает руку в свой череп, потом резко, но бесшумно выдергивает ее из собственного мозга.

Он подносит эктоплазменное лицо к своему лицу из плоти и видит ресницы, суховатую роговицу, поры, неподвижные ноздри, тщетно пытается себя ощупать. Проникая под собственную кожу, где ему вздумается, он понимает, что теперь всем этим предстоит заняться живым.

Он возвращается к двери, за которой ждет молодая женщина-медиум.