Когда мы перестали понимать мир

«Цианид убивает настолько молниеносно, что есть всего одно описание вкуса этого яда».

Знаете, что такое игра в википедию? Это когда игроки открывают вики и пытаются за наименьшее количество кликов перейти по внутренним ссылкам от одной статьи к другой, причем чем дальше эти статьи друг от друга по смыслу, тем больше радость и ощущение победы, когда цель достигнута. Я лично только что убедилась, что статьи «Дырокол» и «Аристотель» находятся на расстоянии четырех кликов друг от друга, кто бы мог подумать (и, вероятно, это еще не лучший результат).

Книга чилийского писателя Бенхамина Лабатута написана так, словно автор — чемпион мира по игре в википедию. И это, конечно, комплимент: то, как он увязывает самые неожиданные факты в единую историю, вызывает огромный восторг и ощущение вдохновенного любопытства, какое бывает, когда обнаруживаешь новые грани и связи в уже известном тебе предмете. История, которую создал из этих фактов Лабатут, не просто динамична — она несется вперед со скоростью товарняка, а ты пытаешься уследить взглядом за вагонами, чтобы потом так же гладко пересказать друзьям, как связаны между собой Геринг, кошениль, картина «Погребение Христа» и азотные удобрения.

«Когда мы перестали понимать мир» называют нон-фикшен романом и «художественным произведением, основанным на реальных событиях». В послесловии автор признается, что количество художественного вымысла растет по ходу повествования; в первой главе, сообщает он, выдуман всего один абзац (должна сказать, что это моя любимая глава во всей книге), дальше вымысла больше, но научные факты и исторические детали он старался соблюдать.

Вторая причина, почему от книги невозможно оторваться, — ее запредельная актуальность. Основное повествование происходит с диапазоне с Первой по Вторую мировую войну, герои — главные ученые того времени, выводившие науку в новые измерения, открывая великие и ужасные вещи. Вот, например, химик Фриц Габер: одно его открытие, реакция фиксации азота, накормило весь мир, другое — циклон Б — убило больше миллиона людей.

И так во всем. Наука — то, с помощью чего мы пытаемся изучить и осмыслить мир, но иногда (скорее часто) осмысление запаздывает, а иногда и вовсе ломается в попытке успеть за очередным открытием. А главное, нет такого открытия, нет такой науки, которая сделала бы нам прививку от войн, и гуманизм не прилагается к докторской степени, и чем больше мы знаем и умеем, тем больше получаем вариантов применения этого знания во зло. Иногда подумаешь, а не прав ли был Воннегут.

В общем, если ваш технооптимизм, как и мой, шатается во все стороны последние 130 дней, эта книга дает странно успокаивающее чувство, что не мы первые и не мы последние: людям довольно часто за XX век приходилось жить в экзистенциальном ужасе, и ученым, конечно, тоже, и как это все совмещалось с главными научными достижениями века, в голове укладывается с трудом.

Возможно, вопрос не в том, когда мы перестали понимать мир. Возможно, мы никогда еще и не начинали его понимать, и обратное нам только казалось. Кто знает; но все, что мы можем, — продолжать пытаться.

Одного мне не хватило в книге, вернее двух, — двух глав. Казалось, что логика повествования так и просит отдельную главу для Манхэттенского проекта, и еще одну, финальную, об изучении мозга и сознания, чтобы сделать полной и двусторонней картину осмысления мира. Интересно, что на обложке англоязычного издания книги изображен знаменитый рисунок нейронов, сделанный Сантьяго Рамоном-и-Кахалем, основоположником нейробиологии. Но в самой книге — ни нейробиологии, ни Кахаля, а так бы хотелось.

Думаю, книга понравится любителям художественных хроник вроде «1913: лето целого века» — только здесь все же меньше вымысла и больше науки.

Источником поиска для него всегда была радость художника, открывающего тонкую связь математических понятий.
Эйнштейн об астрофизике Карле Шварцшильде.

Чилиец Бенхамин Лабатут называет своими учителями в литературе Роберто Боланьо (обожаю) и Уильяма Берроуза (не переношу), возможно мое отношение к книге определяется этими противоположностями. Непонятно, по какому ведомству ее определять: это биографическая проза, эссеистика, романистика, научпоп? Утверждение дуализма любого научного открытия, равно возможного к использованию во благо и во зло? Констатация, что гениальность часто сопровождается поведением, которое окружающие воспринимают как сумасшествие? Предположение, что подлинно великие умы не вполне из породы Homo Sapiens (или обратное - только они к ней принадлежат, остальные суть двуногие прямоходящие без перьев)?

"Когда мы перестали понимать мир" попала в шорт-лист Букера-2021, переведена на 22 языка, Барак Обама включал ее в свой список летнего чтения. Вот теперь русский перевод в лонге Ясной поляны-2023, и да, моим стимулом читать была эта номинация. Кстати, абсолютно бесполезные для вас, но жаль,если пропадут, сведения: оригинальная книга была опубликована тем же издательством "Анаграмма", которое выпустило "2666" Боланьо, английская - издательством Пушкин Пресс (Pushkin Press). Можно попытаться протянуть нити к русской классике, вроде блистательной мысли, что начав Пушкиным, автор закономерно приходит к Толстому, но не стану, и сильно удивлюсь, если выбором яснополянского жюри станет в итоге эта книга.

Напомню, по условиям премии денежный приз делится поровну между автором и переводчиком, а перевод не самый удачный. Не в том смысле, что читается плохо или глаз спотыкается о неблагозвучие (как вариант "ухо режет", потому что книга есть также в аудиоварианте и читает Дмитрий Бужинский отлично). В плане переводческой гладкописи все хорошо, но здесь мы имеем дело все-таки с научно-популярной литературой, к переводу которой стоило бы подходить более тщательно, как минимум имея представление о предмете. Когда в переводе Полины Казанковой, во фрагменте о Синьити Мотидзуки читаешь: "На более чем пятистах страницах он доказал одну из самых главных гипотез теории чисел: a + b = c. До сих пор это не удавалось никому", - это несколько обескураживает. "В самом деле? - думаешь, а я и не догадывалась, что 2+3=5 это так сложно". Как-то стоило обозначить, что речь об abc-гипотезе, из которой опосредованно следует справедливость Великой теоремы Ферма. Хотя бы сноской, комментарием.

Что такое "Когда мы перестали понимать мир"? Это сборник биографических эссе о научных гениях ХХ века, чьи имена в основном не на слуху. Фриц Габер: синтез азота и спасение Планеты от голода - иприт и циклон-В. Математик-затворник Синьити Мотидзуки. Карл Шварцшильд (сингулярность, черные дыры, доказательство Теории вероятности Эйнштейна). Александр Гротенди (математик, революционный вклад в алгебраическую геометрию, теорию чисел, гомологическую алгебру, что бы это все ни значило). Вернер Гейзенберг (нобелиант, физик-теоретик, квантовая теория механики, квантовая электродинамика, квантовая теория поля, соотношение неопределенностей). Морис де Бройль (физика рентгеновского излучения, атомная и ядерная физика, физика космических лучей). Эрвин Шредингер (вопреки всеобщему убеждению, не только мучитель котов, но нобелиант, известный открытиями в квантовой механике, статистической механике и термодинамике, физике диэлектриков, теории цвета, электродинамике, общей теории относительности и космологии).

Однако это эссеистика с достаточно большой долей художественного вымысла, представляющая героев в, как бы поделикатнее - самом непрезентабельном из возможных виде. Мягчайшие образцы поведения в стиле человека рассеянного с улицы Бассейной, такое: "вместо валенок перчатки натянул себе на пятки". Наиболее жесткие - я, пожалуй, опущу подробности. Я не спрашиваю "зачем?" Если его привлек, заинтересовал, показался заслуживающим рассмотрения именно этот аспект поведения гениев, их социопатическая эксцентричность, и девиантность, граничащая в общесоциальном понимании с сумасшествием - что ж, всякий имеет право рассматривать те стороны действительности, которые наиболее полно отвечают его интересам. А люди в массе страсть как любят всякое такое.

Закончу цитатой из пушкинского письма к Вяземскому, которое мне кстати напомнили сегодня утром (никуда нам в этом тексте от Александра Сергеича):

Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе.

Как минимум, Лабатут предлагает необычное чтение: симбиоз художественного и научного. Он сплетает плотную литературную косу из великих и ужасных открытий математиков, физиков, химиков, к которой добавляет хорошую горсть эмоций. И, к моему удивлению, это оказалось очень захватывающе.

Наверное, самое время признаться в том, что по химии и физике я получила в школе четверку только чудом. Ну и в том, что я искренне не любила математику, хоть и грызла ее вместе с репетитором. В школе меня мало интересовало то, что не было связано с языками и литературой.

Но зачем же я тогда взялась за Лабатута, а еще и поставила ему высокую оценку? Потому что он не просто рассказал о лицах за открытиями, но добавил им жизни, эмоций, сомнений. Его небольшая, в двести страниц, книга ухитрилась стать драмой, триллером, детективом.

Начинается книга довольно резко, на сцену выходит цианистый калий: газовые камеры и самоубийства верхушки Третьего рейха. Это и сбивает с ног, и заставляет немедленно читать дальше.

Извечная моральная дилемма: есть ли грань, за которую ученые не должны заходить? Ведь открытия могут не только спасти мир, но и уничтожить на нем все живое.

Эти размышления, а еще любовь к трукрайму (а чем его история не трукрайм?) заставили меня гуглить статьи о Фрице Габере после книги Лабатута. Габер придумал способ производства аммиачных удобрений, что спасло растущее население Земли от голода. И Габер же сыграл ключевую роль в развитии химического оружия. Нобелевский лауреат и военный преступник. Еврей, чьи родственники умерли в Холокост от газа, к которому приложил руку.

И если Габер доходил до конца, то гениальный математик Александр Гротендик бросил преподавать и публиковать свои работы, когда узнал, что его институт финансируется военными. Он запретил распространять и публиковать свои работы и стал отшельником и пастухом.

А дискуссии между Гейзенбергом, Шредингером и Бором о квантовой теории еще раз доказали, что наука может быть тем еще бразильским сериалом.

Лабатут пишет рвано, постоянно перескакивает, сбивается. И именно это и дарит это очарование тревожности, эти размышления о хрупкости мира и нашем в нем месте. Ближе к финалу он, на мой взгляд, уже перебарщивает с художественностью и доводит тревожность до громкой, панической ноты. Но, в каком-то смысле, это тоже красиво.