От автора

История, представленная в этой книге, является вымыслом (в большей степени). Автор не разделяет политические взгляды и убеждения героев, не призывает ни к чему читателей, не имеет устремлений оказать на кого бы то ни было какое-то влияние. Мало того, автор полностью аполитичен и не имеет никаких либо притязаний в той или иной сфере жизнедеятельности. «Драма 11» – это художественное произведение. Я всецело надеюсь, что по прошествии лет, а быть может и раньше, данное вступление и вовсе будет неуместно в этой книге, а пока лишь я желаю читателю приятного прочтения.

Если вы читаете это так называемое предисловие, значит у вас в руках находится второе издание «Драмы 11». В нем я исправил некоторые ошибки и неточности, которые были допущены в первой редакции (я работаю без профессиональных редакторов и корректоров, так что текст, который вы читаете, полностью является авторским. Это дает мне возможность оставаться беспристрастным и не ограничивать себя самоцензурой). Новости, связанные с моим творчеством вы всегда можете узнать на моем официальном сайте: www.bartalomeisolo.ru, а заглянуть в личную жизнь можно через страницу в «Инстаграмм»: @bartalomei_solo.

Приятного прочтения!

ЧАСТЬ I

Запись 1

26 июля 2018 года

Записи я начал делать еще в поезде, последовав совету своего интеллигентного друга по клубу любителей изысканных оргий. Он, то есть Гарик, мой друг, вечно раздражающе улыбался и выглядел весьма жизнерадостным человеком, чего нельзя было сказать обо мне – мрачном бледнолицем интеллигентишке с тянущимся по следу душком высокомерного снобизма. Я и раньше пытался вести дневник – в пору начального студенчества во Франции, да и еще раньше, в период, когда предвыборным обещаниям кто-то верил. Но, будучи человеком, которого тошнит при одной только мысли о том, что нужно повторять что-то вновь и вновь, производя однотипные монотонные действия на постоянной основе, я ни разу не довел свои записи до хоть сколько-нибудь пригодного виду. Уповаю на то, что на сей раз мне удастся одержать победу в этом сражении с самим собой, ибо дело, как мне думается, стоит того, чтобы быть записанным. Именно поэтому, кстати, я и отдал предпочтение поезду Санкт-Петербург – Екатеринбург, который целые сутки будет нести меня из прекрасного европейского города в сторону варварских восточных угодий. Целые сутки мне предстояло провести в одиночестве, что будоражило мой рассудок, ведь я, как и всякий питерский щеголь, имеющий за пазухой счета с достаточным количеством нулей, был обречен коротать свои дни в обществе пиявок, профессионально чующих запах денег за версту. К тому же командировка обещала быть весьма занятной (если не брать в расчет мое отвращение к периферии), так что моему шефу не пришлось меня долго упрашивать.

Мой шеф, он же главный редактор медиаресурса «Атлас Медиа», он же родной мой дядька по матушкиной линии, руководил довольно крупной конторой, которая освещала события, происходящие в России, для жителей западной Европы. Занятное развлечение для цивилизованных Homo Sapiens, которым приоткрыли рваную шторку, давая уникальную возможность тешиться и тихо охуевать от жизни на задворках Великой Империи. Привыкшие к теплу и комфорту европейцы делали моему дядьке неплохие рейтинги, и он, поймав однажды волну, успешно окучивал свой участок. Стоит отметить, что мой польский родственник был человеком ушлым и прозорливым, каким и следует быть редактору ресурса, выворачивающего наизнанку всю подноготную грязь русского безумия и предлагая эту грязь на золотом подносе для избалованных сытой жизнью западных потребителей.

Я работал в «Атлас Медиа» всего полгода, занимая должность регионального журналиста, и, признаюсь, поначалу рассчитывал, что не протяну на этом посту и пары месяцев, покинув гавань журналистики точно так же, как некогда бросил я прежние свои многочисленные увлечения. И это к двадцати трем годам. Но дядька мой, Анджей Павлович, не поддавался на провокации, которые я отчебучивал с периодичностью пару раз в неделю и все так же на свою голову доверял мне весьма ответственные участки. Со временем в конторе у меня сложилась репутация повесы, который, будучи пристроенным под крылом родственничка, позволяет себе больше, чем кто-либо, а делает, соответственно, куда меньше. Зарплата у меня была неплохая – хватало на один хороший кутеж, иногда даже опохмелиться. Кутил я обычно в компании малознакомых мне лиц, будоража град Петров с такой харизмой, что еще потом долго ходили толки о моих экспериментальных приключениях. Гарик, да и прочие мои знакомцы, не дадут соврать.

И вот я ехал в купе, слушая монотонный стук колес, а в окне проплывали унылые просторы бескрайних русских земель, торжественно кричащие о величии и могуществе моей родины. Пейзажи эти не украшали исполинские глянцевые ветряки, не было по пути монументальных фабрик, не встретились мне многоуровневые автомобильные развязки, да и дороги, если быть честным, мне тоже не повстречались. Сплошные леса, покосившиеся заборы, лежащий десятилетиями хлам и обезображенные суровостью бытия дикие рожи на станциях. Я было думал сначала полететь на самолете, но на днях я сильно кутил, а после кутежа я еще пару дней испытываю лютую ненависть к людям, к тому же мной овладевают суицидальные настроения – результат побочных эффектов от смеси самых разных химических препаратов. Лететь даже в бизнес-классе в таком состоянии было бы с моей стороны непростительной необдуманностью. Так выбор мой пал на железную дорогу, да еще и Гарик, мой друг, с этими дневниками… «Попробуй, – говорит, – мысли на бумагу излагать. Помогает, зуб даю». Решено! Я выкупил сначала целое купе, дабы насладиться сутками благородного одиночества, но потом подумал, что могу встретиться с кем-то в коридоре, и забронировал под свои нужды целый вагон. Блаженству не было предела, и я даже подумал о том, чтобы отправиться дальше, на Восток, ближе к стране восходящего солнца, но на этот раз чувство долга победило во мне бунтарские порывы, и я сошел на станции железнодорожного вокзала Екатеринбурга. Жаль, что вы, читатель, не видели мину отвращения на моем снобистском лице, когда я ступил на перрон. Этот мерзкий запах машинного масла и пережаренных чебуреков, эти суетливые беспородные людишки вокруг, эта гнетущая атмосфера безнадежности, от которой и без препаратов жить не захочешь. Что творилось у меня на душе? Не передать словами. С ужасом я метнулся в сторону встречающего меня сопроводителя, который стоял среди толпы таксистов и прочего отребья, с табличкой «Лихачевский».

– Илларион Федорович? – сопровождающий заглянул мне в глаза, и я хотел сказать «нет», когда увидел его потные подмышки. Засаленные растрепанные волосы, грязные ботинки и прыщавое его лицо едва не развернули меня обратно. Но чувство самосохранения перебороло во мне чувство пренебрежения, и я утвердительно кивнул.

Он проводил меня к машине – черный микроавтобус «Мерседес», усадил назад, а сам метнулся обратно к вагону, чтобы помочь с багажом. Два моих чемодана стоили как этот «Мерседес», а их у меня с собой было шесть. Еще две коробки с обувью, сумка с техникой и личная желтая сумка с самым ценным содержимым на все случаи жизни. Подмышки водителя после нескольких ходок сделались еще более мокрыми, он как-то недобро на меня покосился, запрыгнул за руль и наконец тронулся. Мы покидали центр Свердловской области, отправляясь на юго-запад в сторону захолустной деревушки под названием Большая Рука, раскинувшейся в пятидесяти километрах к югу от Екатеринбурга. Водитель первое время ехал молча, изредка поглядывая на меня через зеркало заднего вида, но потом зачем-то решился заговорить.

– Как добрались? – спросил он осторожно, стараясь затмить вежливостью свою истинную плебейскую натуру.

Я оторвался от ноутбука, где как раз заканчивал предложение о моем дядьке Анджее Павловиче, и недоуменно уставился на этого наглеца. Он ждал от меня ответа. Ах, если бы я был пьян в тот момент или, еще чего хуже, под воздействием какого-нибудь сильнейшего наркотика… Но я был трезв как слезинка, ибо Гарик, мой друг, настрого не рекомендовал мне писать под мухой, и я в коем-то веке решил воспользоваться его ценнейшим советом.

– Я не желаю общаться, – ответил я, экономя свое драгоценное время. Таким образом я отсекаю себя от различных объяснений и бестолковых разговоров.

– Простите? – нахмурил брови настойчивый водитель. Возможно, я задел его чувства своей резкостью, но к таким ранимым индивидам за долгие годы в Санкт-Петербурге у меня уже успел выработаться особый подход.

– Десять тысяч за молчание, – выпалил я, – и минус одна тысяча за каждое слово.

– Но… – попытался что-то вставить еще больше вспотевший водитель.

– Девять, – прервал его я, и остаток пути мы ехали в тишине.

Унылый пейзаж за окном меня нервировал. Машина то и дело подпрыгивала на кочках, коими была устлана «дорога» будто противотанковыми минами. Чернеющие по краям поля горели. Раздолбанные грязные деревушки навевали тоску. Мимо пронеслись блестящие черные машины с мигалками, устремившись куда-то в область. О, Русь! Люблю и ненавижу!

Нам понадобился час, чтобы добраться до Большой Руки. Признаюсь, я как следует подготовился к этому путешествию, изучил всю доступную информацию, и мне казалось, что удивить меня по приезду будет нечем. Как же я ошибался! Была бы моя воля, я переименовал бы эту Большую Руку в Большую Жопу и был бы куда ближе к истине. Дорога кончилась, как только мы свернули с федеральной магистрали и на смену, пускай и дырявому, асфальту пришло и вовсе размытое бездорожье. Водитель нажимал на педаль газа с такой силой, как будто он боролся за первое место Гран-При в Монако, а навстречу нам ехали охреневающие от столбов пыли деревенские мужики на телегах и мотоплугах. Лошади шарахались в сторону, мужики грозили водителю кулаками, выкрикивая бранности в сторону быстро удаляющегося «Мерседеса». Большая Рука показалась минут через пятнадцать, когда задница моя уже порядком окаменела от потрясений. О том, чтобы поработать в дороге, речи уже не шло, но и на разговор я все еще не созрел. По информации, которую мне удалось добыть, в Большой Руке проживало около двух тысяч жителей, однако точную цифру никто не знал. Из достопримечательностей здесь был детский дом, церковь, психиатрическая больница и какой-то древний монастырь в паре-тройке километров. Если двигаться на восток дальше, можно было бы наткнуться на вторую деревню – Малая Рука, где проживало три тысячи жителей. Больше в округе на пятьдесят километров, кроме лесов, болот и равнин, ничего не было.

Отелей в этой бездне, естественно, не нашлось, и поэтому я снял целый дом на возвышении, принадлежащий двум местным пенсионерам. Их нашел потный водитель, с которым мой питерский помощник Олег держал связь по «Скайпу». За месяц проживания (а я серьезно надеялся, что покину это место гораздо раньше) я должен был заплатить пятьдесят тысяч рублей. В эту сумму, помимо самого дома, должны входить услуги горничной, прачки и повара. Проститутки оплачивались отдельно.

На въезде в деревню толпился народ. По моим подсчетам, жителей сорок, может, немногим больше. И где только была в тот момент полиция? У нас в Питере собирались и меньшими кучками, так их тут же крепили люди в бронежилетах по статье за несанкционированные собрания. Крестьяне облюбовали улицу, провожая черный микроавтобус любопытными взглядами на своих искаженных провинциальными тяготами физиономиях.

– Откуда они знают о моем приезде? – встревоженно спросил у водителя я, глядя в окно. Он не ответил, лишь попытался изобразить какую-то пантомиму, жестикулируя. Боялся потерять оставшийся аванс за молчание. – Говори, получишь свои девять тысяч. Правило с этого момента больше не работает.

– Тут слухи разлетаются быстро, Илларион Федорович, – с облегчением проговорил водитель. – Все только и делают, что сплетничают, а уж если случается что-то вроде приезда человека, подобного вам…

– Эх, крестьяне, – с грустью проговорил я, глядя на их любопытное ликование. – И зачем вам эта демократия?

В Большой Руке было семь улиц, три переулка и площадь с водяной колонкой в центре. Главная улица, по которой мы ехали, называлась… Ленина, конечно. Кто такой Ленин, здесь знали почти все жители, а вот дальше сложнее. Пушкина, конечно, тоже знали. Школа, какая-никакая, тут тоже была. Тургенева, как же без Ивана Сергеевича? Гагарина, о как! Революции, естественно. Со Свердловым и Калинином было труднее – советские функционеры остались в памяти только у самых старых жителей деревни. Переулки носили названия Первомайский, Героев-десантников и Московский, а площадь – Суворова. Дом, который я арендовал, расположился в юго-западной части деревни – на пригорке. Он величественно возвышался над всей Большой Рукой, открывая вид на сие убогое поселение. Остальные строения на этой высоте не дожили до наших дней, брошенные хозяевами, которые либо умерли, либо уехали. С точки зрения практичности, место не самое удачное. Дом находился в отдалении от центра деревни, однако выбор мой пал именно на этот объект, ибо в борьбе эстетики и практичности на моем поле брани почти всегда побеждает первая. К тому же жить в отдалении от крестьян – весьма неплохая прерогатива для подобного мне придиры. Машина остановилась возле пункта назначения, и мой водитель метнулся к двери, чтобы в очередной раз услужить мне. Я вышел и тут же ступил ногой в коровью лепешку.

– Вот блядь! – выкрикнул я, едва не разодрав глотку, и уже хотел было прыгнуть обратно в «Мерседес» и умчаться прочь из этой проклятой дыры, где каждый шаг может стать последним. Мои крокодиловые туфли теперь предстояло выбросить, а я ведь обул их первый раз с тех пор, как в одном из ателье Лондона последний в своем роду семидесятилетний башмачник презентовал их мне с персональной скидкой всего лишь за шесть с половиной тысяч фунтов. Ну, разве можно это, Илларион Федорович, одновременно жить в двух мирах?

Оторвав взор от картины «Крокодиловые туфли и коровье говно», я уставился на встречающих меня бабку и деда. Они стояли у входа во двор, склонив головы, будто крепостные перед своим хозяином, и я, откашлявшись, скомандовал: «Вольно». Бабка и дед выпрямились, их морщинистые лица растянулись в беззубых добродушных улыбках. Бабка была маленькой, пухленькой, сморщенной, голова покрыта цветным платком, на ногах потрепанные резиновые сапоги. Дед – худющий, лысый, нос картошкой, в военном камуфляже без опознавательных знаков, в резиновых шлепанцах. Не то чтобы юродивые, но и не ухоженные, они с восторгом смотрели на меня, словно перед ними был сам Иисус, вышедший из пещеры, а то и царь, какой-нибудь Павел али сам Александр-освободитель. Водитель с мокрыми подмышками открыл багажник и принялся заносить мои пожитки в дом. Я еще раз посмотрел на свой башмак, изысканно чертыхнулся и прошел во двор, не дождавшись от застывших, будто истуканы, владельцев приглашения.

– Доброго здравия, хлопец! – выпалил дед, протягивая мне руку. Я пожал ее с нескрываемым пренебрежением, ощутив тяжесть и шероховатость потрепанной тяжелым трудом кожи.

– Я не здороваюсь за руку, не обнимаюсь и не целуюсь, – выпалил я на одном дыхании, протирая ладошку после рукопожатия шелковым платком. – Запомните это. Часто бываю не в духе. В такие моменты ко мне лучше не соваться – и сейчас именно такой момент. Иногда ухожу в запой – тогда от меня нужно оградиться, запереть все двери и по возможности вколоть препараты, но это крайняя мера. Список микстур, способы их применения и случаи, когда их необходимо использовать, я передам вам в виде сводной таблицы.

Дед с бабкой переглянулись в испуге.

– Дальше, – продолжил я, шаркая измазанной туфлей, которая не давала мне покоя, по траве. – Физический труд не переношу, просить о помощи у меня не нужно. Завтрак должен стоять на столе к одиннадцати утра, если я не пьянствовал, и к трем часам дня, если пил. В этом случае необходимо подать спектр медицинских препаратов в определенном порядке и дозировке – опять-таки возвращаемся к моей таблице. Обедать я буду вне дома, ужин подается через полчаса после моего возвращения вечером. Имейте в виду, что ужин может быть поздним, также имейте в виду, что я могу прийти не один. Продукты будет привозить Артем, – я глянул на водителя. Он поднял брови, удивляясь тому, что я все это время знал его имя. Но память моя всегда была козырем среди вереницы моих пороков и недостатков. Мое секретное оружие. Я мог запомнить стих любой сложности после первого прочтения, цитировал наизусть сложные философские труды, которые изучал несколько лет назад, а также в совершенстве знал шесть языков, помимо родного русского. Айкью мой в четырнадцать лет был сто семьдесят, и с тех пор я его не измерял, хотя глубоко внутри чувствовал, что теперь он значительно выше.

– Утром я медитирую, – продолжил я, – так что выделите мне ровное тихое место где-нибудь на заднем дворе или на веранде. Животных не переношу, если есть собаки или кошки, придется отдать их на время моего пребывания. Домашний скот не возбраняется, если не издает громких звуков и мерзких запахов. Алкоголь будет привозить Артем из Екатеринбурга. У меня будут гости – редко, но это неизбежно. В такие моменты вас не должно быть видно и слышно. И что бы ни происходило, ни в коем случае не мешайте мне. Называть меня нужно будет по имени-отчеству, а именно Илларион Федорович.

– Я – Агап, это Мария, – выпалил дед, и они снова поклонились в пояс. Я смерил их противоречивым взглядом, в котором смешалось пренебрежение и жалость.

– Я в курсе. А теперь пройдемте в дом, мне нужно срочно принять душ после утомительного путешествия.

Артем выгрузил из багажника последние три ящика с алкоголем, которые Олег заказал ему еще из Питера. Шесть бутылок двенадцатилетнего односолодового, шесть бутылок красного французского вина из Прованса и для затравки четыре бутылки рома. Этого должно было хватить на три-четыре дня, но после увиденного я больше не был в этом уверен, и поэтому, снабдив моего Артема тридцатью пятитысячными купюрами, приказал ему возвращаться с новой партией послезавтра, и он был таков.

Я прошел во двор вслед за Агапом и Марией, стараясь не думать о своем опороченном крокодиловом башмаке. Двор на удивление был аккуратно убран – с вишневыми деревьями и малиной вдоль забора, с вымощенными камнем дорожками и даже с каким-то подобием лужайки у крыльца. Лишь только от одного порыва русской души хозяевам не удалось удержаться – в дальнем углу аккуратно сложенный хлам (старые батареи, руль от велосипеда, автомобильные покрышки) был небрежно прикрыт пупырчатой пленкой. Нет, эту любовь к старому бесполезному мусору не под силу вытравить даже капитализму. Пускай мусор, зато бесплатно. Голодные годы в Совке еще не скоро забудутся стиральщиками пакетов.

Сам дом был достаточно большим – с четырьмя спальнями, верандой, с просторными балконом на втором этаже. Свежая побелка радовала глаз, на заднем дворе раскинулся огород, а чуть дальше, уже за многочисленным персиковыми деревьями, был скотный двор. У деда имелось четыре коровы, свинарник, куры, прочая птица и даже две лошади. Я обрадовался, потому что на лошади пьяным я давно не гарцевал.

Когда-то это было поместье какого-то мелкого князька. Он выстроил себе здесь дачу при Александре Третьем. Всего один раз, уже в почтительном возрасте, приезжал погостить с внуками при Николае Втором, а при Ленине… При Ленине он тут уже не появлялся, и имение заняли, как водится, состоявшие у него на службе мещане. Агап был правнуком тех самых служивых, жизнь которых в один миг изменил Красный Октябрь, сделав их хозяевами родового дворянского поместья. Так и жили они здесь вдвоем, сначала при Компартии, а теперь и при «Единой России». В поместье. Я в очередной раз усмехнулся себе под нос, даваясь диву странностям русского раздолья.