Захотелось, сильно захотелось этого, соски стали твёрдыми и чувствительными. А вдруг не поедет, буду мотаться туда сюда или ещё хуже просижу там всю ночь в ожидании… Дома есть все видео файлы из её мастерской, которые я никому не показывала и которые заводят, сколько их не смотри. От одной мысли, что сейчас сяду перед компьютером, включу видео, раздвину ноги и опущу руку ТУДА – потемнело в глазах. Сумасшествие какое-то. Тебе сколько лет? – Пока задавалась этим вопросом, приехал лифт. Вошла, прижалась лбом к холодной стенке – скорей-скорей двигайся, а то прямо в лифте начну себя гладить… наконец-то приехал. Вошла в квартиру, сняла туфли и отправилась в душ. Там начала раздеваться перед зеркалом. Медленно сняла блузку и юбку, оставшись в одном белье, стала рассматривать себя. Соски просвечивали сквозь полупрозрачный лифчик. Красиво. Захотелось потрогать их и почувствовать насколько они чувствительные. Подняла руки и подушечками указательных пальцев, стала водить по соскам через ткань. Очень чувствительные. Расстегнула бюстгальтер, пошевелила плечами, и он упал на пол. Так же медленно сняла трусики, ТАМ всё горячо и влажно. Зашла в душ, включила воду, выдавила гель на руку, намылила ладони, и стала водить ими по всему телу. Заводит, ещё как заводит. Представляю, что мы вдвоём с НЕЙ в душе, и это её ладони. Одна рука оказывается между ног, а вторая остаётся на груди. Всё не могу больше терпеть. Движение руки между ног ускоряется, и в такт ему, пальцы другой руки покручивают левый сосок. Боже, Боже, сейчас, уже сейчас – теплая волна оргазма выгибает тело дугой. Я с трудом удерживаюсь за стены. Хорошо, о-о-о как хорошо. Но ещё хочу. Мало. Возбуждение не проходит. Вытираюсь большим махровым полотенцем и, завернувшись в него, иду к компьютеру – ещё хочу…

Три недели назад Третьяковка. Воронина.

Мир остановился, ничего неинтересно и выхода из этого нет. Те два часа, что Халитова ждала звонка своей ведьмы, будут ещё долго стоять перед глазами. Вот это любовь… Вот это чувства… Она ничего не делала, просто ходила из угла в угол, но это было так сильно, так трагично. Все нервы натянулись как струны, один шорох и порвутся. Она ждала звонка, и она боялась его. Господи, будет ли меня так кто-нибудь ждать? Она уж точно не будет, тут нет никаких шансов. Их связь не разорвать. Только зависть и боль, вот что у меня есть. Зависть, боль и ужас, что такого как у них, у меня не будет никогда. НИКОГДА. Потом звонок, я вздрогнула, Семён Яковлевич даже уронил что-то. А Халитова, когда увидела что это её номер, с таким облегчением и надеждой нажала кнопку телефона, такая тяжесть свалилась с её плеч…

– Да! Наконец-то. Всё в порядке? Слава богу. Сама не ранена? Не обманываешь. Фу-у-у, как я боялась за тебя, Господи, как я боялась. Где ты? Подольск? Понятно, сколько ещё будет идти операция? Понятно. Я сейчас приеду к тебе. И никуда больше одну не отпущу, слышишь? Никуда. Жди я еду.

И уехала, стремительная и счастливая. А я осталась… Ну почему её не убили?

– Люба не отставай.

Я вздрогнула и осмотрелась вокруг, мы проходили залы с живописью первой половины девятнадцатого века. Девчонки из группы уже входили в следующий зал Третьяковки. Я прибавила шаг, и почти натолкнулась на них в седьмом зале. Они остановились у картины Боровиковского «Портрет Марии Лопухиной».

– Правда, улыбка кривоватая какая-то.

– А по мне так нормальная.

– Да, и розы смотрят вниз, всё как говорила Халитова.

– Ой девочки, она сейчас так глянула на меня, что просто ужас.

– Чё ты гонишь опять? А? Глянула она на неё… Делать ей больше нечего.

– Вот только не начинайте опять, вы обе. Отойдите в стороночку и чегокайте друг другу сколько влезет

– А ты здесь главная, да? Может, это ты отойдёшь?

– Я так и сделаю, только вы ведь пойдёте за мной.

И они пошли дальше, а я осталась. Что она там говорила? Что Лопухина смотрит по разному? Я пару минут смотрела с одного боку, а потом сделал несколько шагов, чтобы посмотреть с другого.

– Вы ей понравились.

– Что? – я оглянулась на симпатичную девушку, которая стояла чуть в сторонке и тоже смотрела на портрет. – Что? Это вы мне?

Она засмеялась весёлым приятным смехом. – Конечно вам, больше здесь никого нет. А вот на меня она не смотрит совсем.

– Этого не может быть, портреты всегда рисуют так, что они смотрят на человека. Боровиковский один из немногих художников кто не только глаза умел рисовать, но и взгляд.

– Это уж точно, но прямо сейчас она смотрит на вас и очень приветливо. Мне даже завидно. Меня Мария зовут, я работаю в Историческом музее, а вы наверное студентка? Ваши подруги только что были здесь. На них она без интереса смотрела.

– Да, я заканчиваю третий курс МГАХИ.

– Понятно.

– Вы тоже слышали, что этот портрет смотрит по разному?

– И слышала и вижу, прямо сейчас.

– А ещё, он крадёт души…

– Только одинокие, она забирает одинокие души, и тот, у кого она заберёт душу, скоро умирает. У-у-у, – она тихонько завыла, имитируя приведение.

– Я засмеялась, это было очень весело и смешно.

– Я, тоже, слышала эту легенду. Жаль что это только легенда, я бы с удовольствием отдала свою душу…

– Что за глупости, зачем это вдруг? Я вижу у вас сейчас тяжело на душе, но уверяю вас, это пройдёт. Вы на каком факультете?

– Живопись

– О, художник? Завидую, мне пришлось стать искусствоведом. Художник из меня от слова худо.

– Ну пока ещё не художник, но стараюсь.

Незаметно мы вышли из музея и оказались возле какой-то кафешки, она посмотрела на двери, и предложила попить чаю.

– Зайдём? Расскажите мне, что вы рисуете.

Они вошли в кафешку, сели за столик и сделали заказ.

– Лучше всего у меня получается копировать классику. Сейчас сделала несколько рисунков Малявина, хорошо получилось. Нужно будет ещё пять-шесть рисунков большого формата сделать и частично с красками. Это у меня хорошо идёт, так что быть мне копиистом.

– Здорово, а я только в стиле Пикассо могу. Квадратные головы и кривые линии мой конёк. А ещё лучше Баския, я даже стрит-артом пробовала заниматься.

– Так это же здорово. Это, как раз, модно и стоит денег. А рисовать берёзки с коровками – полный отстой. Это никому не нужно.

– Это тоже никому не нужно, художником быть здорово, но тяжело. Сложно пробиться, везде нужны связи. Вон, стоит попасть к Гельману или к Салаховой и всё, что ни нарисуй, всё прокатит. К ним потусоваться приходят богатенькие люди, которым деньги не лезут в карманы. Что они им скажут, то те и берут. Но как к ним попасть? Я отправляла Гельману свои работы – никакого ответа. Делать выставку самой – очень дорого, мне год нужно будет ничего ни есть, ни пить и то не накоплю.

– Нужен спонсор.

Надо же, в первый раз знакомлюсь с кем-то на улице. Она ничего миленькая, правда, худенькая и бледная, но зато живая и приятная. Может быть, бог опять меня услышал? Чего я заклинилась на этой Халитовой? – Сердце предательски ухнуло вниз. – вот зараза, только вспомнила и сразу всё хорошее настроение улетело.

– Ты мне не сказала, как тебя зовут?

– Люба, Люба Воронина.

– Дай мне свой телефон, буду звонить тебе, когда станет одиноко.

– Зачем ждать этого, так звони. Сходим куда-нибудь, как сейчас. Мне понравилось.

– Отлично, мне тоже. – Вдруг она потянулась и поцеловала меня в щёку. Какие губы нежные… – я совершенно свободна, особенно сейчас. А если любишь привидения, я могу провести тебя ночью в Исторический музей. Вот где полно привидений. Я сама видела несколько раз что-то. Жутко, но прикольно.

– Да? Это здорово. Там же у вас «Сухарева башня» Саврасова висит. Небось, дух Якова Брюса летает рядом.

– Нет, Брюса не видела, но картина правда страшная.

– Правда? Я живьём её не видела ни разу.

– Вот как… А хочешь?

– Интересно, конечно.

– Что сегодня вечером делаешь?

– Ничего вроде…

– Я сейчас в ГИМ как раз иду, и если на вечер планов нет – приходи. Пошатаемся по музею вместе, а если повезёт, то и картину посмотрим.

Люба с недоверием посмотрела на свою новую знакомую.

– Было бы здорово, а как пройти?

– Сегодня четверг и музей работает до девяти вечера. Подходи к главному входу в половине девятого, я выйду и проведу тебя. Потом, когда все разойдутся, походим одни.

– А можно? Охрана не выгонит?

– Я предупрежу их, что мы погуляем, не беспокойся.

– Хорошо.

Наше время. Танич, в кабинете загородного дома Рыкова.

Кто этот человек напротив меня? Что из себя представляет? Седой, хотя старым назвать нельзя, лет пятьдесят-шестьдесят. Интеллигентное и даже интересное лицо, но крайне неприятное. Есть в нём отчётливая надменность. Сидит, молчит, а я как будто слышу: – «Я всё, ты ничто. Я говорю, ты слушаешь. Я могу всё, а ты ничего. Я главный, а ты всегда дура». Я для него мелочь, как и все остальные, по странной случайности, попавшаяся ему на глаза. Сидит, смотрит, взгляд отстранённый, рассматривает меня, как насекомое. Наверняка, досье прочитал вдоль и поперёк, чего смотреть-то? Очень тяжёлый человек и не стремиться выглядеть лучше. Пофигу ему на то, как он выглядит. У него важные дела, а мы его отвлекаем. Хотя тут как сказать, в данном случае не мы его, а он нас, да что там нас – меня конкретно, отвлекает на свою прихоть. Так, пора эти гляделки заканчивать.

– Вам есть, что мне рассказать, прежде чем я приступлю к изучению материалов дела?

– Почему вы уволились из МВД?

«Опа, так я на допросе, оказывается. Забавно. Придётся расставить точки над i, может и к лучшему, что так сразу».

– Это не ваше дело.

Лицо генерала, изменилось, желваки слегка заиграли, а прищур глаз стал жёстче.

«Надо же, удивился. – Татьяна внутренне напружинилась. – А чего ждал интересно, задушевного рассказа?»

– Теперь моё. – Тон стал угрожающе приказным, таким голосом хозяин собаки, отдаёт команду: – К ноге.

– Понятно, тогда я, пожалуй, пойду. Мне ошибочно сказали, что нужно помочь в расследовании смерти вашей дочери. Но раз это не так – прощайте.

Я поднялась и направилась к выходу. Серьёзно направилась, не для видимости – я действительно намерена уйти. В гробу я видала и его самого, и его расследование, не хватало ещё, чтобы он копался в моей жизни – козёл.

– Я вас не отпускал. Вернитесь и ответьте на вопрос.

«Ах, вот как, крутой, значит? Сейчас я тебе устрою». – Я резко развернулась и стремительно подошла к нему. Наклонилась почти вплотную, и твёрдо спросила. – Ты убил свою дочь?

Генерал опешил, но быстро пришёл в себя:

– Что? Что ты себе позв…

– Говори, ты или нет? За то, что она лесбиянка убил? – В его взгляде появилась растерянность. – За это убил её?

Он переменился в лице, взгляд опять изменился, стал бешенным и затравленным одновременно. – «Надо же попадание. Надо дожать».

Генерал резко поднялся со стула, и оказался выше Татьяны на голову.

– Что ты несёшь? Ты… – он шагнул на неё, и замахнулся.

В этот момент Татьяна сделала шаг в бок, и ударила пяткой ноги под сгиб обеих ног сзади, чем подкосила ФСБэшника так, что он брякнулся перед ней на колени. Потом быстро зашла за спину и перехватила горло удушающим приёмом. Генерал попытался вырваться, но Татьяна упёрлась ему коленом в спину, и сдавила горло удушающим ещё сильнее. Он захрипел, но дёргаться перестал, потому, что после каждой попытки вывернуться она сжимала хватку. Танич выждала секунду, и чуть ослабила захват.

– Говори сука, ты убил?

– Пусти, пусти нечем дышать. Нет не я, не я…

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и в него влетели двое охранников, вытаскивая на ходу оружие.

Татьяна, не обращая внимания на охрану, продолжала давить на генерала:

– Повтори, не слышу. Знал, что она лесбиянка?

– Да, знал.

– Ты за это её убил?

– Нет, я не убивал.

Татьяна сильно оттолкнула его коленом в спину, и ФСБэшник мешком повалился на пол. После чего выпрямилась и твёрдо пошла на выход. Охранники с ужасом смотрели на происходящее, но мешать ей не стали.

– Я тебя уничтожу, тебя и твоего Рудкова… – хрипел генерал, пытаясь подняться, но это давалось ему с трудом.

– Пошёл на хуй мудак. – Татьяна поравнялась с одним их охранников. – Портфель не понадобился и спрячьте оружие, а то пораните генерала, не дай Бог. – После чего беспрепятственно вышла из кабинета и с такой силой хлопнула за собой дверью, что задрожали окна на всём этаже особняка генерала. Потом спустилась во двор, села в машину и рванула с места, изо всех сил нажав педаль газа в пол. – Если не успеют открыть ворота – вышибу их к чёртовой матери. – Но ворота открыть успели.

Через час она входила в кабинет своего начальника Рудкова, не спрашивая у секретарши, свободен он или нет. Рудков сидел за своим столом над какими-то бумагами. Недовольно поднял голову, на бесцеремонное вторжение, но увидев Татьяну, сразу понял, что случилось что-то ужасное. Заиграл желваками, и поднялся ей навстречу.

– Что случилось?

– Час назад, я набила морду нашему с вами клиенту, генералу ФСБ Рыкову.

– Что?

– Я готова написать заявление об уходе.

Наступила пауза, во время которой Татьяна спокойно ждала решения, а Рудков несколько раз менялся в лице. Вначале побледнел, потом пошёл пятнами, а когда до конца осознал сказанное, и кровь прилила обратно – покраснел. – «Чувствовал. Ну, чувствовал же, что дело говно. Не нужно было браться». – Автоматически достал носовой платок из кармана, и промокнув выступившую испарину, показал ей на стул.

– Садись, рассказывай…

Через полчаса

– И охрана тебя не застрелила?

– Нет.

– Повезло, хорошие ребята попались. А то могли и …

– Могли, но Андрей, его помощник, нормальный парень и по его виду не было видно, что он расстроен за шефа.

– А как ты узнала, что его дочь лесбиянка? На пушку взяла?

– Не совсем. Отметать версию, что по каким-то причинам он сам и есть убийца – нельзя. А по каким причинам родной отец может совершить такое преступление? Только в случае, если ребёнок окончательно допёк. Чем можно допечь? Первое это наркотики, ну или обобщённо – некие аморальные преступления с ними связанные. Вторая версия – за какое-то поведение бросающее тень на репутацию. И отсюда, сразу, вытекает секс. И первое что нужно проверить это инцест и гомосексуальность. Инцест понятно, если папа состоял в «такой» связи с дочерью, а та вдруг, решила его сдать, у него не остаётся выбора, кроме как убить её. С гомосексуальностью то же самое, если ребёнок гомосексуалист, а родители относятся к этому отрицательно, да ещё пытаются бороться с ним, то результатом может быть, как самоубийство ребенка, так и убийство, если конфликт зайдёт далеко. Я начала со второго, допустим она лесбиянка. Как это проверить? Она уже взрослая и, наверняка, делала попытки, найти себе подобных. Я разослала её фотокарточку нескольким известным лесбийским клубам, с вопросом: – не появлялась ли она у них. Из одного мне ответили, что да, бывала у них такая девушка несколько раз и даже, с кем-то знакомилась.

– Так просто – «Разослала и ответили»?

– Нет, ну понятно, что отправляла знакомым, которые, как вы догадываетесь, у меня есть в этой среде.

– А, ну да. Извини. Давай дальше – «Ответили» и что?

– Я съездила туда, и нашла девушек, с которыми она общалась. Случай плохой. Она им жаловалась на сложные отношения с отцом, что её прессуют по полной разными запретами, но что гораздо хуже пытаются её вылечить.

– Как же это?

– Этого я пока не знаю, но предполагаю, что психологи промывали ей мозги. Чушь конечно полная, потому, что это не заболевание. Вот вам Виктор Михайлович, могут психологи промыть мозги, так что вы начнёте интересоваться своим полом?

– Рудков подумал секунду, потом поперхнулся и выдавил. – От одной мысли затошнило, гадость какая…

– Вот именно. Но прессовать этим, и загнать в беспросветную депрессию можно.

– Понятно, и что? Думаешь, он убил?

– Нет, не убивал. Когда я задала ему прямой вопрос: – знает ли он об ориентации дочери? Он испугался, но испугался так, как боятся за дорогого человека. Он знал о её ориентации, и хотел бы это скрыть, чтобы тень от её интересов не падала ни на неё, ни на него. Именно скрыть и защитить её, даже после её смерти.

– И что теперь?

– Теперь будет скандал, и у Вас будут проблемы.

– Это я понял. Про заявление об уходе забудь, потому что я хочу, чтобы ты стала, наконец, моим замом. Ты обещала подумать в прошлый раз. Подумала?

– Опять вы за своё… Ну как я, маленькая женщина, буду строить сорок здоровых мужиков?

– Смеёшься что ли? Да как только сюда дойдёт слух, о том, что ты надавала пиздюлей действующему генералу ФСБ – тут и строить никого не нужно будет. Все сами по струнке ходить начнут.

– Ладно, давайте посмотрим, чем закончится скандал…

– Всё, ловлю на слове. Не боИсь прорвёмся, я тебя не сдам.

– Так он и вам обещал устроить кузькину мать.

– Это мы ещё посмотрим, кто кому устроит…

У него зазвонил сотовый телефон. Виктор Михайлович посмотрел на номер:

– Ну вот и они, неприятности. – Он опять заиграл желваками, собрался и ответил. – Здравствуй Сергей Палыч. – Затем нажал кнопку громкой связи, чтобы Татьяна тоже слышала весь разговор.

– Привет Витя, привет дорогой. Я сразу к делу, только что звонил Рыков, просил организовать с тобой встречу, завтра во второй половине дня. Что-то у него случилось с твоей Танич. Сказал, что был не прав и что хочет, чтобы расследование продолжалось. Объяснять ничего не стал, сказал ты в курсе.

– Да я в курсе. Неожиданно. Ладно, давай встретимся.

– Часиков в пятнадцать он готов приехать к тебе в офис. Нормально?

– Да нормально.

– ДобрО, так ему и передам. – и нажал отбой.

Танич и Рудков посмотрели друг на друга.

– Поняла? А ты говоришь скандал… А на самом деле: – «он был не прав», едрёна мать. А это знаешь что значит? – Он подошёл к селектору связи и нажал кнопку. – Светочка.

– Слушаю Виктор Михайлович.

– Соедини меня с кадрами.

Света чем-то щёлкнула, и из динамика ответил новый голос.

– Кадры, Сахарова. Слушаю Виктор Михайлович.

– Валентна Петровна, подготовьте приказ о назначении Танич моим первым замом.

– Хорошо, с какого числа?

– С завтрашнего.

– Хорошо. Всё?

– Да.

Государственный Исторический музей. Воронина.

Какое жуткое место, оказывается, особенно сейчас, когда здесь никого нет и темно. Скелеты, старые вещи, хоть и за витринами, но как будто живые и смотрят на тебя от туда. Мрачное место и угрожающее. Шорохи какие-то по углам. Хорошо хоть Марина рядом, одна бы я уже бежала к выходу и кричала караул. Действительно, если есть привидения, то здесь им самое место. Марина, увидев мой испуг взяла меня под руку и мы идём как две старые подружки. Даже не верится, что познакомились только утром. Мне приятно идти с ней рядом. Она прижимает мою руку к себе, когда хочет обратить на что-то внимание, и таскает от одной витрины к другой. Интересно, как она сумела договориться с охраной? Никогда не думала, что так можно сделать. Она встретила меня у входа, но повела не через центральный подъезд, а сбоку через служебный, где просто кивнула охраннику, и мы прошли. Сразу за охраной, через какую-то боковую дверь мы спустились по винтовой лестнице вниз, а дальше шли по длинному коридору, и сделав несколько поворотов, так что я окончательно потеряла направление, попали в маленькую комнатку со сводчатыми потолками и несколькими заваленными книгами и бумагами столами. Отдельно в углу примостился компьютер. Небольшие оконца в комнатке находились под самым потолком, из чего стало понятно, что мы находимся в полуподвальном помещении. Но куда они выходили, я так и не поняла. При ближайшем рассмотрении всё, что находилось в комнатке, было антикварным и даже столик под компьютером, тоже был от какого-то гарнитура 18-го века.

– Здорово, это твоё рабочее место?

– Да, тесновато конечно, но что делать…

– Мне нравится, только холодно.

– Сейчас вскипячу чайник. – она включила электрический чайник и бросила два пакетика с чаем в две чашки.

– Сейчас как раз попьем чайку, согреемся пока там наверху, все разойдутся.

– А нас не арестуют?

– За что? Я часто остаюсь на полночи, а то и на всю ночь, не переживай. Тут не такая бдительная охрана как кажется. Половина видеокамер не работает, и не потому, что сломаны, а сразу не работали, так как их поставили для острастки. Датчики движения есть только в залах, где выставлена ювелирка, но хуже то, что в большинстве залов, даже пожарные датчики не работают. Только-только добились выделения денег на капитальный ремонт. Так что музей в нашем распоряжении.

– Надо же, а где висит картина Саврасова?

– Она не висит, она лежит в запаснике, где и вся живопись. В основной экспозиции картин нет. Их редко достают под редкие выставки. Я думаю, то что там хранится до конца неизвестно никому.

– А как мы туда попадём?