Пролог

Рассветное солнце лениво куталось в молочную дымку, объявшую белый свет с востока до запада, а может быть, с полуночи до полудня – уж кому что ближе. Только-только истаяла сизая сумеречная пора, все сущее выше дальнокрая посерело, и лишь море осталось темно-синим, да почти черным. На носу ладьи впередсмотрящий на пределе сил трудил глаза, но простереть пытливый взгляд дальше нескольких шагов не удавалось.

– И то ладно, что тихо кругом, – шепнул кормщик бойцу в толстом бычьем доспехе, потемневшем от старости, пота и слитой крови, своей и чужой. – Ни парус хлопнет, ни весло хлюпнет. Скоро берег.

– То-то и оно, что скоро, – тем же шепотом отозвался бывалый воин. – Не нравится мне эта тишина. Нутром чую, не все ладно. Пустая лодка, что в море нашли – не просто так. И был бы привязной конец просто отвязан, так нет же – перерублен!

– Ты, Перегуж, как старый волчара, – беззвучно рассмеялся кормщик. – Нос да ухо кормят брюхо!

– Скажу иначе: тоньше нюхом – целее брюхом. – Перегуж назидательно воздел указательный палец. – Жаль, научить этому нельзя. Само с годами приходит.

«Берег». Впередсмотрящий сжал пальцы в кулак и поднял руку над головой – все немо, без слов. Перегуж сноровисто сбежал на нос ладьи и, перегнувшись через борт, вгляделся в мелкие пенные буруны. Берег здесь почти везде каменист и крут, но если повезет, поймаешь килем не острые валуны, а мелкие камни. Умерить бег ладьи веслами нельзя, тишина должна быть полной. На приливной волне корабль подходил к берегу, и только шелест бортов о прибрежную гальку могли себе позволить пришельцы. Ладья ощетинилась парой весел, что подобно рогам торчали справа и слева от головы морского змея на носу. Буде встанут на пути скальные стены – знай себе упирайся веслами, не давай разбить корабль.

Земля явилась из туманной дымки резко, будто отдернула покрывало-невидимку – даже «ох» не успеешь сказать. Завесу раздернуло набежавшим порывом ветра, и скалы разом взметнулись выше головы – мрачные, угловатые, острые. Повезло, небесным промыслом вошли в берега аккурат между двумя скальными выступами, не бросило корабль на каменные ножи, что торчали со дна моря. Как маслом мазаная, ладья скользнула в тихую заводь и, пропахав килем несколько шагов галечного берега, замерла.

Стрелки, державшие под прицелом скалы, медленно опустили луки. Пусто наверху, никто не ждет с недобрым умыслом. Подошли, действительно, тише мыши, ни одна собака и ухом не прянула. «Двое на берег, – жестами Перегуж отрядил дружинных в дозор. – Ты и ты. Один вправо, другой влево».

Парни стекли на берег бесшумные, как мед по стенке кувшина, и растворились в дырявом утреннем тумане. Оба унеслись вперед, туда, где кончалась галька, и начинались валуны, и скоро даже шороха под ногами слышно не стало. «Ждать, – приказал воевода и покосился на Ледка. – А ты ушки навостри, да ничего не пропусти».

Ледок молча кивнул и весь ушел в себя. Солнце уже высоко поднялось над дальнокраем, тот же сверкающий круг в молочном тумане, когда вострослух резко поднял руку. Стрелки дружно натянули луки и замерли в ожидании знака… но отпускать тетивы не пришлось. Почти одновременно, с небольшой разницей во времени, сначала один, потом другой, разведчики поднялись на борт.

– Тихо кругом. Можно говорить, – бросил Тяг.

– Что видел?

– Пуст берег. На пять перестрелов пуст. Ни одной живой души.

– На пристани был?

Тяг мрачно кивнул.

– Берегом подобрался – пусто. Ладьи нет. Вообще ничего нет.

– Ты что видел? – Перегуж повернулся к Извертеню.

– То же самое. Пуст берег по правую руку.

– Тихо, говорите, на пристани? – Воевода задумчиво огладил бороду. – Не нравится мне все это. Ох, не нравится! Снимаемся, парни! И чтобы трава под ногой не шорхнула! Даже дышать в полраза!..

Семьдесят дружинных сошли с корабля и тихо, молча растворились в тумане, необычно стойком в это время. А когда последний воин сошел с гальки и ступил на камни, даже подножный шорох перестал оживлять мертвенно-пустой берег.

– Может, на ладье ушли? – Тяг махнул в сторону причального мостка. – Потому и нет никого?

Дружина замерла неподалеку от пристани, в роще, откуда пытливому глазу в ясную погоду открывались узкий залив и невысокий холм с дружинной избой на вершине и прочими постройками, необходимыми для жизни, все, как водится, в кольце охранной стены. Сейчас же все затянула туманная завеса, и что там впереди, оставалось только гадать.

– Нет, – Перегуж покачал головой. – Хоть один да остался бы. Извертень!

– Туточки!

– В крепости бывал?

– Как не бывал! Разок довелось!

– Ровно молния метнись туда и обратно… Да, погоди ты, еще не все сказал! Нюхом, нюхом ведись! Знак подашь огненной стрелой. Ушел!

Извертень, беззаботно посвистывая, встал на тропу, а когда вышел из рощи на открытое, сменил шаг на рысь и, точно призрак, нырнул в туман.

– Поднялся на холм… подошел к стене… двинулся вокруг… встал перед воротами… – выдерживая нужное время, Перегуж озвучивал то, что происходило впереди, как будто видел сквозь мглистую завесу. Дружинные в лесу дышать перестали, даже через раз, как упреждал воевода.

Дозорного не было какое-то время – не много, не мало, а когда из тумана вылетела стрела с трепетным огненным «флажком» на древке и вонзилась в землю перед самой рощей, дружинные от недобрых предчувствий зубами заскрипели. Это значило только одно – путь свободен, но что предстояло увидеть в крепости?

– Быстро Извертень обернулся…

– Уж больно все там подозрительно…

– Пошли! – Воевода оборвал пересуды и потащил из ножен меч. – Смотреть в оба! И вперед, и взад, и в стороны!

Короткими перебежками, качая «пьяного», мореходы быстро «съели» открытое пространство, и пока бежали, чувствовали себя в поле неуютно. Будто овощи на блюде, хоть и туманно. Крепость отстояла далеко, из-за дымки видно было не ахти, но человека, выходящего из-за стены, разглядеть смогли – и даже то, что ноги тот передвигает еле-еле, а голову и вовсе на грудь повесил. Извертень остановился, поднял руки и несколько раз махнул крест-накрест. Потом бессильно привалился спиной к стене.

– Вроде цел, – пробормотал Тяг.

– Цел-то цел, – усмехнулся Моряй. – Но лица на нем нет.

– Ну, что там? Нашел кого?

– Нашел. Всех. – Извертень кивнул и сам белее белого повел дружину вокруг стены.

Сделав несколько шагов, пришельцы в изумлении остановились. Ворота безжалостно проломлены, но запаха гари нет. Ничто не горело, но людей не слышно. Дружина замерла, а Перегуж потянул носом.

– Кровищей пахнет, – буркнул воевода и первым нырнул внутрь…

Люди Перегужа мрачно ходили по крепости и вполголоса матерились. Не выжил никто. Вся застава полегла, как один. Парни лежали, где кого застала гибель – у двери дружинной избы, у амбара, у овина. От крови, щедро слитой наземь, солонил воздух, там и сям на утоптанной земле чернели подсохшие озерца. И вороны… Крикливая стая черноголовых, ругая живых почем зря на своем птичьем языке, неохотно покидала трупы.

– Ты гляди, обожрался так, даже взлететь не может, – сквозь зубы процедил Ледок и, не целясь, навзлет пригвоздил ворона стрелой к земле.

Дружинные как будто с цепи сорвались – остервенело похватав луки, избивали ненасытное воронье, пока тулы не опустели. Даже Перегуж не удержался и, стиснув зубы, подстрелил стервятника на лету.

– Ну все, уймитесь, парни! Уймитесь, я сказал! – Громогласный рев воеводы остудил горячие головы. – Зло избыли, и ладно. За дело! Рядяша, Неслухи, готовьте погребальные костры, Ледок, Извертень, сочтите всех до единого! Стрелы собрать! Моряй и ты, Щелк, держитесь подле меня. И никого не трогать!

Мореходы занялись делом, постепенно приходя в себя. Рядяша, братья Неслухи и еще с десяток бойцов, похватав секиры, отправились в рощу за дровьем – к закату все должно быть готово. Перегуж, Моряй и Щелк ушли на пристань, и там воевода внимательно оглядел берег.

– Что думаете, соратнички?

– А что тут думать? – развел руками Моряй. – Оттниры. Больше некому.

– Без сопливых скользко, – бросил Перегуж. – Дело говори! Что надумал?

– Мыслю так: три ладьи утром подошли к заставе, – подал голос Щелк. – Шли тихо, на приливной волне. Совсем как мы.

– Поясни, – усмехнулся Перегуж.

– Туман. – Щелк задрал голову. – Второй день висит. Оттниры тоже не дураками по морю ходят, не хуже нас знают: пал туман – иди тихо. Пройдешь дальше.

– Хорошо, врасплох не застали. – Моряй стиснул рукоять меча. – Судя по телам, аккурат вчера все и случилось.

– Пристали здесь. – Воевода взошел на дощатый настил и опустился на корточки у привязного столба. – Тремя ладьями пришли, ушли на четырех. Оттнирам также в сече досталось, и кровищи расплескали изрядно. Видите кровяные дорожки? Их четыре, потому что, ладей было четыре: три своих, одна – заставная. И на каждую внесли порубленных.

– Значит, стояли один-втрое… – Моряй оглянулся на крепость. – А заставную ладью, стало быть, в поводу увели, как осиротевшую собаку.

– Не бросать же добро. – Перегуж поднялся и двинулся обратно. – Мыслю, на пристани больше делать нечего. Айда назад. Там поглядим.

Крепостные ворота оттниры вынесли к такой-то матери тараном, что валялся рядом, словно почивший исполин. Как таковых, двустворчатых ворот на заставе не было вовсе. Сделанная наподобие волокового окна, массивная створка из цельных древесных стволов сколь могла долго сдерживала находников, но, в конце концов, сдалась, как сдается все под напором ярости и остервенелой злобы. Никакие петли не выдержали бы столь значительного веса, а если нашлись бы такие петли, закрывать ворота пришлось половиной дружины. Поэтому у ворот постоянно находилась пара тяжеловесных жеребцов, запряженных как для пахоты, только волокли не плуг и не борону, а огромную створку на колесах.

– Стрелами положили немало полуночников. – Моряй на ходу оглядел подъем к воротам. Там и сям жухлая осенняя трава пестрела бурыми пятнами. – Жаль, подъем не больно крут. Иначе таран вообще не подняли бы.

– Положили немало, а еще больше осталось, – буркнул Перегуж. – За щитами оттниры прятались, не иначе. А таран волокли на колесах, как телегу. Вон и станина, откатилась, у подножия холма стоит.

– Перед воротами много крови слилось. – Щелк присел у большого темного пятна в самом створе. – Лоб в лоб сошлись.

– Дыра невелика, ударили раз пять-шесть, не больше. – Воевода, примерившись, встал в пролом. Несколько бревен страшной силой вынесло из общего ряда, и, сломленные посредине, они половинчато щерились острыми сколами в сторону заставы. – Двое в ряд, не больше. Двое с этой стороны, двое с той.

– Потом еще двое, – процедил Моряй. – И еще двое. Человек десять-пятнадцать полегло у ворот. А внутри крепости совсем нет стрел!

– Вот они продавили. – Перегуж спрыгнул наземь и мрачно огляделся. – Хлынули внутрь, растеклись по заставе. Семеро наших парней полегло справа от ворот, двенадцать – слева. А стрел нет потому, что был туман. Туманище. Своих бы не подстрелить.

– Тощий Пес. Я знавал его. Несколько раз видел в Сторожище. – Щелк склонился над бойцом, на котором не осталось живого места. – Одна, две, три, четыре… Поймал четыре меча и три ножа.

– Глотка. – Моряй склонился еще над одним телом. – Семь ран. Пять мечей и два ножа.

– Чужаков не видно. Уходя, трупы забрали с собой. – Перегуж огляделся. – Ни одного не забыли. Хотя кровищи… как будто зарезали стадо быков.

– Да так и было, – хмуро бросил Моряй. – Бычье забили.

Подошел Барсук.

– Сосчитали всех. Пятьдесят два бойца, девять баб… – Дружинный замялся. – Трое мальцов.

– Никого не пощадили! – Моряй зло сплюнул.

Перегуж со Щелком переглянулись.

– А где двое последних, пятьдесят третий и пятьдесят четвертый?

Барсук пожал плечами.

– Не знаю. Если нет среди мертвых, значит, куда-то забились. Померли в какой-нибудь пыльной дыре.

– Ищите, – приказал воевода и жестом отпустил Барсука.

– Много парней полегло у дружинной избы и там… – Щелк показал на дальний конец заставы, где стену подпирала приступка, весьма похожая на лестницу.

– С дружинной избой понятно – там прятались бабы и дети, заставные стояли насмерть, – скривился Перегуж. – А у той стены…

– Дружина прикрывала гонца, или гонцов, что должны были уйти за стену и добраться до ладейки, – подхватил Моряй.

– Те самые пятьдесят третий и пятьдесят четвертый. За мной!

Дровье сносили во двор крепости. С наступлением темноты заполыхают погребальные костры, и пятьдесят два воина, девять жен и трое отроков навсегда обретут успокоение. Тела пока не трогали – воевода не велел, – лишь молча проходили мимо и скрипели зубами от бессильной злобы. Приступка, с которой гонец или гонцы должны были высигнуть за стену, скорее молнии унестись в рощу, а там, запутав след, уплыть в рыбацкой ладейке на большую землю, представляла собой настоящее поле брани. Семнадцать человек лежало у нижней ступени, и сколько на этом же месте должно было покоиться оттниров, Перегужу и остальным приходилось только догадываться.

– Гляди, полуночный меч. – Из-под горы тел за самый кончик рукояти Щелк потянул выщербленный клинок. – Весь в зазубринах…

– За стену! – Мельком оглядев меч, воевода первым поднялся по ступеням, а за ним, обходя убитых, поднялись Моряй и Щелк.

– Когда порубили заставных, оттниры припустили следом за гонцами, – спрыгнув со стены, Перегуж показал на вытоптанную площадь под самой стеной. – Человек двадцать.

Щелк мрачно присвистнул и покачал головой. Нет, гонцы не имели никакой возможности выжить. Наверняка раненные в схватке внутри крепости, они слабели с каждым шагом, а сзади, по горячим следам бежала свора распаленных кровью полуночников. Двадцать свирепых мореходов – это не шутка даже для свежих бойцов.

– Они уходили этой дорогой, – кивнул воевода под ноги. – А за ними неслась бешеная стая. И, сдается мне…

– Что?

– Оттниров тоже порубили за здорово живешь. Широко кровищей расплескались, очень широко. Слишком широко для двух гонцов. Уходим дальше!

Следопыты спустились по склону холма, пошли по низинке и, почти не глядя под ноги, уверенно двинулись к лесу. Ломать глаза, даже в клочковатом тумане, вовсе не приходилось: измятая трава и широкий кровяной след правдиво рассказывали все, что знали.