Мне до сих пор еще казалось, что это не мы грешим, а грешит в нас какая-то другая природа; гордость моя услаждалась тем, что я не причастен вине, и если я сделал что-нибудь худое, то я не исповедовался в своем проступке, чтобы «Ты исцелил душу мою, ибо согрешил я пред Тобою» [Пс 40:3], мне лестно было извинять себя и обвинять что-то другое, что было со мной и в то же время мною не было.