Это была одноклассница. Брюнетка, Илона Северцева. Провоцировало на интерес к её особе уже само сочетание имени и фамилии. Что-то абсолютно южное, тёплое, пляжно- средиземноморское звучало в имени Илона, которое обрамлялось холодным, колючим в легкий морозец снежком – Северцева. Сразу представлялась прекрасная пальма, по капризу природы выросшая где-то в Арктике, на удивление белым медведям. Стройная пальма в ледяных торосах, стала дамой сердца школьника Ручкина, со всеми вытекающими для души и сердца последствиями: стихи, мечты, медленные танцы на школьных балах и т. д. Но в отличие от своего прыткого папаши Василий не был дамским сердцеедом, и если природа решила, в данном случае отдохнуть на потомстве, то сделала это по части любвеобильности. Короче, Васино либидо попёрло в голову, оставив на время без работы ту самую сферу, которая это либидо и порождает.

Подводя итог, вынужденному лирическому отступлению замечу, что жизнь Василия Ручкина была неинтересна по сравнению с жизнью Д’Артаньяна или Дика Сента, но кто знает, может быть, легендарный Чингачгук променял бы привилегию снимать скальпы с врагов на персональный компьютер с выходом в internet и личный автомобиль, если бы имел такую возможность. Надо, кстати, перезвонить ему на мобильник, спросить при случае. Это была глупая шутка.

* * * * *

Кузьма Трофимович решил, что от слов о благоустройстве сыновней судьбы пора переходить к конкретному решению вопроса.

Конкретно! Слово-то какое хорошее! Даром что ненашенское, а как прижилось: выпить – конкретно, порешать – конкретно, обговорить – конкретно, даже в туалет, наверное, лучше конкретно, чтобы долго не хотелось. Вот тебе и философская терминология в народной интерпретации.

Ручкин оформил себе командировку в Столицу на три дня. Перед этим, как человек основательный, перезвонил «туда» старому знакомому Григорию Фомичу Дузову, большой столичной шишке на видном месте. Шутка сказать, начальник кадрового департамента Кабинета Министров. Вся чиновничья братия через его службу прошла и по сей день проходит. Ох, толковый мужик, всё-то у него схвачено, кругом свои люди и каждый Григорию Фомичу должен за услуги, да за нужную бумажку, да за доброе словцо в высокое начальственное ухо. А проштрафится кто перед Дузовым, считай, поставил себе крест на карьере, да и на всей нелегкой судьбе. Это всё равно, что Чингиз-хану в период расцвета монгольской империи сказать: «Слышь, парень, я тебя не уважаю!». Но дураков нет, ни Чингиз-хану, ни Дузову никто такое не говорил и даже не думал.

Договорились поужинать в ресторане «Ночной охотник», что на улице Счастливого детства. Ровно в девять вечера в кабинет с накрытым столом и Ручкиным за ним заявился Фомич. Обнялись, поцеловались, за жизнь покряхтели, после третьей Дузов сам сказал:

– Давай, Кузя, что болит. Выкладывай. Или уже проблем в жизни не осталось, или все деньги уже заработал и больше не хочешь?

– Ну, что Вы, Григорий Фомич, – делано засмеялся Ручкин, – нам ещё работать и зарабатывать долго и, дай Бог, много. Сын мой Василий, умный паренёк, поступить хочу его учиться в Столице, но не так сяк, а с прицелом.

– Говори куда, хотя догадываюсь.

– Совершенно верно, в Академию главных чиновников.

– Эх, замахнулся! В элиту влезть хочешь? Давай вон к международникам на дипломата или в университет на любую специальность.

– Если бы туда собирался, тебя б не беспокоил. Знаю, можешь ведь, старый носорог, как мы тебя называли, можешь пропороть любой вопрос, любую стену пробить.

– Не завирай! Любую… Ну, скажу так – повезло тебе Кузя, как с Тайкой тогда. Я только три года как нового ректора в Академию оформил. Не обращался к нему ещё ни разу. Поговорю завтра. А ты в Столице задержись. Тут, брат, у них правило такое, если он согласится, то кто-то из родителей, кто калибром покрупнее, является в Академию за дитё своё собеседование сдавать.

– Бабла что ли занести надо?

– Дурак! Бабла. Собеседование говорю. Это как на высший пост какой. Идёшь и своими ответами ручаешься за сына на всю его жизнь. Понял? На всю жизнь.

– Ну, понять-то понял, но вот что-то в толк не возьму, это как на всю жизнь?

– Как, как. А так, что он уже не просто студентом будет, а с первого дня получать начнёт такие знания и такую информацию, что ежели где не оправдает доверия, то всё…

– Как всё?

– Вот так, всё! Что, думаешь просто так, в большие люди берут. Это тебе не в твоей селухе королевать. Здесь другие счёты. По сути дела, ты сына полностью отдаёшь во власть стране и после этого ему уже ничем и никогда не поможешь. Вот и поразмысли ещё раз, хочешь такого пути пацану или нет.

– А ты вот, Григорий Фомич, большой человек, ты же этой Академии главных чиновников не заканчивал, а в люди вышел?

– Ушли, Кузя, те времена. Всё! Развод и девичья фамилия как говорится. Академию создали шесть лет назад. Да ты знаешь. Создали как новую кадровую колыбель, сам Президент так сказал и поставил перед ней особые задачи. Какие, не буду говорить. Думаю, что и в «Ночном охотнике» много охотников найдется послушать, о чём говорят два солидных человека. (Переходит на шепот) Первый выпуск уже состоялся. Так представь себе, что сразу со студенческой скамьи двадцать человек кинули в замминистры, пятнадцать – директорами стратегических предприятий, остальных редакторами газет и телеканалов, а ещё несколько поехали послами в нефтяные страны. Вот такие брат пирожки с говном! Думаю, скоро и мой черёд в огороде на пенсии ковыряться. Буду на даче на Багамах в огороде бананы выращивать! – неестественно захохотал Дузов.

«Переживает мужик» – подумал Ручкин – «оно и понятно, кому охота от власти на сраные Багамы».

– А как же дети шишек столичных. Они же все там, в Академии?

– Ну, во-первых, не все, не каждый ребёнка Тараканищу отдаст. Помнишь у Чуковского «приводите ко мне, говорит, детей, звери, всех схаваю!» Но многие отдали. А что делать? Куда их деток-то, не в инженеры ж, не в шахту. Вот и отдают, сердце не на месте, а ведут. Просят, умоляют, бабки суют. Только дурней туда не берут. Экзамены очень строгие, как в партшколу при усатом. Я то уж знаю!

– Да! Кому как не тебе знать. Что ж ты мне посоветуешь, Григорий Фомич?

– Скажу тебе прямо, Кузьма Трофимович. Был бы у меня пацан в таком возрасте, вот те крест, отдал бы. Такая наша доля, доля чиновных людей. Тебе решать! Надумаешь, завтра до обеда мне перезвони в кабинет. Скажешь – Ручкин, секретарша соединит.

* * * * *

С тяжёлым сердцем и в нелёгких раздумьях возвращался в отель Кузьма Ручкин. Ну, было б двое, то одного б отдал. А так, Васенька один единственный. Ух, Тайка курва, «не буду больше рожать, не буду ни за что», врачи ей запретили. Так остро как сейчас, никогда ещё не любил Ваську Кузьма Трофимович, любил как дикий зверь своего детёныша, готов был разорвать это подлое Тараканище, раздавить как тварь последнюю. А где там. Его самого раздавят, только пикни. Что же делать-то?

* * * * *

Дузов ехал домой довольный собой и хорошо выполненной работой. Именно в его обязанности входило привлечение в Академию главных чиновников умных детей из высших бюрократических семейств страны. За сыном Ручкина они давно присматривали. Хороший паренёк! Из такого будет толк. Не приехал бы Кузьма сам, так по-другому подвели бы к мысли, что Ваську надо в Академию отдать, да так бы подвели, что и не понял бы, а всю жизнь благодарил Григория Фомича за великую помощь и услугу. Вот такие пирожки с говном. Дузов улыбнулся. Пирожки эти он сам придумал, мол, каждый хочет румяный пирожок скушать, не покумекав, что внутри, а когда откусит, поздно кумекать, говна уже полон рот.

* * * * *

На широкой кровати в люкс номере отеля «Гражданин» Ручкин провертелся без сна полночи. Встал, накинул халат, присел в кресло у журнального столика. На глаза попался свежий номер «Правды и совести». Взял в руки, развернул, стал бегло просматривать заголовки. Всё как всегда, названия статей успокаивали и подсказывали, не горюй Кузьма Трофимович, жизнь течёт по-прежнему.

Вот статья под названием «Дадим стране больше молока!». Дородная доярка с огромной грудью на фотографии. Сразу закрадывается едкая мыслишка, что такая может обеспечить молоком всю страну и без участия коров.

Короткое интервью Президента по поводу визита премьер-министра Ченбурикии. На фотографии два видных политических деятеля крепко обняли друг друга. Внизу подпись, цитата Президента: «Мы любим друг друга!».

«Пьянству и разврату бой!». Уволен директор столичного рынка. Комиссия по морали обнаружила у него на рабочем столе календарик с изображением девушки с бутылкой шампанского в руках. Члены комиссии, проанализировав ситуацию, пришли к выводу, что директор был сексуально-алкоголический фетишист и удовлетворял себя на рабочем месте созерцанием картинки.

А это что? Кузьму бросило в пот. На третьей полосе большая статья: «К нам поступают лучшие». Об Академии главных чиновников. «Ну-ка, ну-ка, прочтём». Сейчас в голове у Кузьмы Ручкина такой бардак, что я, вместо того, чтобы за его взглядом бессистемно носиться по скопищу букв и знаков препинания, приведу несколько выдержек из статьи.

«Академия главных чиновников (АГЧ) – это, как сказал наш честнейший Президент, «кадровая колыбель нашей страны». Самые умные и одарённые юноши и девушки со всех уголков нашей прекрасной и великой Родины учатся в АГЧ. Они прошли сложные честные и абсолютно прозрачные вступительные экзамены, сдали их только на «хорошо» и «отлично». Теперь они представители молодого и задорного племени студентов».

«Хотим, дорогой читатель, представить Вам ректора АГЧ, профессора, доктора морально-этических наук, академика Максима Максимовича Елбунова». На фотографии улыбающаяся физиономия под узким лбом и лысым черепом, в улыбке танцуют шейк кривые зубы. Впечатление такое, что во время написания докторской, он собственноручно, если можно так сказать, лишил мораль с этикой девственности.

«Наши выпускники нужны стране. Каждый получит престижную высокооплачиваемую работу. Я могу похвастаться, – говорит ректор Елбунов, – что меньше, чем 100 долларов в эквиваленте зарплаты у наших выпускников не бывает. Но такие деньги платятся страной, только за ответственный нелёгкий труд». Даже при взгляде на фотографию, понимаешь, что костюм господина ректора тянул минимум на десять таких «высоких» зарплат.

Но каждый видит своё. Всё внимание Кузьмы Трофимовича приковал небольшой абзацик текста: «Академия не скрывает, что основная масса студентов – дети высокопоставленных работников. Мы нигде и никогда не позволяем себе что-либо утаивать от широких слоёв населения и нарушать тем самым гражданскую мораль. Да, это действительно так, что родители с высоким положением в обществе направляют детей в АГЧ. Но поступают лишь лучшие!» Эти три предложения сломили все псевдобунтарские настроения в душе бывшего учителя Ручкина. Лучшие учатся в АГЧ, а его сын не хуже, и он – КУЗЬМА РУЧКИН! – не лыком шит, не лаптем щи хлебает, не бог, но горшки обжигает, не голь перекатная и ещё сотни тысяч «не», засунет, устроит, протолкнёт Васю в это АГЧ «всем козлам назло». Эти «поэтическая» строка пилила мозг ответработника полночи, он чихнул и улыбнулся. Чему? Своему самодовольству.

* * * * *

До обеда он перезвонил Дузову. Представился. Секретарша соединила без лишних вопросов.

– Добрый день Григорий Фомич.

– Здоров, Кузьма Трофимович. Что надумал?

– Да, надумал бесповоротно. Надо Васеньке там учиться в этой АГЧ. В газете статью прочёл, помогло принять решение.

– Ну и хорошо, – улыбнулся Дузов: «Молодцы хлопцы, газетку на видное место подбросили».

– Что дальше делать?

– Дальше? А дальше так. Я полагал, нет, был уверен, что ты как любящий отец поступишь правильно. Поэтому Максим Максимовичу уже перезвонил и договорился, что он будет тебя сегодня ждать в своём кабинете в 23.00. Так что будь как штык!

– В одиннадцать вечера?

– А ты, что думал. Там работают круглосуточно. Важнейший участок, государственное направление. На вахте представишься, тебя проведут. Ну, давай, а то у меня люди в приёмной.

– Всего хорошего, Григорий Фомич, спасибо огромное!

– Сочтёмся!

* * * * *

Академия главных чиновников расположилась на одной из главных улиц Столицы, на улице Состоявшейся Революции. Со всех сторон обнесена оградой, облицованной белым мрамором. Территория просто огромная, напротив центрального входа пятнадцатиэтажный учебный корпус, за ним ещё четыре, но по девять этажей, здесь же на территории слева открытый стадион с футбольным полем и другими площадками, рядом закрытый спортивный корпус. Правая дальняя часть – студгородок: шесть корпусов общежитий стоят кругом фасадами вовнутрь. Кафе, ресторан, пивбар, книжный магазин, магазин готовой одежды, ещё какие-то мастерские по починке – всё размещено на первых этажах общаг.

Всё это архитектурное нагромождение, любезно показывал Кузьме Трофимовичу молодой человек, встретивший его на вахте. Извинившись за то, что Максим Максимович будет занят ещё около получаса, он предложил прогуляться по территории АГЧ. Несмотря на позднее время за оградой было светло, наружный свет лупил вопреки правительственной программе «Скромность и экономия».

– У нас самодостаточная инфраструктура, которая обеспечивает жизнедеятельность всей структуры в пределах контролируемой территории – заучено прокомментировал завершение экскурсии молодой человек и поднёс к уху заигравший государственный гимн мобильник, – Вас приглашает Максим Максимович. Я проведу.

– Позвольте один вопрос. – На ходу обратился к своему гиду Ручкин. – Где же все студенты?

– А, конечно, – улыбнулся провожатый, – После 22.00. у нас время пребывания студентов первого курса в общежитиях, так что они по своим комнатам готовятся к занятиям. Старшие курсы на объектах, то есть на практике. Прошу Вас.

Он распахнул перед гостем входную дверь в пятнадцатиэтажный корпус. Просторный светлый холл, диваны вдоль стен, доски объявлений, в глубине помещения двери лифта. Ничего особенного.

– Кабинет Максима Максимовича находится на пятнадцатом этаже. – Сообщил под лёгкий гул скользящей вверх кабины сопровождающий Ручкина субъект.

Пустой длинный коридор с ковровой дорожкой на полу завершился высокой двустворчатой дверью с лаконичной табличкой «Ректор». Секретарша уже покинула рабочее место, дверь в кабинет Елбунова была приоткрыта.

– Максим Максимович, я привёл гостя, – доложил молодой человек, войдя в кабинет.

– Проси!

Кузьма Трофимович ступил за порог, навстречу с улыбкой двинулся к нему портрет из газеты.

– Ждал Вас, господин Ручкин! Ждал.

– Добрый вечер!

– Присаживайтесь. Как не ждать старого товарища Григория Фомича. Без долгих преамбул скажу, готов помочь, чем могу. Нам нужны надёжные и умные студенты. Сына Вашего, кажется, Василием зовут.

Ручкин кивнул.

– Да мы таких Василиев по всей стране ищем, собираем. Предупредил ли Вас Дузов, что сначала Вам следует пройти собеседование, что во многом важнее для поступления, чем результат экзаменов сына, который, безусловно, также должен быть на высоте.

– Да, я предупреждён и готов пройти. Назначайте время.

– Время? Например, сейчас! Очень подходящее. В самом деле, тихо, спокойно, никто не мешает. Не волнуйтесь, – заглянул в листок бумаги на столе, – Кузьма Трофимович, это не то собеседование, я имею в виду содержание, к которому вообще, в принципе, можно подготовиться. Его можно проводить в любое время, но, правда, не в любом месте. Как было модно изрекать в прошлом веке «место встречи изменить нельзя» и суть встречи тоже. Вы согласны проделать это сейчас?

Холодная улыбка тонких губ – эспандер, растянутый культуристом, декорирование сверху из двух матовых зелёных отражателей – глаза. Рука хозяина уже взяла Кузьму под локоть, дав понять – здесь никто не ждёт ответа, ответил тем, что явился сюда.

– Прошу, господин Ручкин, нам на тринадцатый этаж.

В затемнённой комнате на тринадцатом, лаборант усадил Ручкина в кресло на возвышении. Прикрепил к вискам и затылку датчики на лейкопластыре, пальцы рук и запястья одели в перчатки с множеством отходящих проводков. Возле кресла мониторы, перед ними пульт управления. Елбунов сел напротив, за стол, в руках блестит ручка. Разложил какие-то бумаги, поднял голову. Улыбка уже умерла, кажется, что навсегда. Лицо приобрело естественное выражение, маска древнего духа – безмятежно-жесткая.

– Господин Ручкин, прежде чем мы погрузим Вас в состояние гипнотического сна я задам несколько общих вопросов. Первый: приучен ли сын к основам нашей морали?

– Я уверен, что да! Я сам профессионально занимаюсь моралью и этикой, и с детства внушал Василию основные принципы нашей страны…

– Вы меня не поняли. Я совсем не о той морали, которую мы предлагаем всем, не о морали для общего пользования. Ваш сын вырос в семье высокого чиновника, в Вашей семье. Понимает ли он суть кастовой морали, что нам разрешено больше, чем прочим, что мы не живём, грубо говоря, на одну зарплату, что есть особые тайны, которые нельзя выносить за пределы нашего слоя, что мы основа этой страны и так далее. Получая особые материальные блага, наблюдая вас в быту за подготовкой рабочих вопросов, читая прессу, осознаёт ли он это?

– Да, конечно.

– Подтвердите на простом примере.

– Сейчас, сейчас… – Ручкин искал в памяти что-то очень простое и яркое, нашёл! – Как-то мы с сыном ехали с дачи на служебном «Мерседесе». Мальчик попросил разрешение сесть впереди возле водителя. Он любит быструю езду, у него Fiat «Bravo», мой подарок. Так вот, требовал от водителя разогнаться. Мы шли где-то под 150 км/ч. Вдруг из-за трактора, стоящего на обочине выскочил человек, наверное, тракторист. Водитель успел вывернуть влево, но задел тракториста, немного, тот упал, стал подниматься. А Васенька, совершенно не растерявшись, говорит водителю «Нечего останавливаться, пусть, смотрит, кто едет и какие номера. В следующий раз будет лучше видеть». Я велел водителю ехать дальше. Конечно, Вася был потрясён, но казалось, что он был готов к тому. Что тракторист должен выскочить…

– Очень хорошо! Убедительный случай. Мальчик осознаёт свою особую принадлежность, справедливо порицает зарвавшегося гражданина и готов разделить с отцом небольшую тайну. Очень хорошо. Скажите, что читает Василий, только не называйте вещи из обязательной школьной программы.

– Я постараюсь, правда, в силу постоянной занятости, так сказать, не вникаю. Но на книжных полках в его комнате видел Ницше, Камю, этого Севенд…, Сверден…

– Сведенборга.

– Да! Спасибо, Сведенборга, Макиавелли, Достоевского…