Предисловие от автора:

Важно слушать своё сердце, оберегая его под натиском летящих сквернословящих стрел отовсюду. Они внушают отступиться от своих мечтаний. Не смей!Язык человека- орудие пыток многих умов и надежд, что изгоняет из нас мечты, подобно экзорцизму, нашёптывая ошибки чужих, обращённые на нас. Слушайте только своё сердце в момент удара, что бьёт в грудной каркас, подобно младенцу, стремящегося познать новый мир. Этот маленький ранимый инструмент засевшей внутри занозой владеет нашей жизнью. Благодаря этому незамедлительному перебою, воплощаются идеи, будто маленькая печатная машинка колотит и колотит по костям, передавая пульсирующий ритм в орган мысли. И эта ритмичная азбука в груди по тире и точкам вымучивает под диктовку сознание.

Я люблю тебя так же сильно, как если бы ненавидела!

Посвящается: Дмитрию Лямину.

ВНИМАНИЕ: Обращаюсь ко всем читателям данного произведения. Книга написана ломаным языком, что определённо отражает её стиль. Автор страдает генетическим нарушением письменной речи. От того сама история кажется невероятной, с ярким слогом.

Глава 1

Вскоре я забуду это день, как и многое из моей жизни, как сон, от которого просыпаешься в холодном поту и не можешь даже нащупать его след. Пытаешься напрячь сознание, но ничего не выходит, внутри лишь застывший страх, обуревавший грудь, словно глубоко во мне промчался ураган, спутав сознание. Но всё вспомнится, обязательно вспомнится! Как только из сна вырвется один из эпизодов, просочившись в реальность, и будет кружить возле меня, словно я гниющая плоть. Никто не знает, когда наступит этот момент, когда мы сольёмся воедино, и эта пустота, и этот вырванный отрывок возродит целостность, возведя меня из руин прошлого. В этот же день я пообещаю себе больше никогда и ничего не забывать, ценить и любить моменты: хорошие и плохие, ведь пережитое нами – это наш фундамент от которого крепнет наше будущее. Мы помним свои ошибки, плохие поступки и стараемся не повторять, избегая их. Но если их нет?! Ты сбит столку, словно слепой котёнок, ползёшь с закрытыми глазами наощупь, натыкаясь на всё и сразу.

Глава 2

Раннее утро, беспроглядное небо, сквозь которое пытается пробиться солнце. Воздух тяжеловат и влажен. Я просыпаюсь от шума за окном и, встав с кровати своей маленькой детской, смотрю в окно. Вокруг зазеленевшие кустарники и густо проросший ковер из свежей травы. Не было ни ветерка. Сквозь белую дымку воздуха толпы людей снуют туда-сюда, входя и выходя из нашей калитки. Они выходят из машин, выносят сумки, кто-то даже в спешке бежит, торопливо подскакивая. Я слышу звук разрывающихся сирен и разноцветные огни, словно новогодняя гирлянда мигает красным и синим цветом. Я вижу отца, он стоит на пороге нашего дома и, как обычно, непреклонен. Я решаюсь спуститься и узнать в чём дело, моя рука нащупывает гладкие перила лестницы и начинает свое скольжение вниз и прерывается у самого края. Мимо меня, не спеша и медленно, из-за угла, словно габаритная машина,сворачивают носилки, осторожничая с торчащей рукой из-под белого полотна. Она совсем бледная, неживая, пальцы скрюченные, и кажутся знакомыми, я хотела было последовать за этим зовущим интересом, но в этот момент меня кто-то хватает и уводит прочь, обратно вверх по лестнице, я не поднимаю лица на этого человека и лишь безотрывно следую взглядом за отдаляющимся белым саваном. Меня резко швыряют в комнату с розовыми обоями, на которых изображаются пони,а я быстро устремляюсь обратно к окну, вскочив на прилегающую кушетку, что ниже подоконника, и, опустившись на колени, прижимаю ладошки к холодному стеклу. Белое тело, как огромный пломбир, закатывают в радужную рождественскую машину, громко хлопает дверца, и машина трогается. В комнату вошла прислуга.

– Дороти, ты почему еще расчесанная? -Она застыла в дверях, ухватившись за позолоченную ручку двери, словно без этой опоры она рухнет, лицо ее исказилось, подобно тем кривым рожицам, что отображают ложные зеркала в комнатах смеха.

Я повернулась молча на её голос и уставилась обратно в окно. Уловив мой безразличный взгляд, она скрылась за дверью. Понемногу шумиха во дворе стихала, машины разъезжались одна за другой. На крыльце всё еще стоял отец, подняв голову, он смотрел прямо на меня и курил. Я первый раз в жизни видела, как он курит. Дым голубоватыми петлями поднимался вверх, спокойно расползаясь в белой дымке воздуха, словно отец медитировал. Его взгляд, зловещий и пронзающий до глубины души, впивался в меня, словно во мне таился страшный грех. Мне стало жутко от такого острого взгляда, глубокого, проникновенного, и я отступила, не выдержав натиска. С тех пор мне не раз приходилось отстаивать его зрительные нападки, удерживать щит в ответ на его давление, уступать, сохраняя самообладание, поворачиваясь спиной, отводить свои глаза в безопасное место, ища преткновения. К моменту моего взросления наша связь с ним окончательно разорвалась. Во мне было далёкое отчуждение, забытое чувство отцовской привязанности. В это утро мне ничего не рассказали о случившемся, скорее из-за того же случившегося. Моя каша за завтраком имела вкус горечи и печали, от этого я с усилием пропихивала ее в горло, глотая с трудом.

–Давай живей, – рявкнул отец, зайдя на кухню, и от его напряжения борода дрогнула, а густые брови сгустилисьнад обрамлением лица. Кухня моментально погасла в былых красках и стала серой и безрадостной. Даже цветастые занавески выглядели блёклыми и удручающими, словно всё разом накрыло теневая завеса его голоса.

Глава 3

В кабинете, куда меня привезли, было душно, и полости потолочного вентилятора быстро вращались, словно вблизи вот-вот приземлится вертолёт. Меня усадили на кушетку, и на край присел человек в белом халате, рядом стоял отец.

–А где мой брат, почему его нет, – спросила я тихим голосом, так как вся атмосфера меня немного сковывала.

Не то, чтобы мы с ним были близки, но он всегда был рядом. Иногда, чтобы заступиться, если дворовые мальчишки дразнили, а иногда, чтобы ещё пуще позлорадствовать.

Врач накрыл мою руку своей ладошкой. Она источала тепло, и мой взгляд опустился на наши скрепления рук.

–Он в порядке, Дороти, – подтвердил человек в белом халате спокойным тоном, не отпуская моей руки.

–Мама? -я посмотрела на отца, который тут же отвернулся, потом взглянула на сидящего человека передо мной, а тот перевел взгляд на отца, словно ждал одобрения. Я поймала их переглянувшиеся взгляды, чувствуя напряжённость момента. Человек в халате был сбит с толку и от незнания, куда двигаться дальше, замолчал. Отец кивнул, и доктор начал:

–Понимаешь, твоя мама…-он помедлил, – уехала.

–Уехала? – голос сорвался, от досады я поджала нижнюю губу, и она стала тоньше обычного, подбородок задрожал, я была готова разрыдаться.

–Да… далеко-далеко, – человек немного мялся, пытаясь тщательно подобрать слова. С этим«далеко-далеко» я резко выдернула свою руку из-под руки человека в халате, оскорблённая его правдой.

–Расскажи, какое твое самое яркое воспоминание с мамой? Закрой глаза и представь этот момент, -голос человека звучал успокаивающе, словно проникал в меня, гладя мое взволнованное сердце, которое начинало замедляться. По моей щеке невольно покатилась слеза.

Я закрыла глаза и слышала только голос человека, и шум вращающихся полостей вентилятора, что погружали меня в гипноз.

– Тепло, мне семь, и мы с мамой на маленькой лесной тропинке. Она учит меня кататься на велосипеде.

–Хорошо, что еще?

–Мы крепим на заднее колесо велосипеда трещотку, что смастерили вместе из бумаги.

–Ты счастлива?

–Очень, – я озарилась улыбкой и тут же смахнула капельку слезинки, которая достигла подбородка и стала пощипывать. Моё тело обмякло и провалилось в умиротворение, в голове тут же зазвучал треск велосипедной трещотки, сквозь спицы просачиваются лучи солнца, мама смеётся, хлопает в ладоши, и я отдаляюсь вглубь по тропинке всё дальше и дальше, выкрикивая: "у меня получилось". Трещотка на скорости усиливает свой звук, треск в ушах нарастает, и вскоре сливается в один сплошной гул. Он так близко, словно у меня в голове вот-вот произойдёт взрыв. В сознании всё вразмутнеет, и я оказываюсь посреди огромного тёмного пятна и не могу ничего ощутить или нащупать, словно нахожусь в чужом, совершенно незнакомом мне месте, без какой-либо поддержки или ориентиров. Из памяти исчезает мои двенадцать лет.

Сквозь сновидения и чуть приоткрытые глаза я слышу шёпот и вижу расплывчатые силуэты. На меня смотрит человек в белом халате с какой-то настороженностью. В голове мелькают белые вспышки, я пытаюсь избавиться от них, встряхнуть образ мыслей, но они навязчиво лезут, наслаиваются друг на друга, их уже невозможно разобрать. Дом, улица, лестница, белый саван, праздничные гирлянды, пони, дым: всё слилось воедино и тут же пропало из памяти. Мы в тот день переехали, как мне сказали, и лишь остался взгляд отца, так как он не имел местадействия, он нёс какое- то дурное значение, которое зарождало опасения в сердце.

С тех пор я была рассеянна, чувствовала потерю и пустоту. Мой мозг, словно перемкнуло, и до какой-то части было не добраться, не доходили импульсы, и я не могла в полной мере ощутить себя. Иногда создавались искорки, но как только я пыталась прорваться дальше в воспоминаниях, в моей голове слышался проклятый звук велосипедной трещотки, и всё исчезало, подобно миражу. После возвращения брата из Штатов, спустя четыре года, нам сообщили о смерти матери. До этого я её знала лишь по фотографиям и по рассказам от экономки, которые тут же пресекал отец, поскольку она не была удостоена чести носить звание "матери", бросившая своих детей. Все считали, что это из-за шока я позабыла маму, но отец заверил в скором моём восстановлении, и что время – самое лучшее лекарство. Пустоты в моей душе прибавлялось, и с каждым годом ее становилось больше. Она так же росла и развивалась, как неотъемлемая часть меня, и я чувствовала, как живу бесцельно, словно из под ног убрали опору, и я бултыхаюсь в невесомости, как узник на казни, пытающийся нащупать выступ.

Глава 4

День близился к обеду, и медлить со встречей было нельзя. Я надела плащ, расправила плечи, взяла зонтик на случай дождя и встала у зеркала, оглядеть свой внешний вид. Тяжело понравиться человеку, которому никогда не нравилась. Мой отец был довольно стар и неплохо выдержан жизнью военного. В своё время он мог заткнуть за пояс любого, стоило лишь насупиться ему. А сейчас что? Приезжая в отцовский дом, подле него трое мелких сорванцов, которых подарила жена брата, тем самым став ему роднее дочери. Ну, что сказать? Хорошая, молодая человеческая валюта всегда в приоритет старости. Да и, откровенно говоря, родной я ему никогда не значилась. Так эти молочные щенки, избалованные бездельем, резвятся в его дряхлости, растягивая ворох его бороды в разные стороны, науживая придуманные звёзды, отщипывая петлю за петлей тонкие нити старости, подобно кипу сладкой ваты. Другой раз наберут сухих палок, усядутся возле седого клубка и вяжут рубаху милосердия для его сердца. Он и не шелохнётся вовсе на их терзания, будто старый пёс, не в состоянии оскалиться, только водит белёсыми бровями в направлении их шалостей. Будь перед ним солдафон какой, он бы лихо отвесил ему словесной оплеухи. А эти неопытные щенки, то и дело растаскивают его на сотни нежных кусочков. Мне казалась, что в жизни только две вещи способны сблизить человека- старость и неоговорённая любовь. А на деле выходило, что лишь кровоточащий орган в сокращениях скрашивает одиночество людей, извергая плод. Отвратительно.

С другой стороны, в защиту отца, могу сказать, что старость отличный шанс снова почувствовать себя молодым родителем. Я знаю, какого это, когда тебя любят, чувствуешь защищённость, ничего не хочется скрывать, и внутри спокойствие, даже мысли нет о предательстве. Только вот, когда в последний раз любовь присутствовала в моей жизни? Не знаю, откуда берутся секреты после. Я перестала общаться с отцом, когда мне исполнилось тринадцать, причину сейчас и не вспомню. С возрастом, скореевсего, появляются чужие секреты, но так или иначе связанные и со мной, и просто язык не поворачивался раскрыть чужую тайну при этом, не упомянув о себе. Так оно и выходит, что мы просто связываем свою жизнь с кем-то ещё, и, конечно, нам неохота предавать другого, при этом, не обманув родителей. Странно всё это, но в жизни приходиться убеждаться на собственном опыте, как одно вранье следует за другим по цепочке.

Ладно, пора идти! Всегда волнительно! Я принялась застёгивать пуговицы, аккуратно разглаживая оборку плаща. Одна из многих нашлась смелее остальных, не считая себя виновной, не желала лезть в петлю. Я злилась, она упиралась. Вдруг резко выскочила, упала на пол, ударилась и юркнула куда- то прочь, ускользнув от моего взгляда. Я завертелась по сторонам, оглядывая грязный затоптанный пол осенней слякотью.

–Ну, где же ты? Этакая зараза!

Она всегда была упрямее других. Я, конечно, могла пойти и без неё, будь она первая по счёту, прикрывая оплошность шарфом, но эта упрямица выбрала самое почётное место посередине. И идти без неё довольно неопрятно.