Стоял Элиот. Вокруг и внутри него было пусто. По свисающему ламбрекену полз паук: он едва перебирал лапками, потому что недавно его пытались умертвить.

– Паук не к деньгам, а к грязи, – раздраженно говорил Элиот, – Где–то есть трещина и они оттуда выползают. Через такую щель скоро и крысы побегут. Они, скажешь, тоже к богатству?

Элиот много и нервно курил. Он приобрел себе элитный портсигар с гравировкой: «Memento mori». Перед каждой затяжкой он ритуально поглаживал рельефные буквы – это успокаивало его.

– Мог бы позвать ее на именины, – выдержав паузу, ответила Берта, – Каждый дурак в деревне давно травит про вас байки. Иногда стоит прислушаться к людской фантазии – пара из вас была бы, что надо.

– Пошла ты к черту, толстая Берта, – пренебрежительно кинул тот, – Она одна стала причиной этих слухов – только потому, что распускала их. Разве я хоть одной своей частицей давал ей повод любить себя? – он погладил рельеф на портсигаре.

– Одно лишь то, что ты с такой ненавистью отзываешься о ней, говорит о твоей страсти. Если бы дышал ровно – лишь усмехнулся бы ее напористости, – Берта полоскала белье в тазу, периодически вынимала его и, прищуриваясь, рассматривала, достаточно ли вычистила имеющиеся на нем пятна.

Элиот сел в кресло.

– Чушь. Я влюблен в Софи, красотку с невообразимым наследством. О, у нее столько величия и богатства, что я готов до конца жизни целовать ее розовые пяточки.

– Ты готов целовать пятки одной даме – значит, способен проделать это и с другой. Сам знаешь, между женщинами разница невелика, когда к ним нет истинной любви. Хотя к Грейси у тебя очевидная ненависть – а, значит, страсть. Следовательно, невольно выбирая между Софи и Грейси, ты уже выбрал последнюю.

– Умеешь перевирать факты. Ты постоянно искажаешь обстоятельства в угоду своему веселью.

– А что ты мне скажешь в случае, если я к тому же еще и пригласила Грейс поужинать с нами?

Глаза Элиота наполнились такой яростью, что свет в комнате стал для него болезненно