Артюр Рембо – это точка пересечения противоречий, антонимов, двух совершенно разных эпох; мальчик, родившийся с даром, который несоразмерен его возрасту и времени. Он навеки облачён образом гениального создателя, не вынесшего красоты своего таланта и посвятившего душу его разрушению. Но в намеренной неряшливости, за изображением картин малопривлекательных, даже отталкивающих, чувствуется ищущая себя одарённость. Артюр Рембо для меня, как и Верлен, как и прочие «проклятые поэты», – это та грань между эстетически безупречной классической поэзией и безжизненной блеклостью современной, за которую чаще всего нет никакого желания заходить. Это ещё не контркультура, но это уже революция, вызов обществу традиционалистов.
Иногда тяжело сопротивляться ощущению, что Рембо пишет не стихи, но картины и музыку словом. Читая некоторые его работы, я поражаюсь не столько сумбурности и сюрреалистичности этих картин, сколько тому, что при всей консервативности моего мировосприятия, это безумие находит в душе сильный отклик. Это похоже на бред умирающего в лихорадке гения, в который жадно вслушиваешься, пытаясь уловить последние предсмертные строки. Он прекрасен в своей неидеальности и загадочной страсти к миру.
Чем больше читаешь Артюра Рембо, тем больше остаётся вопросов. В особенности это касается «Озарений» и «Одного лета в аду». Он не рассказывает свои истории, он вырывает из своей памяти мгновения, впечатления, отдельные мысли и связывает их воедино. Вы смотрите на получающийся букет, как человек, не знающий языка цветов: вы чувствуете, что он прекрасен, но какой смысл он несёт – можете только догадываться. До сих пор символизм Рембо остаётся для литературоведов загадкой, но, может быть, в тайне и кроется главное очарование молодого поэта.
Те, кто говорят, что на самом деле никто и никогда не пишет «просто для себя», вероятно, не читали Рембо. Его произведения (прозаические в гораздо большей степени, чем поэтические) напоминают описание событий через ассоциации, понятные только автору. Человек, который пишет не для себя, стремится быть понятным. Рембо же пишет, явно не ставя перед собой такой задачи. Он раскрашивает гласные в разные цвета, он задыхается от впечатлений, сходит с ума и увлекает вас за собой в бездну алогичных иллюзий, которые сперва кажутся притворно близкими и понятными, но вдруг ускользают из ваших рук, оборачиваясь чем-то гротескным и необъяснимым. Он играет с фантазией и реальностью, проникая из одной в другую с поразительной лёгкостью и быстротой.
Я пропустил пояснения к его работам практически полностью. Не из лени, а от нежелания смотреть на его произведения глазами других людей. Практически каждое из примечаний к «Озарениям», например, не даёт совершенно никакого окончательного обоснования, но лишь приводит теории, выдвинутые другими. И, кстати, это первый раз в моей практике, когда примечания занимают больше места в книге, чем сами сочинения автора. Рембо написал сравнительно мало, в основном работая в возрасте 15-19 лет. Но даже то малое раскрывает его, как человека исключительного и неординарного; проклятого поэта при жизни, но обожествляемого посмертно.