© Перевод. С. Бобров, наследники, 2022

© Перевод. Е. Витковский, наследники, 2021

© Перевод. Р. Дубровкин, 2021

© Перевод. Г. Кружков, наследники, 2022

© Перевод. И. Кузнецова, 2021

© Перевод. В. Микушевич, 2021

© Перевод. М. Яснов, наследники, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Poésies
Стихотворения

Les е´trennes des orphelins

Сиротские подарки

I

 
Нет света в комнате, но в сумраке теней
Спросонья шепоток детишек тем слышней;
С ребенком шепчется ребенок оробелый,
Едва колышется над ними полог белый;
Птиц в небе тяготит густеющая мгла,
Так что дрожат у них от холода крыла,
И Новый год идет в тиши настороженной,
Окутан мантией своею заснеженной;
Смеется, плачет он, поет, хоть сам продрог…
 

II

 
Под белым пологом чуть слышный говорок.
Детишки шепчутся, как шепчутся ночами,
Едва разбужены невнятными речами.
Они дрожат, едва заслышав резкий звук
Рассвета зимнего, столь явственный вокруг,
Что, кажется, металл звенит в стеклянной сфере…
В холодной комнате, как в ледяной пещере,
Сквозняк, особенно пронзительный в углу;
Одежды мрачные пылятся на полу —
Приметы траура; здесь, видно, скорбь витает;
И, значит, в комнате кого-то не хватает,
Неужто малышам не улыбнулась мать,
Чтобы могли они спокойно задремать?
Вам хочется спросить: а по какой причине
Вчера забыла мать раздуть огонь в камине,
Ушла, не подоткнув пуховых одеял,
Хотя мороз ночной за окнами стоял,
Как не предвидела рассветной лютой стужи,
Благословить забыв детей своих к тому же?
Кто, кроме матери, гнездо для них совьет,
Чтобы не знать им бурь и тягостных забот,
Как пташкам, чей приют – обветренные ветки,
Среди которых сны прекрасные не редки!
Как холодно в гнезде! Где перышки, где пух?
Испуганы птенцы – и жалуются вслух
В дыханье ледяном безжалостной метели.
 

III

 
Вы угадали, да, птенцы осиротели.
Нет больше матери, отец в краях чужих;
Лишь нянька старая заботится о них.
Их мысли смутные пока еще не четки,
Но пробуют они перебирать, как четки,
Воспоминания о прошлых временах,
Четырехлетние, в промерзнувших стенах.
Ах, утро дивное! Во сне подарки снились;
Чудесный сон и явь теперь соединились!
В прозрачном золоте конфеты с мишурой,
Игрушки разные, беспечный, пестрый рой,
То пляшущий вокруг в роскошном, звучном блеске,
То исчезающий под сенью занавески.
Проснешься поутру, глаза себе протрешь,
И сразу чувствуешь, как этот мир хорош;
Волос не причесав, бежишь ты в нетерпенье;
В твоих глазенках свет, в сердечке детском пенье;
И ты, растроганный малейшим пустяком,
К дверям родительским подкравшись босиком,
В одной рубашке к ним врываешься, ликуя,
И на твоих губах отрада поцелуя.
 

IV

 
Звучавшие не раз прекрасные слова!
Неужто минули навеки торжества?
В камине поутру горел огонь, бывало,
И пламя комнату в морозы согревало;
Плясали отблески, а это добрый знак,
Когда на мебели поблескивает лак;
Обычно без ключей пылился шкаф просторный;
Стоял он запертый, коричневый и черный.
Где ключ? Не странно ли? Недвижно шкаф стоит,
Он тайны дивные, наверное, таит;
В шкафу диковинок, пожалуй, целый ворох;
Недаром слышится оттуда смутный шорох.
Опять родителей сегодня дома нет,
Неосвещенный дом камином не согрет;
Потеряны ключи от незабвенной сказки.
Нет ни родителей, ни радости, ни ласки.
И вправду к малышам неласков Новый год.
В пустынной комнате расплачутся вот-вот;
Глазенки синие увлажнены слезами;
В них можно прочитать: пора вернуться маме!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

V

 
И снова малыши заснули в тишине,
Но, безутешные, не плачут ли во сне?
Дышать им тяжело, у них распухли веки;
Сердечко детское не заживет вовеки.
Но ангел осушить им слезы поспешил
И в этом тяжком сне отрадный сон внушил;
Такой отрадный сон, что губы трепетали,
И, кажется, они блаженно лепетали.
Им снилось, что поднять им головы пора,
Что начинается другая жизнь с утра,
Что взор блуждающий рассеял заблужденье
И в розовом раю настало пробужденье.
Для них поет очаг в сиянии дневном,
Радушно небеса синеют за окном,
Преображается земля полунагая,
Оцепенение сквозь сон превозмогая,
Как будто солнце к ней, возлюбленной, пришло,
Вся в красном комната, в которой так тепло!
Одежды темной нет уже вблизи постели,
Не дует больше в дверь, не дует больше в щели,
Волшебница была здесь только что, да-да!
Два крика радостных послышалось тогда.
Луч розовый сверкнул, пробившись очень кстати,
И что-то вспыхнуло у маминой кровати.
Два медальона там на коврике лежат,
Веселый перламутр и сумрачный гагат,
Посеребренные, но каждый в черной раме;
На них читаются два слова: «НАШЕЙ МАМЕ!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

Перевод В. Микушевича

Sensation

Ощущение

 
Один из голубых и мягких вечеров…
Стебли колючие и нежный шелк тропинки,
И свежесть ранняя на бархате ковров,
И ночи первые на волосах росинки.
 
 
Ни мысли в голове, ни слова с губ немых,
Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья,
И сладко в сумерках бродить мне голубых,
И ночь меня зовет, как женщина в объятья…
 

Перевод И. Анненского

Ощущение

 
В вечерней синеве, полями и лугами,
Когда ни облачка на бледных небесах,
По плечи в колкой ржи, с прохладой под ногами,
С мечтами в голове и с ветром в волосах,
 
 
Все вдаль, не думая, не говоря ни слова,
Но чувствуя любовь, растущую в груди,
Без цели, как цыган, впивая все, что ново,
С Природою вдвоем, как с женщиной, идти.
 

Перевод В. Левика

Ощущение

 
В сапфире сумерек пойду я вдоль межи,
Ступая по траве подошвою босою.
Лицо исколют мне колосья спелой ржи,
И придорожный куст обдаст меня росою.
 
 
Не буду говорить и думать ни о чем —
Пусть бесконечная любовь владеет мною, —
И побреду, куда глаза глядят, путем
Природы – счастлив с ней, как с женщиной
                                                                      земною.
 

Перевод Б. Лившица

Влечение

 
Направлюсь вечером я прямо в синеву;
Колосья соблазнят мечтателя щекоткой;
Коснется ветер щек, и я примну траву,
Беспечно странствуя стремительной походкой.
 
 
Пойду, не думая о том, чего не жаль;
Впервые утолив мой пыл нетерпеливый,
Кочевника прельстит изменчивая даль:
Природа, я в пути любовник твой счастливый!
 

Перевод В. Микушевича

Soleil et chair

Солнце иплоть

I

 
Очаг желания, причастный высшим силам,
На землю солнце льет любовь сблаженным пылом;
Лежавший на траве не чувствовать не мог:
Играет кровь земли, почуяла свой срок;
Душе своей земля противиться бессильна,
По-женски чувственна, как Бог, любвеобильна;
Священнодействие над ней лучи вершат,
И потому вземле зародыши кишат.
 
 
Произрастает все,
Но как мне жаль, Венера,
Что минула твоя ликующая эра,
Когда, предчувствуя любовную игру,
От вожделения кусал сатир кору
И нимфу целовал потом среди кувшинок;
Мне жаль, что прерван был их нежный поединок
И розовая кровь зеленокудрых рощ
Утратила для нас божественную мощь,
Вселенную свою вливая вжилы Пану,
Так что козлиными копытами поляну
Топтал он, звучную свирель поцеловав,
И почва, трепеща взеленых космах трав,
Вздымалась, чуткая, исмертного качала,
Как море, где берет любовь свое начало,
И как на песнь вответ немые дерева
Качают певчих птиц, пока любовь жива.
Мне жаль, что миновал Кибелин век бесследно,^[1]
Когда владычица на колеснице медной
Из града одного вдругой держала путь
И, по преданиям, ее двойная грудь
Жизнь вечную лила, питая человека,
Который ликовал, вкусив святого млека,
И, как дитя, играл, обласканный спелен,
Душой ителом чист, астало быть, силен.
 
 
«Я знаю суть вещей», – теперь твердит несчастный,
А сам он слеп иглух, бессильный ибесстрастный;
Нет более богов, стал богом человек,
Но без любви сей бог— калека из калек.
Когда бы приникал ксосцам твоим, Кибела,
Как прежде, человек, чтоб кровь его кипела,
Когда бы до сих пор ему была мила
Астарта нежная, которая всплыла,^[2]
Свой розовый пупок явив средь пены белой,
Благоухая там, где море голубело,
И, черноокая, торжествовала впредь,
По-соловьиному сердца заставив петь.
 

II

 
Я верую втебя, морская Афродита,
Божественная мать, однако где защита,
Когда привязаны мы кскорбному кресту?
Я верю вмрамор, вплоть, вцветок ивкрасоту.
– Да, жалок человек, подавлен, озабочен;
Одежду носит он, болезненно порочен;
Его прекрасный торс попорчен втолкотне;
Подобно идолу вбезжалостном огне,
Искажена теперь былая стать атлета,
Который хочет жить хоть вкачестве скелета,
Уродством клевеща на прежний стройный мир;
Твой лучший замысел, твой девственный кумир,
Когда бы женщина вскудели нашей скудной
Вновь приобщила нас кбожественности чудной,
Чтобы могла душа, как прежде, превозмочь
Темницу бренную, земную нашу ночь,
И, несравненная, сравнилась бы сгетерой,
Но нет! смеется свет над гордою Венерой,
Как будто красота ее заклеймена!
 

III

 
О, если бы вернуть былые времена!
Все роли человек сыграл вземной юдоли —
И вблизком будущем, возжаждав прежней воли,
Кумиры сокрушив, низвергнув их закон,
Постигнет небеса, откуда родом он.
Восторжествует мысль над суеверным страхом,
И вчеловеке бог, порабощенный прахом,
Восстанет, обожжет сиянием чело —
И, убедившись, что прозревшему светло,
Вернешь ему размах исилы дашь для взлета
Ты, ненавистница ветшающего гнета;
Возникнешь снова ты средь солнечных морей
С неотразимою улыбкою твоей,
Безмерную любовь распространяя вмире;
И затрепещет мир, уподобляясь лире,
В ответ на поцелуй, который ты сулишь!
 
 
– Возжаждал мир любви, ты жажду утолишь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Воспрянет человек смечтой своей свободной,
И светоч красоты извечно первородной
В нем бога пробудит, чей храм— святая плоть;
Готовый скорбь свою былую побороть,
Захочет человек исследовать природу,
Чтоб кобылица-мысль почуяла свободу
И снова, гордая, решилась гарцевать,
И сверой человек дерзнул бы уповать.
– Зачем отверзлась нам лазурь немою бездной,
Где звезды втолчее родятся бесполезной?
Когда бы, наконец, мы вознеслись туда,
Увидели бы мы огромные стада
Миров, спасаемых впустыне безучастной
Премудрым пастырем, который волей властной
В эфире движет их, вверяя свой глагол
Тому, кто верою сомненье поборол?
Так, значит, мысль— не бред, иесть умысли голос?
А человек, созрев, как слишком ранний колос,
Куда скрывается? Быть может, вокеан,
Где всем зародышам свой срок навеки дан,
Чтоб воскрешала всех всвоем великом тигле
Природа, чью любовь еще не все постигли,
В благоуханье роз не распознав себя?
 
 
Незнанье нас гнетет, беспомощных губя,
Химеры душат нас встремленье нашем рьяном;
Из материнских недр, подобно обезьянам,
Мы вырвались на свет, аразум против нас,
И от сомнения он страждущих не спас.
Нас бьет сомнение крылом своим зловещим,
И унего вплену мы вужасе трепещем.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
 
 
Отверзлись небеса, итайны больше нет;
Воспрянул человек, узрев желанный свет
В неисчерпаемом роскошестве природы;
И человек поет, поют леса иводы
Торжественную песнь отом, что лишь любовь
Способна искупить отравленную кровь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

IV

 
О, блеск духовных сил вгармонии телесной,
О, возвращение любви, зари небесной,
Когда, повергнув ниц божественный народ,
Прекраснозадая ималенький Эрот
В белейших лепестках стопами прикоснутся
К Цветам икженщинам, не смеющим очнуться,
О Ариадна, ты, следящая стоской,
Как парус движется по синеве морской,
Вдаль унося корабль сТезеем укормила,
Пусть ночь одна тебя, невинную, сломила,
Не плачь, но посмотри на тигров ипантер,
Которые влекут, коням подав пример,
По виноградникам фригийским колесницу,
И брызжет черный сок, приветствуя возницу.
– Вот Зевс, великий бык; на шее убыка
Европа голая, чья белая рука
Средь синих волн дрожит на крепкой вые бога;